Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2002
Неравный брак, не ставший темой на Арбате даже после Шереметева, стал ею на Кузнецком — по примеру Яузы, по праву нового русско-европейского пограничья.
Пукирев. Над местом, где бассейн Неглинной в первый раз соприкасается с бассейном Яузы — над перекрестком Сретенских ворот, — стоит церковь Успения в Печатниках (Сретенка, № 3/27). Поскольку прихожанином ее был Пукирев, церковь считается тем местом, где художник наблюдал сцену «Неравного брака». И будет считаться, наверное, впредь — по силе мифа, вопреки новым исследованиям.
Картина Пукирева и стоящий далее Успенской церкви по водоразделу Странноприимный дом разно трактуют о мезальянсах, объединяя смежные ареалы любовного мифа Москвы (наблюдение Геннадия Вдовина).
Фон-Мекк и Чайковский. Так и фамилия Фон-Мекк, хотя Надежда Филаретовна взяла ее от мужа, равно уместна на Яузе и на Неглинной.
До переезда в конец Мясницкой, то есть на Яузу, Фон-Мекк жила в бывшем доме Фонвизиных (Фон-Визиных) на Рождественском бульваре (№ 12).
Вечную невстречу Чайковского с Фон-Мекк легко истолковать как проявление известного несчастья композитора. Но есть же плоскость метафизики. Орфей не должен оборачиваться на Эвридику, выводя ее из ада. А ведь Чайковский, как и Моцарт, воплощает архетип Орфея — певца, наказанного за разоблачение мистерий. «Волшебной флейтой» в случае Чайковского, по-видимому, служит мистериальнейший «Щелкунчик», «Реквиемом» — Шестая симфония, особенно же характерен упрямый слух об отравлении по приговору каких-то тайных братьев.
Брюсов, Петровская и Белый. Вообще, любовь Кузнецкого Моста трагичнее арбатской. И тем трагичнее, чем ближе к декадансу.
Говоря словами Нины Петровской, она и Брюсов семь лет влачили свою трагедию по всей Москве, по Петербургу и по разным странам. В Москве Валерий Яковлевич жил в те годы на Цветном бульваре, № 22. Для Брюсова Петровская бросила мужа, но не муж, а Андрей Белый сделал эту любовь треугольной. (В романе Брюсова «Огненный ангел» все трое выведены под масками XVI века.)
На лекции Андрея Белого в Политехническом музее, 14 апреля 1907 года, Петровская стреляла в Брюсова; оружие дало осечку.
Политехнический, соседний с домом Маяковского, стоит уже на москворецком склоне, сразу за гранью водораздела с Неглинной, однако тянется взойти на эту грань: третья строительная очередь музея, образовавшая в конце концов южный фасад Лубянской площади, была завершена как раз к 1907 году.
Николай Тарасов. Через три с половиной года в доме № 9 по Большой Дмитровке был сделан другой знаменитый выстрел: покончил с собой молодой магнат Николай Лазаревич Тарасов, меценат театра «Летучая мышь», деливший квартиру с другим основателем театра — Никитой Балиевым.
Тарасов был влюблен в жену магната Грибова, предпочитавшую обоим некоего Журавлева, содиректора Барановской мануфактуры. Когда последний проигрался в карты так, что стал открыто умышлять самоубийство, Ольга Грибова потребовала денег у Тарасова. Тот не дал. Скоро Журавлев действительно свел счеты с жизнью. На следующий день за ним последовала Грибова. За ней на третий день ушел Тарасов. В довершение этого ужаса наутро слуга нашел на лестнице гроб и венок, заказанные будто бы заранее подругой Ольги Грибовой.
Смерть Скобелева. Четвертью века раньше в номерах «Англии», угол Петровки и Столешникова (место дома № 15/13), в постели куртизанки Ванды умер Скобелев. (Товарищи перенесли тело в гостиницу «Дюссо» на Неглинной.)
Видеть ли смысл в таком конце? Не вспомнить ли, как под стенами чаемого Константинополя было заключено, прежде Сан-Стефанского мира, перемирие, позволившее русским офицерам… ходить в город. Именно так: Скобелев не вошел в Константинополь, но ходил в него. А ведь взятие города есть брак, взятие города священного — священный брак. Что бы ни делал Скобелев в Константинополе, как бы воздержан ни был — вышла профанация. Скобелев опустился с высоты своей задачи. Так не были на высоте задачи ни Россия, ни династия. Мало одного Ивана Аксакова, мало и тысячи Аксаковых для достижения подобной высоты.
«Припадок». Мадемуазель Ванда неизбежна на Кузнецком Мосту. Чем выше подниматься по Неглинной, тем ниже опускается любовь. Публичными домами, отнесенными за линию бульваров, Кузнецкий профанировал свою публичность и свою граничность. Предназначенность для встреч, сугубую, как правило, неравенством встречающихся. Именно на севере Москвы легализуется к исходу XIX века удел любви товарной. Чем выше по течению уже невидимой тогда реки, тем это было явственней и одновременно дешевле. Переулки Каретного Ряда, Цветного бульвара и Сретенки принадлежат периферии Кузнецкого Моста.
Из двух десятков этих переулков нарицательным стал Соболев — нынешний Большой Головин между Сретенкой и Трубной, прозрачно зашифрованный в «Припадке» Чехова литерами С-в. Знаменитая строка: «И как может снег падать в этот переулок…» — относится к нему. Падение — вот ключевое слово, объединяющее это восклицание с названием рассказа.
Даже доходный дом Страстного монастыря (Малый Путинковский, № 1/2) предоставлял, как принято считать, известные услуги. Выходящий боком на Страстной бульвар, дом отмечает ту границу, на которой публичная любовь не останавливалась, нет, но оставляла собственное жительство, перебираясь гастролировать в гостиницы Кузнецкого Моста, вроде той самой скобелевской «Англии».
Сегодня имена «Тверская», «Уголок», причастные тому же ареалу, взяли нарицательную силу имени «Соболев переулок».
Снова дом с барельефами. Пожалуй, дом с барельефами в арбатских переулках (см. «Новый мир», 2001, № 10) происходит с Неглинного Верха. Экстерриториальность этого дома в Арбате дает почувствовать различие любовных ареалов города, различие их тем и интонаций.
Однако же и связанность. Дом с барельефами — анекдотическая перекодировка древнего любовного адреса: «На Петровке на Арбате».
Катюша Маслова. Заведение мадам Китаевой у Толстого безадресно. Другое дело гостиница, где был отравлен, по фабуле романа «Воскресение», купец Смельков. Согласно обвинительному акту, «весь день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой) в доме терпимости и в гостинице „Мавритания“». Гостиница с таким названием действительно существовала, ее здание сохранилось в Петровском парке, на Петровско-Разумовской аллее (№ 12).
Петровские дворец и парк географически принадлежат верховьям Пресни и Ходынки, то есть бассейну Москвы-реки; но верховья эти отсечены от соименных им районов города Петербургским трактом, продолжающим Тверскую улицу.
Бутырская тюрьма, в которой содержалась Катюша Маслова, стоит на Дмитровской дороге (Новослободская, № 45), то есть определенно на неглименском стоке. Путь из Петровского парка к Бутырской заставе пролегает по Нижней Масловке (кстати, не отсюда ли фамилия Катюши?). Маслова балансирует на грани Пресни и Неглинной, заступая ее в обе стороны и падая.
Лара Гишар. На той же грани балансирует и падает Лара в романе Пастернака.
Происхождение Лары типично для Кузнецкого Моста. Ее мать — приезжая с Урала «вдова инженера-бельгийца и сама обрусевшая француженка Амалия Карловна Гишар». Которая «купила небольшое дело, швейную мастерскую Левицкой близ Триумфальных ворот» — площади Белорусского вокзала. Купила «с кругом ее прежних заказчиц и всеми модистками и ученицами». Видно, как тень Обер-Шальме распространяется с Кузнецкого Моста на периферию Неглинного Верха, вдоль его края — и даже переваливает за край. «Чувствовалась близость Брестской железной дороги». «Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской», то есть от конца 1-й Тверской-Ямской.
Квартировали Гишары у начала Тверских-Ямских, в меблированных комнатах «Черногория» в Оружейном переулке. «Это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы „погибших созданий“».
В Оружейном переулке, собственно, родился Пастернак. (Родился, как теперь известно, не в том доме, на который сам указывал, а на углу переулка со 2-й Тверской-Ямской.)
Позднее Гишары стали жить при мастерской. По соседству, «в конце Брестской улицы», жил Паша Антипов, будущий муж Лары.
Но прежде в ее жизни сделался адвокат Комаровский. Сначала Лара вальсировала и целовалась с ним на чьих-то именинах в Каретном Ряду, потом пришла к нему домой.
Комаровский обитал на Петровских Линиях, как называется один из переулков Кузнецкого Моста. Совершенно тамошними персонажами выглядят и экономка Комаровского Эмма Эрнестовна, и его друг Константин Илларионович Сатаниди, актер и картежник, с которым «они пускались вместе шлифовать панели» Кузнецкого Моста, наполняя оба тротуара своими голосами.
Прямо на продолжении Кузнецкого поселяется Паша Антипов — «в комнате, которую Лара сама приискала и сняла ему у тихих квартирохозяев в новоотстроенном доме по Камергерскому, близ Художественного театра». Это там «Лара любила разговаривать в полумраке при зажженных свечах». Когда в один святочный вечер «во льду оконного стекла на уровне свечи стал протаивать черный глазок», по Камергерскому проехали в извозчичьих санках Живаго и Тоня Громеко, открывая в себе чувство друг к другу, и Юрий, обратив внимание на скважину в окне, прошептал «начало чего-то смутного»: «Свеча горела на столе. Свеча горела…»
