Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури
И когда животное забивается в нору, какая нора ему больше по вкусу — мелкая или глубокая? Видит ли оно что-нибудь в темноте? Чувствует ли опасность или старается обмануть себя, что опасность уже миновала? Сворачивается ли клубком или в изнеможении падает на бок? Столько вопросов, но я не хотел слышать ответы. Уж слишком неясны они были, слишком серы, тусклы, невнятны.
Я посмотрел на кроны деревьев, что росли вдоль реки, и понюхал воздух. Я прошептал имя моей матери и вызвал дух ее матери, моей бабки. Конечно, я ничего особенного не ожидал, но не прошло и нескольких секунд, как я услышал шум. Когда я говорю «шум», я не имею в виду собственно шум. Это был даже не шум, а еле слышный шорох, какой издают сухие листья, когда их перебирает легкий ветер или когда луна ныряет в свое собственное отражение на воде.
Я опустил глаза вниз, взглянул на воду, но колеблющееся отражение луны вдруг застыло на поверхности воды. Я поглядел туда, где река промыла небольшую полость в песчаном берегу, и в этот момент воздух вокруг меня заледенел и мазнул по щеке холодным сквозняком. Что-то проскользнуло вдоль самой кромки воды и исчезло в тени кустов, но через секунду появилось вновь. Вначале мне показалось, что это чья-то тень. Или не тень? Нет, вроде тень. Я сделал шаг, чтобы посмотреть на ее поближе. Еще шаг. Но тут до меня долетел запах — настолько отвратительно тухлый, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Запах гнили, разложения, смерти — как бы я его ни назвал, все будет слишком слабо. Он застрял у меня в горле, как удушливый угольный дым, и я невольно кашлянул. Тень застыла. Я тоже. Ночь вдруг показалась мне особенно темной. Ночь сама глубоко вздохнула и прижала тухлый запах к своей груди. Не знаю, сколько времени я простоял не дыша, но вдруг тень ожила и скользнула в заросли кустов, что росли на берегу. Теперь она двигалась быстро, шурша ветками, и через несколько мгновений появилась вновь, уже у края моста. Сложно вообразить такое, но вонь, казалось, еще больше усилилась. Тень уже не выглядела бесплотной, — сейчас я мог бы достать перочинный ножик, отрезать от нее кусочек и положить в карман. Хрустнула ветка, в воду посыпались мелкие камни, и на мосту я увидел нечто низкое, прямоугольное, темное до черноты. Полагаю, что я не удивился бы, даже встретив в тот момент Диккенса с кровавой раной в плече, но то был не Диккенс, — я вдруг понял, что смотрю на собаку. Вернее, на то, что когда-то было собакой. На собаку без головы. Правду люди говорили — выше шеи у нее ничего не было. Лаять она не могла. Дышать тоже. Ни смотреть, ни нюхать. Собака, шатаясь, двигалась в мою сторону, а я словно прирос ногами к мосту. Попытался сдвинуться с места, но не смог сделать ни шагу. Ноги стали чугунными, руки повисли как плети. Заплетающимся языком я пробормотал: «Иди прочь…», но даже ветер, похоже, не услышал моих слов. Я попробовал повернуть голову — не получилось. Хотел посмотреть на луну — не смог! Собака приближалась неровными скачками, и мне ничего не оставалось, как закрыть глаза и сделать вид, что это происходит не со мной. Не может происходить! Нет тут никакой собаки, я здесь стою один! Я приоткрыл глаз, но собака не исчезла — все так же трюхала по мосту, неотвратимо, как злой рок, и тут я заметил, что она к тому же хромает на заднюю ногу. Она случайно наступила хромой ногой на землю и вздрогнула, как от боли, а потом быстро поджала ее и опустила вниз безголовую шею, по привычке пытаясь обнюхать чей-то след. Ее мотнуло в сторону перил, и в этот момент меня захлестнуло чувство глубокого, безутешного одиночества. Откуда пришло это чувство? Вроде ниоткуда, но оно было настолько сильным, что на несколько мгновений я потерял и зрение, и слух. Я пошатнулся, ухватился за ветку. Она была горячая на ощупь. Тоска разрасталась, бурля, пробежала по артериям и венам и с силой застучала в закрывающие сердце клапаны. Я закрыл глаза, привыкая к ней, и застыл, слушая свое прерывистое дыхание.
Чего я ждал? Не знаю, но внезапно передо мной открылся тоннель — как черный зев на фоне черного берега. Меня увлекло вглубь тоннеля, он обернулся вокруг меня, как одеяло вокруг плачущего ребенка. Я пошел по нему, и тогда то странное паучье чувство, что я испытал накануне, вернулось и защекотало меня тонкими лапками. Оно гладило меня по лицу, волосатые лапки накинули мне на лицо паутинный кокон. И я вдруг увидел, как передо мной проплывают цветные картинки — сценки из моей жизни, из жизней знакомых мне людей. Было совсем не страшно, наоборот, интересно смотреть, как я, только маленький, бегу из школы с бутербродом в руке или стою над ручьем с самодельной удочкой. Вот отец лежит на земле, голова — под кузовом ветхого фургона, а вот мама запрокинула голову и внимательно изучает полет стаи ворон. Грейс с измазанными в муке руками. Спайк, толкающий меня сзади в воду вместе с моей удочкой. Вот хохочущий Спайк падает с наших качелей вниз головой прямо на камни. Кровь. Вид с верхушки дерева, хозяин свиной фермы демонстрирует мне свое ружье. Но главным в этих сценах были чувства. Чувство тревоги и томления, чувство, что я скоро доберусь до места, где меня очень ждут. Места, которое я уже когда-то видел — во сне или в другой жизни, а может быть, помню по маминым рассказам. Вначале это было приятно, но вскоре стало горько и тошно. Сначала вокруг было тихо, но потом — слишком громко и солоно. Все мои чувства перемешались, завились клубком, цветные сценки с участием моих друзей и родных закружились в водовороте памяти, и я услышал далекий бой колоколов, увидел яркую вспышку света в конце тоннеля, а потом понял, что все так же стою на середине моста.
Ноги мои обрели крепость, руки — силу, я отпустил ветку, сделал шаг назад и обернулся. Собака уже поравнялась со мной, но все так же брела, покачиваясь, по мосту. Я слышал клацанье ее когтей по деревянным балкам, видел опущенный хвост и больную лапу, которую она с трудом волокла за собой. Чувство одиночества быстро таяло в воздухе, но запах гнили и разложения оглушал, — казалось, он прожигал дыру у меня в ноздрях.
Мне захотелось протянуть руку и погладить клочковатый собачий бок, но, пока я раздумывал, собака добрела до конца моста и, пошуршав, исчезла среди зарослей на другой стороне реки. Я немного подождал, но собака не вернулась. Я и не хотел, чтобы она возвращалась, но в то же время очень этого хотел, и от этой неразберихи у меня разболелась голова. Что я мог сделать? Только оседлать «хонду» и отправиться домой.
Мама ждала меня на кухне. Она не могла знать, что я приеду, но я видел, что она понимает, что произошло. Я бросил рюкзак на пол, сел за стол и подпер ладонями подбородок. Рассказать ей о собаке и тоннеле? Или она и об этом уже знает? А сама она видела когда-нибудь ту собаку? Бывала в тоннеле? Это что, то самое место, которое проходишь, чтобы попасть в страну, где знаки и приметы уже совсем не те простые вещи, какими они выглядят тут? Я поднял глаза. Мамин взгляд был устремлен прямо на меня, и мне стало не по себе. Я открыл было рот, но она приложила палец к губам и отрицательно качнула головой.
Я откашлялся и сказал:
— Мистер Эванс выгнал меня.
— Я знаю, — сказала мама.
— Я знаю, что ты знаешь, — сказал я.
Я не стал рассказывать про то, что Диккенс едва не застрелил Спайка, приняв его за меня, а просто сказал:
— Ерунда, в общем, получилась.
Мама встала, поставила чайник на огонь и сказала:
— Чашка чая нам обоим сейчас не повредит.
— Мне кажется, лучше выпить чего-нибудь покрепче.
Я вытащил из холодильника бутылку пива, и в этот момент в дверях появился отец со здоровенным кочаном капусты в руках. Он положил кочан на стол, взглянул на рюкзак на полу и, вздохнув, пробормотал:
— Что, опять?
Я кивнул.
— Эх, Эллиот…
— Хочешь пива? — Я протянул ему бутылку.
— Ладно, давай.
Мы расселись вокруг кухонного стола, и я попытался объяснить родителям, что вовсе не хотел уходить от мистера Эванса. Он считал меня хорошим работником, но что было делать, ведь Спайк — мой друг!
— Ничего себе друг! Совсем никудышный… Тебе следовало бросить его много лет назад! Он всегда плохо на тебя влиял.
— Да, но друг…
— Знаю, знаю. Но, понимаешь, сын, иногда стоит и о себе подумать…
— А иногда стоит защитить друга.
Против этого им нечего было возразить, так что я откинулся на спинку стула, хорошенько глотнул холодного пива и уже было открыл рот, чтобы рассказать про встречу с собакой без головы, но быстро закрыл его. Незачем зря болтать, есть вещи, о которых не говорят. Я подхватил рюкзак и отправился к себе. Лежа в кровати, я слышал, как мама с папой гремят на кухне посудой, прибирая ее на ночь. Я закрыл глаза и позволил дню скатиться с пригорка в темноту. Дом щелкал и потрескивал, кошка неслышно прошла по коридору мимо моей комнаты, кровать скрипнула. Мир успокаивался на ночь, и я почувствовал, как моя кровь замедлила свой бег и на меня, как занавес, спустилась сверху тишина.
