Эдгар Доктороу - Билли Батгейт
Он говорил тихо, играя своим звучным голосом даже здесь, в двенадцати милях от Онондаги, в доме, который почти не виден с дороги в дневное время. Возможно, именно интимность каминного полумрака так влияет на людей, что они начинают слышать только собственные мысли и видеть одни тени.
— Они мне ведь честь оказывают, — продолжал он. — В конце концов, многие давно списали Немца в утиль. И все же сюда толпы народа понаехали, будто Онондага стала районом Нью-Йорка. Начиная от моего нового лучшего друга из центра. Так что все должно быть в порядке. Видите? Я четки раздобыл. Всегда с собой ношу. И на суд с собой возьму. Приятный сегодня вечер, и выпивка добрая. Я хорошо себя чувствую. Спокойно.
Наверху было две маленьких спальни, и после отъезда мистера Шульца я отправился спать в одну из них: не раздеваясь, я лег на матрас, голова моя оказалась под шипцом, и я попытался убедить себя, что сквозь тусклое оконное стекло вижу ночные звезды. Я не задавал себе вопроса, почему из двух маленьких спален одна полностью отдана мне, возможно, счел, что мне она полагается как воспитаннику, имеющему гувернантку. Когда я проснулся утром, то обнаружил в комнате еще двоих гостей, которые тоже спали в одежде на голых матрасах, их пушки в кобурах висели на крючках, торчащих в деревянной двери. Я встал, дрожа от холода, спустился вниз и вышел на улицу; еще толком не рассвело; уверенности, что вчерашний мир вернется, не было; он, казалось, застыл во влажной колеблющейся нерешительности, но вот что-то отделилось от этой белесой черноты, и в двадцати ярдах у дороги на уровне моего взгляда я заметил человека, в котором узнал Ирвинга; он сидел на верхушке телеграфного столба и сращивал провод, тот самый провод, что шел вверх по грязному склону мимо моих ног к передней двери фермы. Посмотрев за дорогу, я увидел там, внизу, белый дом с зеленой окантовкой и американский флаг, свисающий с большого шеста во дворе, а в сосновой роще за домом среди деревьев пряталось несколько белых кабинок с тем же зеленым обрамлением; у одной из них стоял носом к дороге черный «паккард» с покрытым инеем ветровым стеклом.
Обойдя наш дом с тыла, я нашел на склоне идеальное место, где мог отлить в неспешной задумчивости. Я вообразил, что если бы жил здесь, то постепенно образовал бы ущелье, не менее впечатляющее, чем то, которое нашла на прогулке Дрю Престон. Если я правильно понял появление двух храпящих незнакомцев наверху, мистер Шульц усилил огневую мощь своей банды. Я заметил также, что местоположение нашей развалюхи на обрыве очень удобно для обзора дороги в обоих направлениях. Едва ли кто сможет безнаказанно промчаться мимо дома на машине и расстрелять обитателей из автомата. Все это интересовало меня с технической точки зрения.
Но уже несколько часов спустя я уезжал, хотя не знал, надолго ли и куда. Моя жизнь перестала зависеть от меня, я уже был достаточно большой, чтобы понимать — далеко не все определяется моими решениями. Накануне вечером, когда мы сидели при свете камина, я почувствовал себя членом банды, причем за тем ужином в пустом укромном доме, ужином взрослых людей, гангстеров, которым уже нет пути назад, чувство это, видимо, было всеобщим, для меня такой внутренний звонок был громче колокольного звона, он возвещал конец юношеской самоуверенности, бессознательного убеждения, будто я могу убежать от мистера Шульца когда захочу. Я понял, что здешняя обстановка гангстерам ближе любой другой, что им здесь лучше, чем где бы то ни было еще. Я с нетерпением ждал, когда проснутся остальные члены банды. Я слонялся без дела, страдая от голода, и с тоской вспоминал мой завтрак в кафе, «Онондага Сигнэл», которую любил читать за завтраком, я тосковал по моей большой белой ванне с горячим душем. Можно было подумать, что я всю жизнь прожил в отелях. С крыльца я заглянул в окно гостиной. На столе стоял арифмометр мистера Бермана и телефонный аппарат, над которым колдовал Ирвинг; был там и кухонный стул с высокой спинкой; а посередине комнаты на полу торжественно покоился сейф компании Шульца. Сейф виделся мне неоспоримой причиной переполоха в последние сутки. Я смотрел на него не только как на вместилище наличности мистера Шульца, но и как на средоточие числового мира Аббадаббы.
Ирвинг заметил меня и приспособил к работе, мне пришлось подмести полы и протереть оконные стекла, чтобы в них хоть что-то было видно, потом я колол дрова для печи, отчего в носу засвербило, затем сходил в местный магазин, который находился в миле от дома, и купил бумажные тарелки и минеральной воды на завтрак — сущий бойскаут на загородном слете. Ирвинг вместе с Микки уехали на «паккарде», старшим остался Лулу, который заставил меня рыть яму для отхожего места, во дворе была уборная, по-моему, вполне пригодная, она, правда, чуть покосилась, но Лулу посчитал ниже своего достоинства пользоваться таким туалетом, так что мне пришлось взять лопату и рыть яму на ровном месте в лесу, над домом, все глубже вгрызаясь в мягкую почву; руки мои заныли и покрылись мозолями; наконец меня сменил кто-то из мужчин; мне казалось, я знал все опасности, связанные с преступной жизнью, а вот смерти от устройства отхожего места я, как выяснилось, не учел. И только когда возвратился Ирвинг и решительно соорудил небольшой деревянный трон из сосновых досок над ямой, я вновь обрел уважение к достоинству труда, Ирвинг все делал классно, он во всем был для нас примером.
Приведя себя в приличный вид, насколько это было возможно в тех условиях, я вместе с Ирвингом и Микки уехал в Онондагу; мы остановились на площади против здания суда, но не вышли из машины. Почти все места для парковки на площади были заняты, а фермерские колымаги все подъезжали; из них выходили мужчины в чистых и глаженых комбинезонах и их жены в старомодных цветастых платьях и широкополых шляпках; они поднимались по ступеням и входили в двери, чтобы зарегистрироваться в качестве членов жюри присяжных. Я видел, как вверх по холму шли правительственные юристы с портфелями, видел и Дикси Дейвиса, очень серьезного рядом с немолодым дородным адвокатом, пенсне которого болталось на черной ленте; вдруг по двое, по трое стали появляться парни, у которых из карманов пиджаков торчали блокноты, под мышкой они держали свернутые газеты, а свои аккредитационные карточки заткнули, словно перья, за ленты шляп. Я очень внимательно разглядывал репортеров, пытаясь угадать, кто из них работает на «Миррор»; может, человек в роговых очках, который бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки; или другой, ослабивший узел галстука и расстегнувший ворот рубашки; о репортерах никогда ничего точно неизвестно, о себе они не пишут, они для тебя просто бесплотные существа, навязывающие слова, из которых складываются представления и мнения, себя они не выдают, совсем как фокусники, только жонглирующие словами.
На площадке перед входом стояла группа репортеров с большими камерами «Спид Грэфикс», но входящих в здание людей не снимала.
— Где мистер Шульц? — спросил я.
— Он прошел туда еще полчаса назад, когда эти задрыги только завтракали.
— Его все знают, — сказал я.
— В том-то и трагедия, — сказал мистер Берман. Он вынул пачку стодолларовых банкнот и отсчитал десять бумажек. — В Саратоге не выпускай ее из виду. Плати за все, чего она пожелает. Она женщина своенравная, с ней могут возникнуть проблемы. Там есть заведение, которое называется Брук-клуб. Оно наше. Если у тебя появятся трудности, обратись к человеку, который там работает. Понял?
— Да, — сказал я.
Он протянул мне деньги.
— Сам на них не играй, — сказал он. — Если хочешь заработать несколько долларов, то… ты ведь все равно будешь мне звонить каждое утро. Я кое-что знаю. И подскажу. Понял?
— Да.
Он отдал мне клочок бумаги с секретным телефонным номером.
— Женщины и бега опасны даже в отдельности. Вместе они просто гибельны. Если ты справишься с Саратогой, малыш, тогда тебе все по плечу. — Он откинулся на спинку сиденья и закурил. Я вышел из машины, взял из багажника чемодан и махнул рукой на прощанье. Мне казалось в тот момент, что я знаю пределы возможностей мистера Бермана; он сидел в машине просто потому, что ближе к зданию суда приблизиться не смел; он не мог пойти туда, куда хотел, жалкий горбатый человечек, который любил очень ярко одеваться и курить сигареты «Олд голд», только две эти слабости он и мог себе позволить в своей строго расчисленной жизни; оглянувшись, я увидел, что он смотрит мне вслед, бедный придаток Немца Шульца, его яркое отражение, зависимое и необходимое. В каком-то смысле именно он и управлял поразительным гением сокрушающей силы, который, оступившись, уже не поднимется никогда.
Глава шестнадцатая
Мгновение спустя на площади появился красивый темно-зеленый автомобиль с четырьмя дверцами и откидывающимся верхом, я не сразу понял, что за рулем Дрю, машину она не остановила, а лишь притормозила; я закинул чемодан на заднее сиденье, вскочил на подножку и, пока она переключала скорость, перевалился через дверцу на переднее сиденье, и мы уехали.
