Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
— Боже, как не повезло! — Госпожа Фуксбергер расстроилась по-настоящему. — И они как раз взяли Евгения. Боже, Боже! А он-то всегда говорил, что если когда-нибудь понадобится что-то сделать для господина Калмара или его друга… — Она размахивала своей сеткой. — Что же нам теперь делать?
— Ваш муж все еще в полицейском участке?
— Ах нет, уже снова в предварительном заключении. На него еще с год нечего рассчитывать!
— Мне нужно срочно, госпожа Фуксбергер.
— Дайте-ка подумать… кто бы мог… — Она размышляла, сунув указательный палец в беззубый старческий рот. — …Да, Франц, он может… Но вам к нему нельзя… Сначала мне надо с ним поговорить, а потом уж он позвонит вам…
— Мне надо очень быстро!
— Ну вот поем и сразу поеду. Для друга господина Калмара мы все сделаем. Ну надо же, какая незадача, они, как назло, посадили моего старика!
2
— Алло?
— Добрый вечер, родная. Видишь, снова поздно. Я был в опере, а потом мы ужинали.
— И как Петра?
— В норме. Она выпила только граммов двести вина. И сразу после ужина я отвез ее домой.
— Что вы слушали?
— «Кавалер роз» с ужасающе толстой фельдмаршальшей. Терпеть не могу Гофмансталя[77]!
— Никто и не слушает в опере тексты.
— Вся постановка была в духе Гофмансталя. Но здание очень красивое. Послушай, у меня хорошие новости: сегодня днем у меня был художник.
— И?
— Все в порядке. Картинка будет еще на этой неделе. Ему надо три, в крайнем случае четыре дня.
— А потом ты приедешь ко мне?
— Сразу же.
— Господи, как хорошо! Знаешь, Пауль, я теперь совсем успокоилась и больше ничего не боюсь.
— К тебе хорошо относятся в отеле?
— Прелестно.
— Завтра утром я беру напрокат машину. Сын Петры живет недалеко от Вены в интернате. По средам она обычно навещает его. А завтра она занята на студии. Я пообещал привезти мальчика в Вену.
— А зубы Петра пока еще чистит сама?
— Еще три дня, любимая, только три дня.
— Или четыре.
— Или четыре. Но никак не пять.
3
Рекавинкель — так называлось местечко, поблизости от которого был расположен интернат. Это была деревня в Венском лесу, в часе езды от города.
Я выехал пораньше. Дорога была недавно расчищенной и гладкой. Иногда она шла лесом, иногда вдоль железнодорожного полотна западной ветки. Рельсы блестели на солнце, я то и дело посматривал на них, ведь через несколько дней я поеду по ним к Сибилле.
Интернат оказался большим домом со старомодной мебелью. Обои здесь были такими же темными, как и обстановка, а по стенам комнаты для посещений, в которой я ждал сына Петры, были развешены многочисленные оленьи рога. Из классных комнат сюда доносились детские голоса. Хор первоклашек трудился над таблицей умножения: трижды три — девять, четырежды четыре — шестнадцать, пятью пять — двадцать пять, шестью шест — тридцать шесть…
Дверь распахнулась, и молоденькая учительница ввела Томми:
— Вот, видишь, это дядя, который отвезет тебя к маме!
Томми с любопытством посмотрел на меня:
— А как тебя зовут?
Я назвал свое имя, и он подал мне руку. Он был мал и тонок для своего возраста. Круглое лицо с чувственными чертами и большие темные глаза. Густые каштановые волосы напоминали о том, что Томми пора к парикмахеру — на лоб спадал длинный завиток, который он постоянно смахивал.
— Учительница сказала, ты на машине?
— Да, Томми.
— Вот здорово! А можно, я сяду рядом с тобой?
— Конечно.
— Вечером вы привезете Томми обратно, господин Голланд?
— Да, — ответил я.
Томми важно шествовал рядом со мной по дому.
Как раз началась перемена, и дети толпились в коридорах.
— Привет, Томми, — окликнула его маленькая девочка.
Томми остановился и познакомил нас:
— Это Микки, а это мой дядя Пауль. Мы с ним поедем на машине в Вену.
— Ух ты! А можно посмотреть, как вы будете выезжать?
— Ясное дело! — великодушно разрешил Томми.
В машине он долго молчал и восторженно смотрел в окно. У него были красивые руки с тонкими запястьями. «Приятный ребенок», — подумал я.
В эти дни я чувствовал себя человеком, перед которым уже брезжит скорый отпуск. Каждый час приближал тот день, когда все будет позади. Каждый час приближал меня к Сибилле.
В деревне я остановился у магазина:
— Купим тебе шоколадку.
— Ну, не знаю… — заколебался Томми.
— В чем дело? Ты не любишь шоколад?
— Люблю… Но, если мама спросит, скажи ей, что я у тебя не выпрашивал!
Он был хорошо воспитанный, славный мальчик. Когда мы поехали дальше, он с самозабвением принялся за свой шоколад:
— Молочный с орехами — самый вкусный на свете!
— Да, помнится. — Я потягивал черную сигару и чувствовал себя прекрасно. — Ты радуешься встрече с мамой?
— Конечно, очень! А ты давно ее знаешь?
— Не слишком.
— Ты женишься на ней?
— Твоя мама уже замужем.
— Нет.
— Да, Томми, да! Она сама мне об этом сказала. Твой отец живет в Париже.
Его лицо помрачнело:
— Это тебе тоже сказала мама?
— Да, Томми.
— А еще она тебе сказала, что он крупный архитектор?
— Да…
— И что они были счастливы?
— Да…
— И что он нам всегда присылает деньги?
— И это тоже…
— Все это враки!
— Что?
— Она всегда это рассказывает. Я думаю, ей просто стыдно. Но я знаю правду! Знаю, как все было на самом деле, когда отец еще жил с нами. Скандалы, одни скандалы! И никаких денег!
Его маленькое личико подергивалось, он даже забыл о шоколаде:
— Крупный архитектор! В интернате мне ребята показали фотографию из одного журнала. На ней был мой отец и эта актриса, с которой он изменяет маме!
— Ты видел фотографию?
— Да. Я даже вырвал ее. Она лежит в моей коробке с игрушками под кроватью. Мой отец — самый подлый человек на свете! Я больше никогда не хочу его видеть! Никогда!
— А что ты будешь делать, если вдруг его встретишь?
— Я отвернусь.
— А если он заговорит с тобой?
— Тогда я плюну в него!
Я подумал: как сильно, должно быть, этот мальчишка тоскует по отцу, если так говорит о нем.
— Смотри-ка, ты сейчас уронишь шоколадку.
Он машинально откусил дольку.
— И денег он не присылает. С тех пор как он уехал, мы больше не получаем от него денег. Поэтому мама и работает.
— Я этого не знал.
— Еще бы! А как бы мы тогда платили за интернат, а?
— Действительно.
— Когда приедем, не говори, что мы болтали об этом. А то она расстроится.
— Ни слова не скажу.
— Спасибо. — Он посмотрел на педаль газа, на мой правый ботинок и пробурчал: — Постоянный спутник…
— Что значит, «постоянный спутник»?
— Это было написано под фотографией. «Французская актриса Рамона Леблан и ее постоянный спутник, австрийский архитектор Клеменс Венд»!
Он сильно страдал, я видел это. Он сжал зубы, стряхнул со лба завиток и добавил:
— Постоянный спутник — вот кто такой мой отец.
4
Мужчины бросают женщин, женщины обманывают мужчин. Кажется, нормальные взаимоотношения полов стремительно приходят в упадок. Что тут еще говорить! Возможно, виной тому великие открытия двадцатого века, смена картины мира в физике и в политике, которая теперь уже вторглась и в частную жизнь отдельного человека. Мужчины изменяют мир. У них свои, мужские интересы. Женщины им больше не интересны. Кроме того, их слишком много, женщин. Они — не проблема, их так же легко найти, как и бросить. Вот структура урановой оболочки водородной бомбы — это проблема. Суэцкий канал — проблема. А сосуществование, женщины — нет. Их можно взять, можно оставить.
Я сочувствовал женщинам, они так беззащитны. И им почти нечего противопоставить мужчинам. Не надо быть гомосексуалистом, чтобы, например, предпочесть общество Роберта Оппенгеймера[78] обществу большинства женщин. Конечно, есть и исключения, но их немного. Я подумал, что для меня было большим счастьем найти такое исключение.
Этим утром я ехал с Томми в киномастерские на Розенхюгель, которые еще недавно были конфискованы советской военной администрацией, а теперь по договору снова возвращены Австрии. В холле, напротив входа, на стене виднелся светлый прямоугольник. Очевидно, еще недавно здесь висел портрет «отца всех народов» Иосифа Сталина, а до него, несомненно, портрет Адольфа Гитлера. В настоящее время место пустовало…
Петра работала в небольшом помещении над столовой. Повсюду были разложены разноцветные эскизы костюмов.
Томми обнял мать и прижался к ней:
— Здравствуй, мама.
— Привет, Томми. Как дела?
