Пётр Самотарж - Одиночество зверя
Полудетские постпубертатные переживания остались в прошлом, теперь она смотрит на себя философски. Вопросы её больше не мучат. Она не разглядывает по отдельности глаза, нос, губы, зубы, уши и волосы, не изучает изъяны кожи, она давно знает, что никогда никого не пленит своей улыбкой. Сказки о принцессах и их спасителях не вернутся никогда, впереди лишь реальность. Ей нужно прожить жизнь без любви. Точнее, её никто не полюбит. Поэтому следует забыть о счастье и готовиться к тихому беззвучному бытию рядом с любимым.
Наверное, он женится (как же иначе!), это не имеет значения. Он будет приходить от жены и пахнуть её духами, а она будет стоять у него за спиной или в толпе перед ним, там и там равно незаметная, но готовая выполнять его поручения и всячески облегчать его жизнь. Помогать ему в работе, стать соратником, сделать себя незаменимой в деле, которому он отдаёт жизнь. Он ведь не жене посвятит жизнь, а борьбе с порочной властью. Борьбе безнадёжной и тем более нужной.
Любое противостояние, обречённое на успех, бесчестно. У ребёнка можно отнять конфетку, если рядом нет его родителей, но вряд ли такой победой можно гордиться. Выйти на бой с непобедимым врагом трудно, даже невозможно, если держишь в голове иные помыслы, кроме жажды справедливости. Он вышел и не прячется в толпе единомышленников, как она сама, а стоит на виду, в ряду других мишеней, и не боится. Говорит с трибуны простые честные слова, ведёт за собой множество людей, и пока не обращает на неё внимания, но всё поправимо. Изменить свою неказистую внешность она не сможет, но не требуется никакого волшебства для посвящения себя делу. Ей давно уже не осталось ничего другого, и она отреклась от бессмысленных повседневных радостей ради будней, нужных не ей одной.
Увлечённая политикой подружка долго зазывала Наташу на митинг в защиту политзаключённых, но та упорно отказывалась. Митинги и демонстрации протеста казались ей занятием для психических неполноценных людей. Какое дело власти до собрания нескольких сотен или тысяч человек, если десятки миллионов голосуют за неё на выборах? Заявлять своё мнение в атмосферу, не имея слушателей, вряд ли плодотворно.
— Вода камень точит, — объясняла подружка. — Сейчас за нами не идут, но стоит измениться ситуации, и на улицы выйдут миллионы рассерженных граждан.
— Какой ситуации? — не понимала Наташа.
И подружка развёртывала перед её мысленным взором широкую панораму. Скажем, рухнут в очередной раз цены на нефть и газ, обвалится разом относительное экономическое благополучие, и вопрос будет один: кто возглавит движение разочарованных масс. Такой период в политике — как подростковый возраст в жизни человека. Кто угодно может вылепить из недоросля своего клона. Проблема в одном: будет этот кто угодно достаточно умелым и бесстыдным для превращения подопытного в раба, или человеком, ответственным за последствия своего влияния на будущее ребёнка. На гребне борьбы с прогнившей властью общество может свалиться в фашизм, а может для начала добиться раздвижения границ дозволенного и расширения своего влияния в управлении государством. А потом — кто знает! — уйти от феодальной системы отношений суверен-вассал, где второй может только усердным служением первому добиться лично для себя отдельных ограниченных привилегий, нисколько не нарушающих всемогущества первого, и создать взамен одинаковые для всех законные правила поведения. Стоять в стороне и ничего не делать в такой ситуации — преступно по отношению к собственному будущему.
Наташа не собиралась наращивать своё воздействие на манипуляции правительства, но в конце концов она уступила давлению подружки и впервые в жизни оказалась на митинге протеста у Соловецкого камня, на Лубянской площади. Леонид Худокормов не привлёк её внимания — с первого взгляда он совершенно не выделялся в толпе.
— Лёнь, познакомься, — обратилась к нему подружка Наташи, — у нас пополнение.
— Очень рад, — ответил Худокормов и окинул новенькую оценивающим взглядом. — Из любопытства пришли или как?
— Из любопытства, — с вызовом ответила Наташа, возмущённая пренебрежительным тоном активиста. — У вас тут весело будет или как?
— Хватит вам, с цепи сорвались? — обиделась на них обоих подружка. — На пустом месте подраться готовы. Наташа — человек думающий, по одному зову трубы к нам не прибежит. А Лёня — человек увлечённый и горячий, ждёт от всех такого же энтузиазма, но далеко не у всех находит.
Она обращала свою речь по очереди к тому и другому спорщику, требуя их примирения во имя будущего сотрудничества. Подружка была в общем человеком добрым и ответственным, она не собиралась их знакомить в лирических целях, никому из них такая мысль в голову не приходила, но уже дома, после митинга, Наташа долго продолжала думать о незаметном парне с мегафоном в руках. Он был увлечён, бесспорно, и требователен. Равнодушных не принимал. Скорее, был готов к общению с идейным единороссом, хотя в существование хотя бы одного такого не верил, полагая их всех приспособленцами.
Первое знакомство не оставляло надежд на романтическую будущность их отношений, но Наташа последовала за подружкой вторично, уже не на митинг, а в местную организацию «Свободной России», где и заправлял Леонид Худокормов. Выпускник филфака МГУ, он без особого успеха занимался издательским бизнесом, но держался в русле современности и вёл ещё в Сети информационный портал средней руки, как говорится — широко известный в узких кругах.
Сначала Наташа слушала ненароком его разговоры и споры с товарищами, потом она стала частенько захаживать на его портал и разыскивать там именно его публикации, потом принялась втихомолку скупать издававшуюся им бумажную литературу, в том числе Поппера и Хайдеггера. В здании комитета имелась лавочка, торговавшая всеми этими книгами, но Наташа заказывала их через Интернет и выкупала в издательстве, улучая момент, когда Худокормова там точно не было. Зачем облекать тайной свои непредосудительные действия, она и сама не знала. Наверное, уже тогда прозрела в себе интерес не к его убеждениям, а к нему самому.
На демонстрациях он вёл себя безупречно. Если призывал к несанкционированной акции, то сам тоже на неё являлся и стоял в первых рядах, если полиции не удавалось его задержать на подходе. Скандируя через мегафон лозунги, он никогда не призывал никого бить или уничтожать, даже бюрократов и ОМОН, а требовал только законности и свободы для всех в равной степени.
— Он мне так нравится на митингах, — призналась однажды Наташе подружка. — Прямо вождь народных масс. Очень уверенно себя чувствует на глазах у множества людей.
— Обыкновенное актёрское качество, — заметила Наташа дрогнувшим от испуга голосом.
— Так он ведь не актёр. Просто знает, чего хочет. Причём, хочет не только для себя, а для всех. Такая редкость в наше время.
Слова подружки прозвучали по-старушечьи глубокомысленно. Можно было подумать, будто она помнила другие времена и теперь категорически не принимала современность.
Наташа привыкла думать о людях бесстрастно. Никто из её окружения до сих пор не вызывал в ней восторжённых чувств. Маму она больше жалела, отца не хотела знать, бабушки и дедушки умерли до её рождения или в ранние годы жизни своей внучки, а та их не помнила и не могла вспомнить дни, часы и минуты в бабушкином доме. Доме, где никогда не наказывают и не ругают, а только кормят пирожками и блинчиками да упрекают детей-родителей за то, что они несправедливы к своему ребёнку.
Появление в наташином кругу общения Леонида изменило её взгляд на жизнь. Она вдруг поверила, что может повлиять на государство своими поступками. Не в том смысле, конечно, чтобы выйти на площадь и остановить продвижение державной машины в её обычном, античеловечном, направлении, а в том, что океан состоит из отдельных капель. Она не собиралась на баррикады или в окопы, но хотела и чувствовала себя способной говорить собственным голосом, а не слушать с утра до вечера чужие слова.
Есть ли он, этот голос? Вопрос мучил её уже несколько месяцев. Может ли она сказать о стране, своих согражданах и человечестве в целом хоть что-нибудь, не прочитанное или не услышанное от других? Много ли людей могут похвастаться собственным голосом? Откуда он приходит? Сколько лет или десятилетий нужно читать, чтобы однажды обнаружить в своей голове собственную мысль? И, пока не пришло время, что делать ей? Совсем молчать, или пересказывать иногда найденное другими людьми? Что даёт человеку право голоса? Обращаясь к аудитории, следует взять на себя ответственность за сказанное. Если твой призыв окажется зажигательным, люди пойдут за тобой и погибнут, всё равно — в прямом или фигуральном смысле, перед кем тебе нести ответственность? Они ведь сами пошли, ты не гнал их силой. Но ведь они пошли, потому что поверили тебе.
