Виталий Щигельский - Время воды
Мы стояли посередине поскрипывающего от ветра моста лейтенанта Шмидта и смотрели в темноту морского порта.
— В жизни, Виктор, все просто, — с печалью ответил Косберг. — Оттого все так сложно.
— Понимаю, — ответил я.
— Ну, тогда пошли спать. Нужно торопиться. Нужно успеть взять под себя как можно больше пузатых «тузов». Чует мое сердце, по нашим следам идут.
— Кто?
— Думаешь, патриотов в России мало? Офицеров, прапорщиков, милиционеров, пожарных?
— Думаю, слишком много.
— И я тоже так думаю. И многие из них, как и мы, одержимы понятием родины. Только вот понятия у всех разные, и одну общую родину больше нам не построить. Скоро свободные олигархи закончатся, нам станет тесно и придется сражаться друг с другом.
— Как во времена Ясно-Солнышка?
— Да. Только другим оружием. А пока иди спать. На сон — два часа…
Наш небольшой, но сплоченный отряд охотился днем и ночью. Мы расширяли невидимые границы Родины силой слова, почти никого не ударив. Через швей мы стали кровными родственниками со многими олигархами. Мы обрастали собственностью, как снежный ком, катящийся с вершины в пропасть.
За крупными олигархами последовали средние. За средними — мелкие, те, которых даже как-то стыдно было называть олигархами. А за мелкими — просто никто — неразличимые в лупу владельцы палаток с батарейками, зажигалками, петушками из жженого сахара и мохеровыми платками. За ними пришла очередь ходоков из дальних запущенных мест. Денег у них не было, но они несли с собой то, что смогли добыть: капусту, рыбу, грибы, пеньку и брус.
Как и предвещал Косберг, слух о новой «Родине» превратился в миф, миф — в былину, былина — в быль. Поделиться с Родиной теперь жаждали многие, хотя это чувство нельзя было назвать искренним. Это была защитная реакция на неизбежное зло. Или добро, если хотите.
Вскоре подконтрольная нам территория увеличилась настолько, что мы были вынуждены заняться вербовкой. Первой к нам пошла молодежь, та самая, что совсем недавно мечтала стать бандитами, теперь грезила о пятнистой форме с черной нашивкой «БОБР» на рукаве, наплечной кобуре толстой кожи, пружинистой койке в казарме и усиленном пайке из трех блюд. Военная форма придает человеку, особенно необразованному, ощущение силы и защищенности. Это я помнил по Костамукшам.
С каждым днем очертания «Родины» прорисовывались яснее и четче. Сферы интересов предприятия вышли далеко за границы города. Для управления и координации нам уже не хватало помещений подводной лодки, и в один прекрасный день мы, применив бессловесную психическую атаку, выбили из особняка на Фонтанке группу розоволицых чухонцев, занимавшихся скупкой и перепродажей наших природных богатств.
Косберг оккупировал бальную залу, пустую и гулкую. Эхо голоса каперанга летало в ней совершенно свободно, создавая эффект присутствия, даже когда капитан неделями не показывался на работе. На стене висела огромная геомагнитная карта, которая ежедневно обогащалась новыми стрелками и флажками подчиненных нам объектов, например: «Бакалея для гурманов Портос» или ООО «Нефтепридур».
Мне достался непосредственно кабинет, каким-то чудом уцелевший в жестких рамках пролетарской культуры, а с исчезновением пролетариата как класса и без всякой культуры вообще. Письменный стол из мореного дуба, обитый зеленым сукном. Высокое резное кресло. Потертый кожаный диван. Источающий малиновый свет абажур. Книжные шкафы, поблескивающие чешским стеклом из мягкого сумрака.
В верхнем ящике стола я нашел золотое перо, пачку выбеленной бумаги и круглые очки в черной оправе. Видеть я лучше не стал, но роговая оправа придала мне солидности, столь необходимой для государственного мужа. Вид очков, особенно у умственно близоруких людей, уже вызывает уважение и доверие. Сидя за столом в очках, с золотым пером между пальцев, среди тысяч книг с позолоченными корешками, я чувствовал себя крупным руководителем. Я извел пачку листков и полбанки чернил, выбирая, а потом, закрепляя манеру подписи, под конец тренировки прежняя моя закорюка «Попов» обрела вид изящных неповторимых завитков, достойных скреплять знаковые решения и договоры.
Кроме нас с Косбергом, в штаб-квартире нашлось место целой группе доверенных лиц. Всепроникающий ум каперанга и в этом вопросе разложил всех по своим полочкам (то есть по комнатам). Например, детскую оборудовали для холостых «выдр», дворницкую — для дежурной группы «БОБРа». Что касается «скунсов», то они находились повсюду и в то же время нигде. После операции «Пивной марафон» шестерка неприкасаемых перестала каким-либо боком предъявлять себя в обществе, тихо перебравшись на работу в тот невидимый фронт, который не способен заметить среднестатистический потребитель. Жалования они не просили, очередных званий не требовали. Я, пожалуй, забыл бы о существовании «скунсов», если бы не периодически подбрасываемые их отчеты и весьма интересные досье. Процесс сбора анализов, отпечатков пальцев, составления ментальных масок, слепков человеческих пороков и снимков человеческих слабостей развивался сам по себе, как самоцель, вне зависимости от моей воли, воли Косберга и, вероятно, воли самих «невидимок». Рафинированное бескорыстие, талант и профессионализм могут свернуть горы, сравнять их с землей, превратить землю в пыль космоса…
Началась большая работа, за которой время-оборот осознавался фрагментарно и смутно. То вдруг в шапке становилось невыносимо жарко, то, наоборот, ни с того, ни с сего сандалии примерзали ко льду.
Лишь две даты в году изменяли мое состояние: пятнадцатое мая и пятнадцатое октября — числа перехода формы одежды с зимней на летнюю и наоборот. Два времени года вместо четырех, утвержденные маршалом Ворошиловым и позаимствованные Косбергом, облегчали жизнь подчиненных, позволяя им не отвлекаться на пустяки. Пятнадцатого мая я выбрасывал в мусорный бак пальто и ботинки, а пятнадцатого октября снимал точно такие же предметы с манекена в принадлежащем нашей «Родине» магазине на Невском проспекте.
День за днем, месяц за месяцем, год за годом складывались в одну ровную, серую, крепкую, как бетонный забор, картину. Я работал без выходных, без бухла и пределы кабинета покидал только на выезды: расширять границы или пополнять бюджет. Я определял степень полезности, метод воздействия и возможную роль в системе «Родины» лиц, занимающихся предпринимательской деятельностью. Я выносил решение на основании коротких, ничего не значащих встреч, но чаще хватало нескольких качественных фотографий либо трехминутной любительской киносъемки. Несколько раз мне удавалось расшифровать код личности по газетным карикатурам.
В отчетные периоды я наряду со всеми участвовал в погрузочно-разгрузочных работах, выгружая или загружая из пятнистых экспедиторских машин мешки с деньгами. Деньги пахли деньгами и казались мне тяжелее сахара, который я когда-то таскал на своей спине.
Как действия «Родины-6» выглядели со стороны — я не знаю (это знают лишь «скунсы»). Может быть, наша деятельность походила на реформаторство, может быть — на вандализм. Но одно могу сказать точно: по вновь натянутым проводам пошел ток, в домах стало тепло, а на дверях парадных засверкали начищенные медные ручки.
Глава 25. РЕПРОДУКЦИЯ
Итак, будущее не волновало меня. Прошлое — тоже, хотя и проявлялось изредка в момент засыпания. Прошлое в настоящем напомнило о себе всего один раз, когда я случайно встретился с Димой.
Наша встреча произошла при следующих обстоятельствах. Я тогда «слушал» директора крупного завода, известного на всю страну. Завод выпускал сверхточные приборы навигации для кораблей и подводных лодок. Точнее, не выпускал, чем не отличался от многих прочих заводов. Каперангу понадобилась новая многократная лупа, и он спешно отдал приказ принять движущееся и недвижущееся имущество и личный состав разрушающегося производства под флаги своей эскадры. При всей очевидной необходимости лупа являлась предлогом, заинтересованность Косберга в данном вопросе объяснялась особенностью психотравмы, полученной в батискафе глубоко под водой, и страстью к точным навигационным приборам, имеющей те же подводные корни.
Дело казалось легким. Директор был человеком старой закалки и новой закваски, то есть безынициативным, жадным, хамоватым, с острым чувством иерархии. Его понимание долга было развращено и разрушено «перестройкой», поэтому жадность существенно превалировала над страхом. В Бога директор не верил, но в складках его ума пряталось понятие некоего «черного дня» — упрощенной схемы страшного суда. Впрочем, неограниченная власть над заводскими активами, простота слива денег в различные «левые» фирмы — наводила директора на мысль о возможности реинкарнации. И не где-нибудь, а на спокойном, стабильном, демократическом Западе.
