Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Рад видеть вас выздоравливающей, — произнес я несколько нарочито.

— Ты спас мне жизнь, — проговорила она, слегка улыбнувшись.

Леппринсе и сиделка вышли в коридор. Я окончательно смутился и опустил глаза, чтобы избежать устремленного на меня пристального взгляда цыганки.

— Сеньор Леппринсе… — пролепетал я, — тоже сразу приехал, как только я ему позвонил, и помог вам. Это вас спасло.

— Нагнись ко мне, я плохо тебя слышу.

Я склонился к лицу цыганки. Она по-прежнему держала мою руку в своей.

— Я хочу кое-что спросить у тебя, — прошептала она.

— Спрашивайте, — ответил я, уже догадываясь, какой вопрос последует.

— Зачем ты приходил ко мне вчера вечером?

Я не ошибся. И почувствовал, что снова краснею. В ее взгляде я не уловил ничего, кроме любопытства.

— Вы не должны думать ничего дурного, — начал я. — Позавчера ночью мы с приятелем зашли в кабаре, где вы выступали. Я узнал вас и на другой день решил засвидетельствовать вам свое почтение. Но не застал там, и мне дали ваш адрес. Когда я постучал в дверь вашей комнаты, мне никто не ответил, и я подумал, что вы куда-то ушли или просто не хотите никого принимать, но вдруг — тут я слегка погрешил против истины — послышались стоны. Я открыл дверь и увидел вас в постели в таком состоянии, что испугался и сразу же позвонил Леппринсе. Остальное вам уже известно.

— Ты рассказываешь, как все было, но не говоришь, зачем приходил.

— Зачем?

— Ты хотел меня видеть?

Мне показалось, что в зрачках ее промелькнул насмешливый огонек, и я снова опустил глаза.

— Когда я увидел вас в этом омерзительном пансионе, — я опять уклонился от ответа, — то испугался еще больше.

Мария Кораль выпустила мою руку, вздохнула и сомкнула веки над набежавшей слезой.

— Что с вами? Вам хуже? Позвать сиделку? — воскликнул я встревоженно и вместе с тем облегченно.

— Нет, нет, ничего. Просто я вспомнила пансион и то, что со мной произошло. Сейчас все кажется таким далеким, а прошло всего каких-нибудь несколько часов. Я подумала… но тебе, наверное, это неинтересно?

— Совсем напротив! Говорите.

Она отвернулась к стене, чтобы я не видел ее слез, но судорожные всхлипывания выдали ее.

— Я подумала, что скоро мне снова придется туда вернуться. Уж лучше умереть… только не смейся надо мной, пожалуйста… Уж лучше умереть здесь, в этом чистом отеле, в окружении добрых людей, таких, как ты.

Я не выдержал: опустился перед постелью на колени и взял ее за руку.

— Не говорите так, я запрещаю. Вы никогда больше не вернетесь ни в тот омерзительный пансион, ни в кабаре, ни к той унизительной жизни, которую вели до сих пор. Не знаю еще как, но я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вы могли вести жизнь, достойную вас. Если вы только захотите, Мария Кораль… если вы только захотите, я сделаю для вас все, что только в моих силах.

Мария Кораль повернула ко мне лицо и посмотрела с такой нежностью, что теперь уже на моих глазах навернулись слезы. Она погладила меня по волосам, щекам и сказала:

— Не надо. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Ты уже и так достаточно сделал.

Дверь в комнату открылась, и я мгновенно вскочил на ноги. Вошли Леппринсе, сиделка и пожилой, тучный, лысый мужчина, тщательно выбритый и благоухающий кремом для лица. Леппринсе представил мне его как доктора Рамиреса.

— Он пришел узнать о здоровье Марии Кораль.

Доктор Рамирес широко улыбнулся мне.

— За девушку не беспокойтесь. У нее крепкий организм, она быстро поправится. Есть, конечно, небольшая слабость, но она скоро пройдет. А теперь, если не возражаете, оставьте нас. Я дам ей успокоительного, пусть поспит. Ей нужен покой и хорошая еда: лучшее средство от всех болезней в мире.

Леппринсе и я покинули отель. Дождь прекратился, но небо все еще хмурилось, а воздух был насыщен влагой.

— Скоро кончатся дожди и наступит весна, — сказал Леппринсе. — Ты обратил внимание на деревья? Они вот-вот распустятся.

Кортабаньес подошел к Леппринсе, и они уединились в библиотеке. Адвокат пребывал в отличном расположении духа, чего никак нельзя было сказать о французе.

— Я только что разговаривал с одним избирателем, — начал Кортабаньес, — человеком весьма влиятельным. Он владелец крупного филателистического магазина. Кажется, его зовут Касабоной.

— Представления о нем не имею.

— Но ведь он один из твоих гостей?

— Здесь девяносто процентов из ста мне совершенно незнакомы, и, думаю, они меня тоже не знают, — ответил Леппринсе.

— Но этот знает, и притом хорошо… Он спрашивал у меня, когда ты станешь алькальдом, чтобы обратиться к тебе с какой-то просьбой.

— Алькальдом? Как быстро разносятся слухи. И что же ты ему ответил?

— Ничего определенного. Но убедил его в том, что ты купишь у него в магазине марки. Избирателей следует ублажать, — и Кортабаньес рассмеялся.

Леппринсе прервал адвоката нетерпеливым жестом.

— Ты в последние дни разговаривал с Пере Парельсом?

— Нет. А что-нибудь случилось?

— Он только что докучал мне насчет этой истории с акциями, — проворчал Леппринсе.

Камердинер открыл дверь библиотеки и застыл на пороге. Леппринсе метнул в него злобный взгляд.

— Прошу прощения, но сеньора спрашивает, не пора ли приглашать гостей к столу.

— Скажите, пусть приглашают, и не мешай мне, — распорядился Леппринсе, а затем, обращаясь к адвокату, спросил: — Кто бы мог рассказать ему об этом?

— Кому? Пере Парельсу? Во всяком случае, не я.

— И не я, — тупо повторил за ним Леппринсе. — Но от кого-то он узнал, стало быть, слухи просочились.

Кортабаньес поправил галстук и вытянул потертые манжеты рубашки.

— Что будем с ним делать? — невозмутимо спросил адвокат.

— Оставь этот тон, Кортабаньес, — огрызнулся Леппринсе.

Кортабаньес улыбнулся.

— Какой тон, дружок?

— Ради бога, не прикидывайся дурачком. Мы оба погрязли во всем этом по уши. Теперь ты не можешь отступиться.

— Кто говорит о том, чтобы отступаться? Ну, ну, успокойся. Ничего особенного не произошло. Посуди сам. Что, собственно, случилось? До Парельса дошли какие-то слухи. До Касабоны, филателиста, — дошли другие. И что же? И ты не алькальд, и акции предприятия Савольты не обесценились. Обыкновенные сплетни, только и всего.

— Пере Парельс предоставил кредит. Он в ярости.

— Отойдет. Что еще ему остается?

— Он может причинить нам большие неприятности, если захочет.

— Если захочет, конечно. Но он этого не захочет. Он стар, одинок. После смерти Савольты и Клаудедеу он потерял силу. Осталась одна видимость, поверь мне. Нам выгодно иметь его при себе. Он престижен, пользуется влиянием. Он… как бы это тебе сказать?.. Традиция, Лисео, Богородица Монсеррата[24].

Леппринсе то закидывал ногу на ногу, то опускал ее, то сплетал пальцы, не сводя пристального взгляда с адвоката.

— Ну хорошо, я успокоился, — наконец произнес он, глубоко вздохнув. — Но как быть дальше?

— Что ты сказал ему в ответ на его выпад?

— Что он — дурак и чтобы катился ко всем чертям. Да, да, я знаю, что поступил не дипломатично, но сказанного не воротишь.

— Ты слишком погорячился, — ответил ему Кортабаньес добродушно. — Ты не дорожишь тем, что имеешь. Подумай, ведь ты — общественный деятель, ты не можешь позволять себе ругаться всякий раз, когда что-то или кто-то выводит тебя из равновесия. Хладнокровие, дружок. Ты богат, не забывай того. И обязан быть сдержанным. Рассудительным. Никогда ни на кого не нападай, пусть на тебя нападают. Ты должен только защищаться, мало того, ты должен внушить всем, что неуязвим.

Леппринсе сидел неподвижно, понурив голову. Кортабаньес похлопал его по плечу.

— Вы, молодежь, слишком нетерпимы! — воскликнул он. — Ну, ладно! Выше голову, уже зовут ужинать. Это поднимет нам настроение. Постарайся, чтобы Пере Парельс сел за стол среди почетных гостей, и будь с ним любезен. Потом уведи его в сторонку, угости коньяком, сигарой и помирись. А если надо будет, попроси прощения. Он не должен покинуть твоего дома с черными мыслями. Понял?

Леппринсе кивнул головой.

— Ну а теперь вставай, перестань хмуриться и пойдем в столовую. Тебе нельзя запаздывать к ужину: это твой праздник. И обещай, что будешь держать себя в руках.

— Обещаю, — произнес Леппринсе едва слышно.

Немесио Кабра Гомес был голоден. Уже час бродил он по тихим улицам, и холод пробирал его до костей. Проходя мимо таверны, он остановился и заглянул внутрь через мутные стекла дверей. Сквозь грязные, запотевшие стекла ничего нельзя было разобрать, но судя по гулу, доносившемуся изнутри, там царило праздничное оживление. Была ночь святого Сильвестре накануне Нового года. Немесио сосчитал оставшиеся у него деньги. Их хватало на скромный ужин. Дверь распахнулась, пропуская подвыпившего толстяка, одетого по-праздничному: он шел пошатываясь, под руку с молодой пышнотелой женщиной, источавшей резкий аромат духов. Немесио Кабра Гомес посторонился, укрывшись в тени. Но он зря старался, поскольку мужчина не заметил бы его, даже если бы на него наткнулся, так как единственным его желанием было удержаться на ногах и обнять женщину, которая уклонялась от грубых ласк клиента и, кисло улыбаясь, прикидывалась довольной. Зато Немесио не смог не увидеть всех прелестей женщины, не почувствовать аромата ее духов и запаха жареной рыбы, исходившего из таверны.