Александр Трапезников - Похождения проклятых

Россия странница на земле. Странная и непонятная для чужих народов. Другие государства сидят по своим домам и боятся носа высунуть, а она ходит, опирается на посох православия. Ее поскорее стараются проводить взглядом, лишь бы исчезла с глаз, не тревожила давно омертвевшую душу. На Западе богатство и комфорт, техника и прогресс, уют и спокойствие, а в России всегда смута, раскол, смятение, раздоры и междоусобицы, голод и мор, нищета и анархия, много чего, что несет в своей котомке эта несчастная странница. Но нет той непомерной гордыни, что в европах и америках, нет ослепляющего зла и глубокого, уже постхристианского уныния, нет еще того вселенского блуда и содомии, от которых пал Вавилон и падет Запад. Нет у них там страха Божия, да и Бога-то самого там давно нет. Они знают это и боятся еще пуще. Перестройка придет и к ним, из России, ответным бумерангом. Вот тогда-то и откроются там невиданные ужасы, подлинное людоедство, от которого померкнет все, что с их помощью натворили в России сами же русские иуды. Они хотят мира и безопасности? Получайте. По словам апостола Павла, обращенным им к фессалоникийцам: Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут!.. Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения, потому что Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения чрез Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним.

И странница эта бодрствует днем и ночью, терпения и любви ей не занимать. Гоголевская тройка с мертвой душой шулера в карете проносится мимо, летит на Рублевское шоссе, в золотой особняк. В болотном тумане Питера подросток Достоевского смотрит на склизкий город, где красуется бронзовый всадник на жаркодышащем, загнанном коне, то ли это Собчак его оседлал, то ли Путин. И всюду разорванный и разворованный воздух. Всюду пауки, жабы и змеи, повыползавшие из своих щелей. Хочется закрыть воспаленные глаза, но и сквозь веки видишь всю эту лютую нечисть, слышишь визг и смех лицедеев, не можешь уже ни говорить, ни дышать. Способен только еще идти по своей Святой земле и нести последнюю жертву. А жертва эта — сама Россия, удерживающая покуда мир от конечной и бездонной пропасти.

…Я выбрался на окружную дорогу и продолжал топать к Москве, постукивая палкой по асфальту. Наверное, весь измочаленный и избитый, с этим сучковатым посохом и геранью в кастрюле, я производил впечатление сумасшедшего. Или библейского пророка, побитого камнями и унесенного на чудесном облаке из глубины времен в двадцать первый век. Автомобили проносились мимо, никто ни разу не затормозил. Да мне это было и не нужно. Сам дойду. А куда я стремился? Не представлял даже. Просто шел, а идти было, как ни странно, легко и порой весело. Я что-то и напевал себе под нос, какой-то игривый мотивчик, махал в такт посохом, как дирижерской палкой, отчего, должно быть, окончательно походил на ненормального. Кто ж станет останавливаться и приглашать в салон? Да еще на исходе дня. Дураков нет. Остались одни мудрецы, которые в свои же сети и улавливаются. Я лишь грозил им зачем-то вслед посохом и продолжал мурлыкать свою песню.

И тут вдруг одна из легковых автомашин, пежо, кажется, проехав мимо меня метров с двести, притормозила, а потом дала задний ход. Я остановился, ожидая очередных неприятностей. Дверца пежо открылась и оттуда высунулась голова Якова.

— Ну и ну! — только и сказал он. — Где это вас угораздило так назюзюкаться, Александр Анатольевич?

— Телом бренным упал с горы Елеонской, — сумрачно отозвался я, постукивая посохом. — Душа же воспарила и радуется.

— С вами все в порядке? — озадаченно спросил он. — Залезайте скорее в салон. Заодно и коньячком погреетесь. Вам не повредит, даже потребно.

— Откель транспорт-то, чадо?

— У друзей напрокат взял, отче. Или падре? Я немного путаюсь в конфессиях.

Немного поразмыслив, я все же залез в пежо. Там, на заднем сиденье, увидел Машу. Но почему-то не слишком удивился этому.

— Вот потому-то мы и ездили в Сергиев Посад, в лавру, с целью просветительства, — сказала она.

— Я специально напросился, — добавил Яков, протягивая мне фляжку. — А Маша любезно согласилась на роль экскурсовода.

Глотнув коньяка, я заметно потеплел и подобрел. О происшедшем со мной больше не хотелось думать. Ни об академиках, ни о кураторах. Тамбовские и Кемеровские могут пока отдыхать. Я блаженно закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, продолжая прикладываться к фляжке. Автомобиль мягко катил к столице. Некоторое время в салоне хранилось молчание.

— А с тобой что снова приключилось? — нарушила его Маша.

— Забрел не туда. Дикие лисы покусали, — ответил я уклончиво.

— Хорошо, что не гуси, — засмеялся Яков. — По радио передавали, что в Подмосковье домашняя птица стала набрасываться на своих хозяев. Куры, утки, а кое у кого и павлины со страусами совсем оборзели, заклевывает чуть ли не до смерти, причем метят в глаз. В Шатурах две женщины находятся в реанимации. Сбесились даже попугаи в клетках. Тараторят без умолку, несут всякую ерунду. И некоторые, между прочим, на древних языках — на арамейском, санскрите, латине, не исключено, что и на шумерском — еще не успели определить. А кенары перестали петь. Напротив, молчат, как воды в рот набрали.

— Это, наверное, была юмористическая передача, — сказал я. — В мире Жванецкого.

— Нет, Радио России.

— Гадио России, — поправила Маша. — У них там у всех с буквой р не очень как-то. Но мы и сами видели, как индюшки бежали по шоссе и бросались под машины.

— Кончали свою индюшачью жизнь самоубийством, — добавил Яков, подмигнув мне в водительское зеркальце. — Показывали пример своим старшим братьям. Или меньшим? Ведь живность Господь также сотворил раньше людей, не так ли?

Все-то он знает. И будто мои недавние мысли подслушивал. Прямо не человек, а посланец какой-то. Из каких сфер?

— Ну а как вам в лавре? — спросил я.

— Да так… — коротко отозвался он, словно процедил сквозь зубы. И свернул тему: — Вас куда доставить? Мне-то еще надо по Москве покататься, дела всякие.

— К метро.

Через некоторое время мы остановились возле станции ВДНХ. Маша вышла вместе со мной. Попрощалась она с Яковом холодно. Когда пежо отъехало, я произнес:

— Не пойму, когда ты успела с ним договориться насчет экскурсии?

— Еще вчера вечером, — ответила она. — А что?

— Нет, ничего. Просто надо было поставить об этом в известность меня или Алексея.

— А вы сторожа мне?

— Но волнуемся же. Особенно он. Мне-то до желтизны. Я привык к твоим выкидонам.

— А что такого случилось? Человек интересуется православием, святыми реликвиями. Мой долг — объяснить ему, рассказать. Может быть, он хочет стать неофитом?

— Что он хочет — нам неизвестно. И все равно. Так порядочные невесты не поступают.

— Я — невеста непорядочная, тебе это знать лучше всех.

— С тобой просто невозможно разговаривать. А куда ты сорвалась ранним утром?

— Скажу об этом, когда встретимся с Алексеем.

Я вернул ей ее мобильный телефон, и всю дорогу до общежития на Бауманской мы промолчали. Я лишь продолжал мелкими глотками прикладываться к присвоенной фляжке. Яков не обеднеет. Скорее всего, он прокручивает тут какие-то финансовые аферы, и дела у него идут неплохо. Впрочем, его истинные цели действительно неясны. Туман и тайна. Вот его бы в лапки к Олегу Олеговичу или Кемеровскому. Куратор с академиком быстро бы выяснили, что за птица такая, какой павлин-мавлин прилетел? А что, это интересная идея…

Так же молча мы подошли к зданию общежития. И первым, кого встретили, был комендант.

— Тараканы вернулись! — радостно сообщил бравый отставной майор. Словно это было главным и долгожданным событием в его жизни.

— Поздравляю, — сказал я. — Теперь можете спать спокойно.

— Да, но зато из подвалов исчезли все крысы, — он почесал затылок. — Ночью, все до единой. Как сговорились, право.

— А вы, Лев Юрьевич, этим сильно расстроены? — спросила Маша.

— Не в том дело. Просто — непорядок. Когда я чего-то не понимаю — я того боюсь. Ну скажите на милость, почему то тараканы слиняли, то крысы маршевым броском под зов трубы?

— Но ведь возвращаются же? — утешила его она.

— О какой трубе вы говорите? — поинтересовался я. — Или это аллегория?

— Всю ночь что-то гудело, — ответил он. — Никто не может понять толком. То ли где-то в теплоцентрали, то ли…

— Иерихонская, — подсказала Маша. — Тогда чего волноваться из-за каких-то крыс?

— Глотните-ка лучше коньяка, — предложил я ему фляжку.

Он благодарно взял, глотнул и сунул ее себе в карман. Что легко приходит — то так же легко и уходит. Но я этим был нисколько не огорчен. По крайней мере, гораздо меньше, чем комендант — поведением крыс и тараканов.