Луис Карлос Монталван - Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

В Манхэттене я вытирал лапы Вторника так же старательно, как оружие в Ираке. Каждую подушечку, каждый коготь отдельно, а потом ступню. Не просто для того, чтобы не впустить Нью-Йорк в квартиру, но для здоровья и комфорта Вторника. Камешки, щепки, уличная грязь застревали в трещинах его лап, а я не хотел, чтобы пес подцепил инфекцию.

Вторник спокойно стоял, пока я вытирал ему лапы, осторожно поднимал сначала одну, потом другую. Ему этот процесс не слишком нравился, но он терпел. Стоило мне закончить, пес тут же мчался либо к миске с водой, если хотел пить, либо к изножью моей кровати, где начиналось вычесывание.

Я вычесывал Вторника где и когда только мог, но основной ритуал проходил именно там. Стоило псу увидеть, как я собираю принадлежности, он воодушевлялся. Это была не буйная радость, а радость в духе Вторника, как спокойствие, нисходящее на тебя в предвкушении приятной долгой ванны с душистой пеной. Пес помогал мне собрать все вещи со сдержанным восторгом, лениво помахивая хвостом из стороны в сторону. Когда я садился на пол, скрестив ноги и разложив вокруг принадлежности. Вторник безмятежно подходил ко мне и устраивался на коленях.

Обычно я начинал с когтей — их я подрезаю раз в неделю. Стригу шерсть между пальцев и вокруг подушечек: в ней запутывается больше всего колючек, семян, грязи и других раздражающих попутчиков. Потом я расчесывал пса, проводя по телу сначала щеткой, а потом рукой. Я искал на коже ушибы, воспаленные места, бугорки, чтобы убедиться: это всего лишь узлы мышц или укусы насекомых. Когда однажды я обнаружил у Вторника в боку кисту, то стерилизовал лезвие бритвы, разрезал, выдавил жидкость, а потом перебинтовал ранку. В Аль-Валиде мы научились обращаться с ранениями, ведь ближайшая медицинская палатка находилась в ста километрах от нас, так что эта небольшая операция была сущий пустяк. Бойцы знают, как важно держать себя в идеальной физической форме, и мои ребята никогда не запускали маленькие проблемы (не считая психических, конечно).

— У тебя немножко крови. Вторник, небольшая царапинка на передней лапе, — монотонно бормотал я ему. — Сейчас я вычешу шерсть под подбородком, Вторник, вычешу под подбородком.

Он странно упирался в меня, когда я вычесывал под мышками и подбородок. При этом потешно ерзал задом, я всегда смеялся над этим.

— Хороший мальчик, Тупи, а сейчас живот.

Эта кличка — сочетание Вторника[19] и Снупи. Не знаю, с чего она взялась, но той осенью она стала ключевым символом любви.

— Вот так, Тупи. Хороший мальчик. Тупи.

После вычесывания я чистил псу уши; он позволял мне не просто пройтись ватной палочкой по внешним краям, но залезть глубоко в отверстия. От городского воздуха уши у ретривера были фантастически грязные, при каждой чистке восемь-десять ватных палочек покрывались гадкой коричневой грязью. Вторник никогда не жалуется, что ушная палочка на восемь сантиметров уходит в его голову. Никогда не жалуется, когда я чищу ему зубы специальным приспособлением, которое я могу описать только как палку, покрытую песком с куриным вкусом. Вообще-то псу даже нравится. Как только он видит тюбик, сразу вскакивает и широко улыбается, чтобы я размазал пасту по всем его зубам. Потом он проходится языком по всей пасти, выискивая каждый кусочек, а я глажу друга несколько тихих минут. Это тоже часть нашего обычая: я ласкал Вторника перед каждым этапом нашего ритуала и после него.

В конце концов, когда прекращалось бормотание про Тупи и принадлежности были разложены по местам, Вторник смотрелся отлично. На самом деле он практически сиял, а так как он моя половина, думаю, я и сам выглядел ничего. Но уж чувствовал я себя точно лучше — более расслабленным, более довольным, укрепленным в настоящем моменте — и это ощущение не просто оставалось со мной весь день, но и отражалось на настроении Вторника: в ленивой улыбке и в том, как он дважды тыкался, а потом терся о мое плечо, потом лизал мне шею в благодарность за уход, а потом устраивался вздремнуть на прохладном полу в ванной.

Глава 22

МЕЛОЧИ

Мы не в силах делать великие дела, мы можем делать только мелочи, но с великой любовью.

Трудно даже перечислить, что Вторник делает для меня. Все. Каждое утро, только я начинаю ворочаться, он подходит к моей кровати. Открывая глаза, я первым делом вижу его морду, плюхающуюся на покрывало, первым делом слышу его счастливое дыхание и стук хвоста о комод. Как только пес уверяется, что я не собираюсь больше спать, он подходит к изножью кровати — месту старта, запрыгивает сразу на середину постели и сворачивается клубком рядом со мной. Я глажу его 10–15 минут, пока остатки тревоги или обрывки кошмаров уплывают в окно. Ничто с утра не успокаивает лучше и надежнее.

Когда я готов к новому дню, Вторник приносит мне ботинки. Раньше он и носки приносил. Он и сейчас открывает ящик, но слишком долго выбирает пару, к тому же слюноотделение у ретривера обильное, так что носки я беру сам. Сначала расчесываю пса (даже в хорошие мои дни это важный ритуал), потом кормлю и тогда уже причесываюсь и чищу зубы. После еды Вторник устраивает танец счастья: припадает на передние лапы, поднимает зад и вроде как обрушивается головой и передними лапами на половик, скребет его и ерзает сначала на одном боку, потом на другом. Ваша собака так делает? Этот танец полон энергии, глуповатой радости, эти движения завораживают. Думаю, так пес либо избавляется от лишней шерсти, либо помечает свое место, объявляет эту квартиру своей, — но у нас обоих это в первую очередь вызывает прилив эндорфина. Я каждое утро выхожу из квартиры смеясь, а потом снова смеюсь, когда лифт останавливается на нижнем этаже, я отпускаю поводок, Вторник подбегает к половику в передней и повторяет свой танец счастья. Разве есть в мире лучший способ начать день?

Конечно, он выполняет и свои привычные обязанности: помогает мне удержать равновесие на лестнице, выводит меня в мир и постоянно бдит за всевозможными опасностями, от бездомных в кустах до трещин в тротуаре. Когда я ошеломлен, пес всегда рядом, чтобы я мог его погладить. Когда я хочу высказаться на лекции, один взгляд на Вторника — и я спокоен.

Когда у меня тяжелый сеанс терапии. Вторник, ожидающий меня под боковым столиком кабинета, подходит ко мне и стоит рядом, пока не схлынет боль, вина или печаль. Это дар собаки-компаньона (один из многих): он может быть рядом со мной где угодно, даже там, куда обычным собакам нельзя.

Когда я начинаю падать в кроличью нору тревоги или клаустрофобии, даже если я в ресторане, Вторник ткнется носом и вернет меня в настоящий момент своим умильным оптимизмом и очарованием с высунутым языком.

Он может выполнять все задания, которым его учили: открывать двери и шкафчики, включать свет, приносить лекарства, трости, оброненные предметы, газеты и почти все, что весит не больше пяти-девяти кило.

Но мои физические повреждения начали заживать, и так нагружать пса нет нужды. Часто мне просто нужна его смелость, чтобы переступить порог, потому что при клаустрофобии и ПТСР первый шаг труднее всего. В течение жутких месяцев после переезда на Манхэттен я дважды планировал отчаянные поездки к родителям в Вашингтон. Мой отец с осени 2007 года сделал поворот кругом. Он изучил ПТСР и, признав свою ошибку, продолжил работать собой и нашими отношениями. Вместо самого строгого он стал моим ярым сторонником. В трудные времена я хотел быть рядом с ним, но мысль о толпах и поездах, разделяющих нас, заставляла меня остановиться перед дверью квартиры. Вторник тащил меня через порог, а когда мы ехали в подземке на вокзал, было уже сравнительно просто. Вторник брал контроль на себя и вез меня шестьсот километров до дома.

И дело не только в том, что он меня понимает, хотя это немаловажно. По одному моему слову Вторник может отвести меня в десяток мест. Он может меня заменять, он — зеркало моего сердца. Той осенью у моих родителей он был как ребенок, совсем потерял голову от радости. Папа, пожалуй, единственный человек, на которого Вторник прыгает. Пес любит подсовывать голову под руку отцу, читать с ним газеты и валяться в его удобном кресле. Этот восторг и уют для меня бесценны. Они напоминают, что я в безопасности. Что эти люди любят меня и, несмотря ни на что, до сих пор заботятся обо мне.

Для меня невероятно важна его общительность, готовность взаимодействовать с миром. Где бы он ни был. Вторник излучает счастье и любовь. Он хочет, чтобы его заметили, и что-то — наверное, глаза, а может, глуповатая улыбка — подбивает людей подойти к нему. После занятий или даже в университетском дворе симпатичные девушки, которых я не знаю, говорят:

— Привет, Вторник!

И улыбаются. Прохожие на улицах машут или останавливаются сказать: