Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет
Я каждый день ездил на аэродром. Журналисты организовали там своего рода полевой штаб: мы встречали каждый самолет, прибывающий из Дамаска, с Кипра или из Афин, перехватывали каждого журналиста, дипломата, любого человека, который мог побывать в Сабре и Шатиле после резни или знать подробности от непосредственных очевидцев этого трехдневного кошмара. Была забыта даже традиционная журналистская конкуренция. Каждый, кто узнавал что-то новое или находил новый источник сведений, немедленно сообщал остальным. Всеми в те дни владело чувство какого-то стыда, словно они сами были участниками преступлений или несли за них ответственность и должны были смыть с себя грех, высказав, наконец всю известную им правду. Свидетельства, которые мы выслушивали, раскрывали ужасающие, не поддающиеся описанию факты. Но корреспонденты, не сговариваясь, решили на этот раз не щадить чувства читателей. И даже редакторы в большинстве случаев не смягчали написанное.
Каждый день я посылал информацию обо всем, что становилось известно, в свою каирскую газету. Сообщал также об откликах на события в европейской печати. Начал, впервые, писать статьи и для арабских газет, выходящих в Европе. Не следил за тем, печатают их или нет. Главным для меня было написать как можно больше — что-нибудь да опубликуют.
В импровизированном журналистском штабе я встретил председателя ассоциации дружбы с палестинцами Антуана, высокого молодого человека, постоянно носящего на шее крапчатый палестинский платок. Он сообщил, что через несколько дней они, совместно с несколькими левыми партиями, организуют в городе демонстрацию, и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь. Подобные демонстрации собирают обычно не более нескольких десятков участников, но он надеется, что в этот раз народу будет больше.
Я обещал Антуану помочь, чем смогу. Как аккредитованный корреспондент газеты я не имел права организовывать демонстрации и участвовать в политической деятельности в стране пребывания, но я знал одного человека, у которого был соответствующий опыт.
Но Юсуф сказал мне с вызовом:
— Сначала я должен спросить эмира!
* * *Я позвонил ему до рассвета, чтобы наверняка застать его, и пришел в кафе до того, как оно открылось для посетителей. Мы сидели вдвоем в пустом зале. Юсуф был непохож на себя. Светлая кудрявая растительность, обрамлявшая нижнюю часть лица, меняла его до неузнаваемости. Меня он встретил сдержанно, но вежливо и слушал внимательно. Я сказал ему, что из его же рассказа о демонстрации против Давидяна знаю о его связях с жителями района и с некоторыми местными организациями, и спросил, не поможет ли он привлечь побольше людей к участию в демонстрации. В ответ он сослался на эмира.
— Какое отношение имеет к этому эмир?
Юсуф молчал, но веки его слегка дрожали, а зрачки нервно бегали. Когда он заговорил, тон его стал еще более вызывающим:
— Эмир разъяснил мне многое из того, чего я не знал.
Мне не хотелось затевать с ним спор, я нуждался в его помощи.
— Делай что хочешь, — спокойно сказал я, — спрашивай эмира или кого угодно. Не думаю, чтобы кто-то стал возражать против твоего участия в демонстрации или помощи в ее организации. Весь мир возмущен, даже в Израиле проходят демонстрации протеста против того, что ты видел по телевидению…
Он покачал головой с видом человека, имеющего свое мнение:
— Вот вы говорите, что даже в Израиле протестуют! А что это значит?
— Что же?
— Это значит, что политика — мутное море! Израильтяне устроили резню, и они же ее осуждают, в чем тут смысл?.. Конечно, вы лучше меня разбираетесь в политике, но и я кое-что разумею. У меня было помрачение разума, но теперь я, слава Аллаху, прозрел.
— Прозрел? И что же ты увидел?
— Я понял свое невежество, понял, что заблуждался! Его высочество вразумил меня, открыл мне глаза на многие вещи. Мир — это джунгли, полные хищников, и мы можем спастись только став сильными. А стать сильными нам поможет только разум, только возвращение к нашей вере и к нашим корням…
— Если эмир говорил тебе подобные слова, то почему же он сотрудничает с Давидяном?
Тут я вспомнил о вине, которым эмир в день нашего визита к нему, угощал Юсуфа, и спросил, в чем тут причина.
Юсуф улыбнулся моему непониманию:
— Я же сказал вам, что политика — мутное море. Иногда приходится сотрудничать с врагом, входить к нему в доверие, чтобы выведывать его секреты! Эмир готов работать с Давидяном и с самим шайтаном, чтобы с помощью Аллаха добиться осуществления наших целей. Вы правы, устаз, его высочество угощал меня вином, когда я был еще заблудшим. А нашим врагам, которые наносят ему визиты, он предлагает виски. Но сам не берет в рот ни капли спиртного. Необходимость диктует свои законы.
Говоря, Юсуф все более воодушевлялся:
— Его высочество своими заботами привел меня на путь раскаяния, а потом внушил мне, как следует служить нашему делу…
В это время в зал вошла Элен и, не приближаясь к нам, начала расставлять столы и стулья.
Я воспользовался ее появлением, чтобы спросить:
— Кстати об Элен. Ты принял какое-нибудь решение?
Юсуф зевнул и небрежно обронил:
— Нет, все это были пустые слова. Я говорил их, когда еще не прозрел. Мы должны оставаться вместе. Чтобы помогать нашему делу, мне необходимо получить гражданство. И Элен тоже верующая. — Произнося последнюю фразу, он важно поднял палец.
— Это подсказал тебе эмир Хамид?
Юсуф ничего не ответил, и я встал со стула, напомнив ему:
— Значит, спроси эмира. Если он скажет, что демонстрация не вредит нашему делу, свяжись со мной.
— Не сердитесь на меня, устаз. Я не могу действовать в таких делах по собственному разумению. Я маленький человек, а политика — море…
— Понимаю Юсуф, мутное море.
Я попрощался с ним за руку и тут вспомнил еще кое-что:
— Слушай, Юсуф, ты передал эмиру наш разговор о Давидяне?
Веки его опять задрожали, но в тоне звучал вызов:
— Я ничего не скрываю от его высочества.
Выражение его лица и его уклончивый взгляд отбили у меня охоту продолжить разговор. В голову пришла страшная мысль: «Неужели и Халид станет таким же?»
У самого выхода меня перехватила Элен и умоляющим шепотом сказала:
— Месье, окажите мне последнюю услугу.
— Если смогу.
— Я вас прошу об одном, скажите Юсуфу, что я не буду возражать против развода и готова отказаться от всех прав.
— Но я не обладаю таким влиянием на него, Элен.
Но она не слушала и продолжала умолять:
— Я могу даже дать ему небольшую компенсацию, на которую он сможет жить после развода. Хочу, чтобы мы расстались без проблем. — И дрожащим голосом добавила: — Я боюсь. Я стала бояться его, месье…
Она украдкой бросила взгляд на Юсуфа, который стоял потягиваясь и уперев руки в бока. Я, тоже шепотом, сказал:
— Не хочу обманывать вас, Элен. Юсуф больше не слушает моих слов. Попытайтесь сама договориться с ним.
* * *Из кафе я направился в университет. Там у меня был один знакомый преподаватель-египтянин. Он свел меня с несколькими студентами-арабами, и они с энтузиазмом, которого я напрасно ожидал от Юсуфа, обещали поговорить со своими друзьями — арабами и местными — и привлечь их к участию в демонстрации.
Я связался также с некоторыми арабскими посольствами, но все отказались от участия, сославшись на существующие дипломатические нормы. Не помогли и разъяснения, что я прошу их не участвовать, а помочь в подготовке, сообщив мне имена сограждан или адреса арабских организаций. Ответ был отрицательным: это не в их компетенции.
Представители ряда посольств отнеслись ко мне весьма подозрительно, как к подосланному их врагами — другими арабами — с целью вовлечь в сомнительную аферу. Один советник по печати даже язвительно заметил:
— Почему Египет так заинтересован в этой демонстрации? Разве вы не подписали кэмп-дэвидские соглашения!
— Да, — ответил я, — но какие действия предприняли те, кто их не подписал?
И вышел из кабинета с чувством, что меня из него выгнали.
Я ни с кем не затевал ни споров, ни дискуссий, использовал все пути и средства. Спросил и Бриджит, не знает ли она в городе членов организации, возглавляемой доктором Мюллером. Она удивилась: — Какой организации?
Я напомнил ей о Международной ассоциации врачей по правам человека.
— Но, — сказала она, — ассоциация — это доктор Мюллер! Быть может, в Австрии в ней числятся некоторые его друзья-врачи. И только.
— Пусть так, — сказал я, — а сам Мюллер может оказать нам какую-либо помощь? Он знает здешние организации врачей? Однажды он говорил мне, что этот город важен для него как центр международной деятельности.
Бриджит отрицательно замотала головой:
