Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2009)
Такого еще никогда не бывало. Обычно Поля не делала никаких усилий, полагаясь на волны и течение, но тут перевернулась на живот и поплыла. Она напрягала все силы, но корабль шел быстрее и подходил все ближе. Поля нырнула, ушла вглубь. Корабль тяжелой черной тенью прополз над нею, и она круто изменила направление.
Оказалось, что под водой плыть даже легче, хотя и медленнее, беда лишь, что она сразу потеряла свое подводное течение. Без него до острова было не добраться. Поля заметалась в растерянности, кинулась в одну сторону, в другую, пытаясь нащупать под водой ту прохладную упругую струю, которая так верно служила ей столько лет. Ей показалось, что она нашла ее, она с облегчением легла в нее и, не шевелясь, заскользила вперед. Под ней в темно-зеленых глубинах проплывали далекие холмы и ущелья, мелькали смутные тени больших и малых рыб. Обычно Поля с интересом рассматривала подводные пейзажи, но сейчас надо было торопиться, глубины эти показывали, что она все еще далеко от острова, и она вынырнула наружу. Корабль уже развернулся и уходил по своему курсу, до Поли донеслось неясное мегафонное рычание:
— Полина-а! ...ина-а-а! ...а-а!
Увидеть ее они уже никак не могли, и она, подгоняемая дружественным течением, быстро поплыла вперед. Она плыла и думала с беспокойством, что в следующий раз на этот корабль ее уже не возьмут. Но ничего, утешала она себя, кораблей много, люди везде нужны, какой-нибудь да возьмет.
Поля плыла уже с четверть часа, она начала немного уставать. Может быть, она попала в другое течение и оно несет ее не в ту сторону? Но нет, все ее чувства говорили ей, что течение правильное, свое, да и очертания подводных скал и провалов были ей хорошо знакомы, присмотрелась за столько лет. Вот сейчас, после этого подводного обрыва, дно начнет подниматься, вместо мутно-зеленых глубин замерцает золотистый песок, все ближе, ближе, вокруг ног начнут виться разноцветные рыбки с прозрачными хвостами, впереди над водой выглянут сперва лохматые верхушки пальм, потом вытянутся их голые коленчатые стволы, затем покажется пологий песчаный берег, и перед глазами встанет остров...
Но под нею в глубине по-прежнему тянулись темные провалы и уступы, теперь уже незнакомые. Несшее ее течение становилось все холоднее, мягкие волны — все выше и жестче.
А острова все не было видно. Впервые за эти годы в Полину душу закрался страх, что она может утонуть. Она поднялась над водой сколько могла, вытянула шею и глянула на горизонт впереди.
Острова не было.
Она снова вытянула шею, медленно поворачиваясь в воде, оглядела весь окоём. Нигде ничего, только слепящая рябь на стеклянной поверхности океана, быстро превращавшаяся в настоящие волны.
Острова не было.
Но как же так? Он был здесь вчера, и три дня назад, и на прошлой неделе. Отправляясь на остров, Поля никогда не сомневалась, что найдет его на своем месте. Но теперь его не было.
Поля знала, как коварен и непредсказуем океан, он мог потопить самое большое и устойчивое судно, залить гигантской волной цунами целую страну, равнодушно вымести из жизни тысячи человеческих существ, не говоря о животных. Но Поля никогда его не боялась. Она знала, что океан расположен к ней дружелюбно и всегда поможет ей добраться до острова.
Но теперь острова не было. Дружелюбия к себе она больше не ощущала. Океан занимался не ею, а своим прямым делом — готовил шторм. Безразличная океанская сила тупо несла ее... куда?
Отбиваясь руками от хлеставших ее по лицу волн, Поля снова приподнялась над поверхностью и крикнула что было сил:
— Тонто! Алоха! Алоха-оэ!
— О-э-э-э... — грозно ответили ей волны.
— Чего не спишь, мамулька? — Сын заглянул в закуток. Он пришел веселый, видимо пьяный, громко хлопнул входной дверью, зажег свет. — Разбудил, что ли? Ну извини.
— М-мм, — пробормотала Поля, не очень зная, кто перед ней стоит.
— Ух, погуляли! Давно бы мне к тебе... Да ты чего раскисла? Чего физиономия мокрая?
— Нет, это волны... — невнятно ответила Поля.
— А... ну давай спи дальше.
Он прошел в комнату, погасил свет и, не раздеваясь, бухнулся в гамак.
“МОЯ КРАСАВИЦА”
Все свои молодые и частично зрелые годы Аркадий прожил среди больших женщин. И мать была высокого роста и полная, и две старшие сестры выросли даже выше матери, поскольку питание везде, даже в России, стало лучше. Только он, последыш, получился почему-то небольшой, хотя и складненький, симпатичный с лица. В школе тоже всегда выходило так, что рядом с ним и за соседними партами сидели рослые, быстро дозревающие девочки. А в институте и тем более. И в мужья его выбрала девушка довольно крупная, с формами и с интересным греческим профилем. Выбрала, и он был совсем не против, и сперва все было ничего, но она, видно, все же не могла простить ему недостаток роста, хотя никогда не говорила этого напрямую. Это принимало другие формы.
В результате у Аркадия сложилось навязчивое ощущение, что его стискивают, давят на него со всех сторон, ему всегда было тесно и душно, и не только в обществе женщин, а и мужчин, которые и подавно были все гораздо выше и объемнее его. И хотя в жизни у него бывали и успехи, и удовольствия кое-какие, и вообще приятные минуты, однако самое глубокое свое, мало даже осознанное желание — чтобы у него был собственный, отдельный ото всех кусочек жизненного пространства, где никто не будет давить на него и дышать его воздухом, — осуществить никогда не удавалось.
Да он никогда и не пытался.
— И сколько просишь? — спросил Лиор, которого Аркадий помнил сопляком с разбитыми коленками.
— Двадцать тысяч.
— Ах-ха-ха, ты мой сладенький! Смеешься?
— Она же почти уже на ходу!
— Вот и ходи на ней, почти, ха-ха! Ладно, шесть дам.
— Восемнадцать. Последняя цена.
— Семь, топ, минус полгода стоянки.
— Да ты что? Ты видел, сколько в нее вложено?
— А то нет. Я же и вырасти успел, и в море с моей американкой сколько раз сходил, и в армии отслужил, и денег подзаработал, пока ты вкладывал. Видел и сочувствую. Потому и беру. Нужно мне, думаешь, твое деревянное корыто? Из сочувствия только, по доброте душевной.
Корыто... Его красавица, его любимица, его десятилетиями холенное, лелеянное детище... Семь тысяч...
Всякая охота торговаться пропала у Аркадия, хотя нужно было. Было просто необходимо.
— Подавись ты своей добротой душевной, — угрюмо сказал он мальчишке Лиору.
Двадцать с лишним лет назад жизнь Аркадия изменилась кардинальным образом. Пожалуй, это изменение было для него не меньше даже, чем перемена места на карте, климата и языка. А уж с разводом и с новой женитьбой это и сравнивать не стоило.
И разводом, и новой женитьбой он тоже был обязан этой перемене. Впрочем, ни развода, ни новой женитьбы на самом деле не было, но это выяснилось намного позже.
На новом месте сперва долго копили на квартиру. Машину купили — из вторых рук, но почти новую, хорошую, а квартиру все еще снимали. Накопить всю сумму на покупку было, разумеется, невозможно, но им, как новым гражданам, полагалась приличная банковская ссуда. Аркадий с тоской думал о том, что эта ссуда навеки привяжет его к будущей квартире и к жене, которую он когда-то, кажется, любил, но давно уже перестал, и он всячески тянул с собиранием всех необходимых документов.
И почему только он не развелся раньше, еще в России? Благо, детей у них не было. Все надеялся, что жена захочет этого сама, изменит ему и уйдет. Но жена, все еще очень недурная собой, хотя и критиковала каждый его шаг, грызла его и колола и выставляла перед людьми на посмешище при каждом удобном случае, однако не изменяла и не уходила. Аркадий подозревал, что, прожив столько лет за его спиной, которую она непрерывно молотила своими попреками и язвительными замечаниями, она давно забыла, каково жить без этой спины. И теперь бросить ее, хоть и большую, но мало приспособленную женщину одну в новой стране казалось как-то непорядочно. Тем более что на двоих квартирную ссуду давали приличную, а если каждому по отдельности, то очень мало. Вот он и тянул, ожидая сам не зная чего.
На его счастье, пока что накопленного было еще недостаточно даже для первого взноса за такую квартиру, какую хотела жена. К тому же каждый год в августе она требовала ехать в Эйлат “в отпуск”. Отпуск, правда, продолжался не более трех-четырех дней, но и эти немногие дни вырывали чувствительный кус из сбережений. Дорого стоил бензин, дорого стоила гостиница, дорого стоили развлечения и рестораны, на которых неумолимо настаивала жена. Для нее эти три-четыре дня шикарной жизни в эйлатской гостинице служили хоть какой-то компенсацией за утрату статуса балованной светской дамы, какой, она считала, был у нее на прежней родине.
