Ариадна Громова - Мы одной крови — ты и я!
А выспаться мне все же не удалось: мало того, что лег поздно и среди ночи вставал, — так еще с утра трезвонить начали. Часов в семь какой-то тип хрипло заорал мне в ухо:
— Высылай машину! Машину, говорю, высылай!..
Он потом снова звонил и допытывался:
— Это база? Это Гаврилюк?
И часов так до девяти ноль-ноль непрерывно трезвонили неизвестные мне личности обоих полов, настойчиво домогаясь то накладных, то справок о состоянии здоровья Евстигнеевой Анны Ильиничны, то совсем уж каких-то загадочных вещей (кричали откуда-то издалека, и мне все казалось, что требуют, чтобы срочно отгрузили бронхиты, но я и сам понимал, что бронхиты им наверняка ни к чему).
Н-да. Пишу я, пишу, а все не подберусь к самому главному. Ладно, буду закругляться.
Я вот что хочу объяснить. Разговор с Володей на меня подействовал особенно угнетающе потому, что я был в таком паршивом состоянии. Конечно, такой разговор, при любой погоде, здорово меня ошеломил бы, но, будь я в форме, я бы хоть высказался откровенно, заявил бы попросту, что это, мол, свинство со стороны Володи. И так было бы лучше, по крайней мере, для меня самого, а то я промолчал, загнал все эти переживания вглубь, и они меня всё грызли да грызли изнутри. Конечно, и Володе этот разговор дорого обошелся. Если не сам разговор, то все предшествующие раздумья. Но дело, конечно, не в разговоре, а в том, что получилось: мы с Володей начали работать фактически порознь, различными методами, получилось не столько сотрудничество, сколько внутреннее соперничество. Для демонстрации безусловно мало было одного кота и одного пса, да еще подготовленных по разной методике. А меня так угнетало и решение Володи, и вся эта история с Геркой и Мурчиком, что я прямо не в силах был возиться с новыми зверями. Наконец, на Барса эта обстановка тоже влияла прескверно: он ведь воспринимал мои эмоции, а эмоции-то были все невеселые, и кот нервничал с каждым днем все больше. Ну, а кроме того, я к Мурчику то и дело бегал, и Барс ужасно переживал, несмотря на все мои нотации и внушения. Если вдуматься, то в эти дни контакт наш с Барсом порядком разладился, — но это я сейчас вспоминаю и соображаю задним числом, а тогда не то не замечал, не то подсознательно махнул на все рукой: мол, все равно ничего не выйдет из этой затеи!
Вид у меня был до того жалкий, что Иван Иванович, вздыхая тяжело, предложил мне своих котов для демонстрации. Я отказался, сам уже не знаю почему. Вообще-то мне этих котов жалко стало — такие они спокойные, самоуверенные, изящные, а тут я начну им головы морочить. Впрочем, непонятно было, где вести с ними опыты: у Ивана Ивановича нельзя, все его население переполошишь; у меня — тоже. Разве что у Соколовых, но там Мурчик… Да я уж и в себя не верил. Не знал, справлюсь ли я с этой шикарной пушистой парочкой. Вот если бы с Мурчиком. Да, вот и Мурчик на меня тоже плохо действовал — в том смысле, что он меня совершенно очаровал и покорил, и после этого черного кошачьего гения совершенно не хотелось возиться с другими котами. Но Мурчик, хоть и начал подниматься дня через три, был все еще очень слаб, и внутри у него что-то болело — он двигался очень осторожно. Правда, лапы у него регенерировали с поразительной скоростью — подушечки заровнялись, покрылись новенькой темной оболочкой, меж ними прорастали, лезли новенькие, прозрачные коготки, расталкивая и сбрасывая уцелевшие чешуйки.
— Ты прямо как двойник Хари в «Соларис»! — сказал я однажды, с удивлением наблюдая этот волшебно-быстрый рост тканей.
Мурчик так проницательно глянул на меня своими необыкновенными глазищами, что я слегка поежился.»
Знал бы Лем этого кота, так, пожалуй, двойник Мурчика тоже разгуливал бы по станции, висящей над океаном мыслящей плазмы, — подумал я. — Хотя вряд ли: такой кот сам по себе вызывает трепет, а в напряженной обстановке «Соларис» от него повеяло бы мистикой».
Эх, опять я отвлекся. Это потому, что я сейчас, дальше — больше, думаю о Мурчике, о Барсе, даже о котах Ивана Ивановича, Словом, я замечаю, что эксперименты меня уже не пугают, наоборот даже: иной раз до того хочется поскорее попасть домой и там развернуть работу всерьез! Нет, правда — ведь кое-чему я научился на всех своих неудачах и провалах. Вот только Володя… Да что, Володя тоже ведь изменился. Он сам сказал вчера, что временно оставит опыты со стимуляторами, — нельзя дробить силы, нужно пока разрабатывать один вариант. Ну и отлично — будем работать вместе, а кто старое помянет, тому глаз вон.
Но, в общем, понятно, в каком состоянии я отправлялся на некое высокоученое сборище, чтобы провести веселенькую беседу о говорящих зверях с демонстрацией пары образчиков. Даже не то, чтобы я уж очень волновался, нервничал, как бывало перед экзаменами, — нет, ничего подобного. Только весь я как-то одеревенел внутри и отупел.
Славка, разумеется, удрал с лекций и с утра торчал у меня — не мог же он пропустить такое событие. Он меня всячески успокаивал, но до меня ничего не доходило.
— Ты первым делом учти, какая будет аудитория, — объяснял он, бродя за мной по квартире, пока я брился, мылся, готовил завтрак себе и Барсу. Десятка два интеллектуалов, в основном просочившихся извне, а остальные на девяносто процентов либо недоучки, либо дяденьки с мало-мальски приличным уровнем развития, но не признающие всяких новшеств. Вот и представь себе, что может получиться, если Барс в такой аудитории внятно скажет: «Мурра!»
— А что все-таки? — вяло поинтересовался я.
— Они это примут на свой счет! — убежденно заявил Славка. — Но ты, старик, не тушуйся! Они пускай себе обижаются, а ты им режь в глаза правду-матку!
— Я что-то не пойму, кто должен, по-твоему, резать эту самую правду-матку: я или кот?
— Сначала кот, а ты на подхвате будешь. Кот выскажется напрямик, без затей, а ты подведешь под его высказывания научную базу. Только не усложняй особенно! «Говори с людьми в соответствии с их разумом», как советовал Саади. И они рухнут, старик! Что ты! Где им выдержать говорящего кота-телепата в натуре! Да они сами хором заорут: «Мам-ма!» Инфарктов-инсультов полно будет!
— Этого мне только не хватало! Спасибо, друг, обнадежил! — мрачно сказал я. — И на что мне это сдалось! Пропади она пропадом, вся эта затея, не нужна мне никакая шумиха…
— «Кто славу презирает, тот легко будет пренебрегать и добродетелью», как сказал Тацит! — наставительно произнес Славка. — И вообще, старик, брось хныкать и собирайся. Ничего не поделаешь. «Жизнь принуждает человека ко многим добровольным действиям», как справедливо заметил Станислав Ежи Лец.
Я допил кофе и начал вызывать по телефону такси. Такси пообещали дать сразу, но не звонили так долго, что я начал тревожиться, а Славка процитировал Руставели:
— «Кто презренней ратоборца, опоздавшего в поход?»
Потом машину выслали. Я нес Барса на руках, укутав его в кусок старой портьеры. Барс весь дрожал, а у меня не было сил внушить ему что-либо, и я уж старался не думать, что же будет там, перед большой аудиторией.
Славка бодро приплясывал сбоку и говорил Барсу:
— Не переживай так ужасно, Барсище! «Плох тот воин, который со стонами следует за своим командиром!» Тебе плевать, что это сказал Сенека Младший, но ты все же постигни смысл и уймись!
Барс почему-то так разозлился не то на Славку, не то на Сенеку, что зашипел. Мне это не понравилось: Барс шипел очень редко и всегда по серьезным поводам. Я даже остановился и проверил — не болит ли у него что-нибудь. Но ничего такого не было, а если Барс шипел от страха и тревоги уже сейчас, то, значит, дело плохо.
Я не появлялся в зале, а сидел в комнатушке за сценой и всячески успокаивал наших зверей, попутно прислушиваясь к тому, что делается на сцене. Гладил кота, чесал ему баки, бормотал ему на ухо нежности — он перестал, по крайней мере, дрожать. Барри тихо лежал на полу, однако и он волновался тяжело дышал, нервно постукивал хвостом. А уж когда начало сказываться действие стимулятора (Володя велел дать ему дозу за полчаса до выступления), Барри и вовсе заволновался, начал жмуриться, слабо повизгивать и вздрагивать.
Лучше всех нас вел себя Володя. Он сделал очень толковый и остроумный доклад. Наверное, он все это время исподволь готовил доклад — не только когда в библиотеке сидел, но и когда беседовал с телепатами, когда принимал молчаливое участие в том вечернем длинном диспуте: отзвуки этих разговоров слышались в его докладе, но все было продумано, приведено в систему и приспособлено к моменту. А было и такое, о чем мы вовсе не говорили: были и толковые цитаты, и афоризмы, добытые не у Славки (Славка даже записал два из них). Ну, Володя есть Володя, что говорить.
Он приводил примеры того, что часто мысль, недавно еще считавшаяся ересью, безумием или просто очевидной чепухой, потом прочно укореняется в сознании, и уже трудно поверить, что она существует не извечно. Ведь спросил же один студент Нильса Бора: «Неужели действительно были такие идиоты, которые думали, что электрон вертится по орбите?!» Но при этом Володя всячески подчеркивал, что дело тут не в тупости каких-то отдельных лиц и не в невежестве толпы, а в том естественном сопротивлении психики, которое мешает сразу воспринять все подлинно новое. И он ссылался всегда на очень лестные для присутствующих примеры непонимания. Например, как Эйнштейн не принял квантовой теории и сказал: «Если это правильно, это означает конец физики как науки». Тот самый Эйнштейн, который говорил: «Если не грешить против здравого смысла, нельзя вообще ни к чему прийти».
