Салман Рушди - Клоун Шалимар
После войны Макс узнал, чем завершился их земной путь. Узнал номера, выжженные у них на запястьях, запомнил и уже не забывал никогда. Их использовали для медицинских экспериментов. Немощные, выжившие из ума, они ни на что не годились, но им нашли-таки применение. Интеллектуалы, они окончили жизнь просто как физические тела; нацистов интересовала лишь реакция этих тел на боль — на дозу боли — сильную, еще более сильную, болевой порог. Реакция на вводимые им болезни — все это представляло чисто научный интерес. Они всю жизнь жаждали знаний? Ну и прекрасно. Они помогли развитию знаний самым что ни на есть практическим путем. Они не дожили до газовой камеры. Их убила наука.
Опьяневший, едва живой Макс сел на велосипед и в третий раз за ночь снова проделал двадцатикилометровый путь. Когда он добрался до Молсхайма, то сообразил, что понятия не имеет, как отыскать проводника; он не знал, в каком из домов тот живет, не знал его настоящего имени. Темнота уже не была абсолютной — близившийся рассвет смягчил мрак. Скорее счастливая случайность, нежели память вывела его к маленькой конюшне на краю поместья — тесному помещению, предназначенному для утомленного долгой скачкой ездока. Он завел под крышу велосипед и повалился на грязные остатки сена в пустом стойле. Там и обнаружил его Финкенбергер несколько часов спустя, когда уже ярко светило солнце. Он грубо растолкал Макса, выкрикивая проклятия прямо в ухо. Макс очнулся и страшно испугался, увидев у самого лица лошадиную морду. Лошадь трепала его, будто раздумывая, можно ли его пожевать. Рядом с головой лошади торчала голова Финкенбергера. При дневном свете обнаружилось, что это жокейских размеров гном с изрытой, морщинистой физиономией и гнилыми, вероятно постоянно ноющими, зубами.
— Тебе крупно повезло, гаденыш, — прошипел он. — Сегодня главная зараза, сам гауляйтер Вагнер, собирался проехаться верхом по этой дороге, но, похоже, нынче все решили отложить задуманные дела на сутки.
Тут он вгляделся в лицо Макса и сразу всё понял.
— Ё-мое, вот подонство! Черт, извини. Обоссать себя готов, как я мог ничего не заметить! Чтоб их нацистские бабки в могилах перевернулись, чтоб они в моче захлебнулись, чтоб вечно гореть им в аду!
Он сел прямо на грязный пол и обхватил Макса за плечи, но тот так и не заплакал. Однако не прошло и минуты, как Финкенбергер стал снова деловит и практичен. Коридор в нейтральную зону готов, он сам проследил за этим, перед тем как заснуть; правда, если начались повальные облавы, то риск может стать слишком велик и переход сорвется. Он, конечно, знает, что никто не подведет, но стопроцентной уверенности, что все пройдет гладко, нет, потому что этот коридор используется в первый раз и всякое может случиться. Если же эти сволочи запланировали на завтра серьезную операцию, то полной гарантии успеха не будет, хотя товарищи готовы сделать всё возможное.
— Ничего себе, хорошенькая перспектива, — горько сказал Макс. — Но я готов.
Именно тогда проводнику Финкенбергеру пришла в голову идея, благодаря которой Макс сделался одной из самых романтических фигур французского Сопротивления — Летающим Евреем.
В самом начале войны Этторе Бугатти вдвоем с известным авиаконструктором Луи де Монжем спроектировали так называемую сотую модель самолета, который должен был побить мировой рекорд скорости, установленный 26 апреля 1939 года немецким «мессершмитом» МЕ-209. Этот рекорд составил 469,22 мили в час. Когда угроза оккупации стала явной, с Бугатти был заключен контракт на создание скоростного истребителя с двумя орудиями, кислородными емкостями и самогерметизирующимися топливными баками. Самолет построили в строжайшей секретности на втором этаже парижской мебельной фабрики, но «Гонщика» так и не успели испытать. Когда немцы двинулись на Париж, Этторе Бугатти спустил самолет со второго этажа, водрузил на грузовик, вывез из Парижа и запрятал.
— «Гонщик», — прошептал вдруг Финкенбергер и улыбнулся во всю ширину щербатого рта. — Я знаю, где он. Сможешь поднять его в воздух — действуй!
Самолет был спрятан под самым носом у врага, на территории поместья, в овине, под сеном. Скорость у него была 500 миль в час, — во всяком случае, так считали его создатели. На нем были установлены два скоростных двигателя и впервые была применена совершенно новая, революционная технология с изменяемой геометрией крыльев и подвижными закрылками, которые реагировали на скорость воздушных потоков, их давление и могли менять конфигурацию в зависимости от шести параметров: ускорение при взлете, крейсерская скорость во время полета, высокоскоростные рывки, скорость при снижении, приземлении и движении по взлетно-посадочной полосе. Быстрый как ветер «Гонщик» был окрашен в любимый цвет Бугатти — голубой. После наступления темноты, когда передвижение снова стало возможным, Финкенбергер привел Макса в овин. В течение полутора часов мужчины трудились бок о бок, освобождая самолет от сена и камуфляжной сетки, пока наконец «Гонщик» не предстал во всей своей красе. Он все еще стоял на том самом грузовике, на котором его вывезли из Парижа, и напоминал готового сорваться с места охотничьего пса. Финкенбергер сказал, что знает прямой участок шоссе неподалеку, пригодный для взлета. Макс не мог оторвать восхищенного взгляда от плавных, летящих линий красавца «Гонщика».
— Он доставит тебя в Клермон-Ферран в два счета, только не дури, понял? Не пытайся побивать рекорды. А теперь гляди и запоминай, — сказал Финкенбергер.
Макс догадался, что этот человек не только знаток лошадей. Он стал толково объяснять Максу особенности работы двигателей, угол наклона лопастей пропеллеров, вращающихся в противоположные стороны. Инновации касались также системы охлаждения, системы управления закрылками. Ничего подобного еще никогда не создавали. Единственный в своем роде, можно сказать.
— А ты не боишься ответственности? — спросил Макс, зачарованно глядя на самолет. Мысленно он был уже в небе.
— Его первый полет станет актом Сопротивления, — неожиданно произнес Финкенбергер, словно забыв свой грубоватый говор и обнаруживая склонность к патриотической экзальтации. — Патрон бы это приветствовал. Главное — убери его отсюда. Убери, прежде чем его найдут наци. Он не меньше тебя нуждается в спасении.
Ночному полету «Гонщика» из Молсхайма в Клермон-Ферран суждено было стать одной из великих легенд Сопротивления; передаваемая из уст в уста, легенда быстро обрела ореол сверхъестественного, чудесного. Описывали невероятную скорость, с которой самолет пулей пронесся по черному небу на бреющем полете, что мог совершить лишь искусный и не ведающий страха пилот; говорили о неоспоримом, хоть официально и не зафиксированном новом рекорде скорости. Главное же заключалось в том, что благодаря этому полету установленный рекорд теперь принадлежал Франции, а не Германии и сделался символом Победы. Говорилось и о беспримерной дерзости взлета с проселочной дороги, и о еще более рискованном в безлунную ночь приземлении на травянистой равнине, по которой когда-то шли к крепости Жергови легионы Юлия Цезаря, перед тем как их обратил в бегство предводитель овернцев по имени Верцингеториг.
Кое-что из этого соответствовало истине, но в последующие годы Максимилиан Офалс сам способствовал тому, чтобы в памяти людей осталась легенда, а не истина. Летел ли он действительно над самыми крышами домов, или же радар не засек его по чистой случайности, из-за того, что враг подобной дерзости не ожидал? В своих мемуарах о войне Макс Офалс этого не разъяснил. Вместо четкого изложения событий он с присущей истинному герою скромностью писал о том, как ему повезло, и о тех, кто ему помогал, без кого… — и далее в том же духе. «Я подумал о Сент-Экзюпери, — написал он. — О том „состоянии глубокого погружения в себя, когда к тебе приходит ни на чем не основанная надежда“. Да. именно так оно и было со мной».
Опять-таки, придирчивый читатель мог бы усмотреть преднамеренное смешение своего собственного опыта с событиями жизни другого, любимого публикой персонажа. В 1940 году летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери проявил себя настоящим героем в сражении за Францию, после чего вместе со своей эскадрильей перелетел в Северную Африку, а позже в Нью-Йорк. Тогда он уже был широко известен как автор «Ночного полета», однако когда Макс Офалс в мемуарах ссылался на более позднюю книгу Сент-Экзюпери, он подтасовал факты. В то время, когда он совершал перелет в Жергови, книга «Военный летчик», опубликованная на английском под названием «Перелет в Аррас», была в процессе написания, и даже после ее выхода в свет через год и успеха, который она имела в Америке, правительство Виши ее запретило и весь тираж издания 1942 года был изъят из продажи. Таким образом, Макс во время перелета на «Гонщике» никак не мог еще знать о ее содержании! Не обратив внимания на эту досадную нестыковку, Макс беспардонно передал свои собственные ощущения со ссылкой на текст, которого в то время еще не существовало: «Война для нас значила полный крах. Но так ли это было на самом деле в тот момент, когда Франция, чтобы избежать поражения, отказалась от борьбы? Я в это не верю». Описывая свой собственный ночной полет, Макс с одобрением замечает: «Когда я с гулом мчался над головами своих спящих сограждан, я тоже в это не верил. Я знал: Франция скоро пробудится ото сна». Это недоразумение оказалось не важным. Максу его простили. Даже те из критиков, которые заметили нестыковку, выразились в том смысле, что в художественном произведении подобное вполне допустимо. Герой он и есть герой, и ему можно простить некоторые вольности. Знаменательно, что книга Макса имела большой успех прежде всего в Америке. К тому же Сент-Экзюпери к концу войны был уже мертв, он пропал без вести во время боев над Корсикой, меж тем как Макс Офалс, летчик-ас и герой Сопротивления, человек с внешностью кинозвезды, сделавший сногсшибательную карьеру, продолжал жить, да к тому же перебрался в Соединенные Штаты, предпочтя позолоту Нового Света потрепанной элегантности Света Старого.
