Пол Остер - Левиафан

В тот же день я закрыл несколько банковских счетов, а утром ликвидировал остальные. Для осуществления моего плана требовалась наличность, а значит, следовало пересмотреть прежние обязательства: деньги, предназначенные для Лилиан, теперь нужны были мне самому. Угрызения совести по поводу нарушенного слова мучили меня не слишком долго. Я уже выдал ей шестьдесят пять тысяч, немалые деньги, она и на это-то не рассчитывала. А что касается остатка, девяносто одной тысячи, то я ведь не собирался потратить его на себя. Моя цель была продумана еще глубже, чем мой план. Эти деньги пойдут не только на продолжение дела Димаджио, но и на реализацию моих собственных убеждений; я хоть раз займу гражданскую позицию, реально сделаю что-то, вместо того чтобы только языком молоть. Неожиданно моя жизнь обрела смысл; я говорю не о последнем ее отрезке, а о жизни в целом. Все чудесным образом сошлось — побудительные мотивы, серьезные амбиции. Эта идея должна была собрать воедино осколки моего «я». Чтобы это «я» наконец ощутило себя как единое целое.

Не могу тебе передать, как я был счастлив. Я освободился, у меня словно выросли крылья. Нет, у меня не возникло желания бросить Лилиан и Марию, но были вещи поважнее, и, как только я это понял, все мои душевные терзания куда-то отступили. Я уже не чувствовал себя привороженным. Я очистился, воспрянул, восстал из пепла. Что-то вроде религиозного перерождения. Как будто я услышал глас Божий. Мои повседневные заботы канули в небытие. Мне предстояло нести миру слово святой истины.

Возвращаясь мысленно назад, я вижу, какой глупостью было связывать с Лилиан какие-то надежды. Мой вояж в Калифорнию выглядел чистейшим безумием, актом отчаяния. Из этой затеи могло бы что-то получиться, если бы я не влюбился в Лилиан, а так… Я поставил ее в безвыходную ситуацию, и она сломалась. Она нуждалась в деньгах, но стыдилась их брать. Я пробудил в ней алчность, которая ее постоянно унижала. Она желала быть любимой — и ненавидела себя за ответное чувство. Могу ли я после всего этого винить ее за то, что она поджаривала меня на раскаленных углях? Лилиан — дикарка. Раскаленный провод в красивой обмотке. Бесстрашная, необузданная, непредсказуемая. А повернуться другой своей стороной у нее просто не было возможности.

В конечном счете удивительно не то, что я ушел, а то, что я так долго продержался. Обстоятельства моего появления были столь необычны и даже пугающе опасны, что это, как мне кажется, подействовало на нее возбуждающе. Это ее засосало: не я, а та атмосфера зловещей неизвестности, которая меня окружала. Сама ситуация была чревата романтическими поворотами, и она не устояла, зашла гораздо дальше, чем намеревалась. Это чем-то напоминало довольно странные обстоятельства, при которых она познакомилась с Димаджио. А закончилось это, как известно, браком. В нашем случае все закончилось медовым месяцем, точнее, двумя неделями безоблачного счастья. Дальнейшее — неважно. У нашей связи не было будущего. Рано или поздно Лилиан принялась бы за старое. Но пока эта идиллия продолжалась, она, я не сомневаюсь, любила меня. Как только у меня возникает хотя бы тень сомнения, я себе напоминаю: она могла донести на меня в полицию, но она этого не сделала. Даже после того, как я сказал ей, что деньги закончились. Даже после того, как я уехал. Определенно, я для нее что-то значил. Это доказывает только одно: то, что случилось со мной в Беркли, действительно случилось.

Я ни о чем не жалею. Даже если когда-то жалел, то это прошло. Все забыто — было и прошло. Труднее всего было уехать от маленькой Марии. Я не думал, что это на меня так подействует, но я скучал по ней гораздо дольше, чем по Лилиан. Каждый раз, когда я попадал на Запад, мне хотелось доехать до Калифорнии, чтобы проведать Марию. Но я этого не сделал. Я боялся увидеть Лилиан и поэтому держался подальше от Калифорнии. За восемнадцать или девятнадцать месяцев, что я там не был, Мария, скорее всего, забыла обо мне. Одно время, пока мы с Лилиан не разругались, я даже собирался удочерить ее. Это пошло бы нам обоим на пользу, но что сейчас сотрясать воздух! Видно, не суждено мне было стать отцом. Не сложилось с Фанни, не сложилось с Лилиан. Стежки-дорожки. Столько шансов, столько манков… Но потом жизнь несет тебя дальше — и ты остаешься с носом. Я стал, кем я стал, и уже ничего не поправишь. Так все сложилось, Питер. И будет так, пока я сам не перережу ниточку.

Сакс начинал заговариваться. Уже рассвело, и птичий хор из жаворонков, пересмешников и прочих голосистых представителей пернатых гремел в полную силу. Сакс проговорил столько часов подряд, что уже плохо соображал. В утреннем свете я видел, что глаза у него слипаются. Продолжим после, сказал я. Если ты прямо сейчас не ляжешь спать, через какое-то время ты просто вырубишься, а я не уверен, что у меня хватит сил перенести тебя в дом.

Я постелил ему в одной из свободных спален на втором этаже, опустил жалюзи и после этого ушел на цыпочках к себе. Я сомневался, что смогу уснуть. Слишком много информации предстояло переварить, слишком много образов вертелось в мозгу… Но стоило мне только добраться до подушки, как я начал проваливаться в сон. Как будто меня огрели дубинкой по голове. Некоторые истории до того ужасны, что их невозможно впустить в себя, от них можно только бежать в безоглядную тьму.

Я проснулся в три часа пополудни. Сакс спал еще часа два, и все это время, чтобы его не беспокоить, я болтался во дворе. Сон меня не освежил. Я был слишком потрясен, чтобы привести в порядок свои мысли. Единственное, что заставило меня немного собраться, так это необходимость продумать меню нашего ужина. Я ломал голову над каждым пунктом, взвешивал все «за» и «против», как будто от этого зависели судьбы мира: запечь цыпленка в духовке или зажарить на гриле; подать в качестве гарнира рис или картошку; ограничиться вином в буфете или еще докупить? Даже странно, как зримо все это отложилось в моей памяти. Несколько часов назад Сакс рассказал мне, как он убил человека, как он два года был в бегах, а я думал о гарнире! Я делал вид, что жизнь продолжается как ни в чем не бывало и что она по-прежнему состоит из бытовых мелочей. Потому и делал вид, что в душе знал — это не так.

И вторую ночь мы провели в разговорах. На этот раз мы расположились перед домом, на тех самых андирондакских стульях, на которых сиживали не единожды за эти годы, два голоса без тел, съеденных кромешной тьмой и проступающих лишь тогда, когда кто-то чиркал спичкой. Помню тлеющие концы сигар, мерцающих светлячков в кустах, необъятное небо в звездах — сколько раз я наблюдал эту картину! Природа успокаивала меня, но еще больше успокоил меня Сакс. Продолжительный сон восстановил его силы, и с первой минуты он стал хозяином положения. Голос его звучал твердо и располагал к доверию. В ту ночь он мне рассказал про статую Свободы, и это не было похоже на признание преступника. Он гордился собой, он был в ладу с собой, он говорил с убежденностью художника, осознающего, что им создано главное творение его жизни.

Это была невероятная сага о путешествиях и лицедействе, о безумствах и чудесных спасениях. Кто бы мог предположить, что каждый взрыв требовал титанических усилий: не одна неделя тщательного планирования и подготовки, изощренная система приобретения компонентов для самодельной бомбы, сочинение алиби, обман десятков людей, бесконечные разъезды. Выбрав город, он должен был прожить там какое-то время, не вызывая подозрений. Для начала следовало придумать себе имя и легенду, а так как все это было одноразового использования, следовало иметь неистощимое воображение. Имена он выбирал самые незамысловатые, неброские (Эд Смит, Эл Гудвин, Джек Уайт, Билл Фостер) и во внешности раз от разу что-то менял (то бороду отпустит, то волосы перекрасит, то очки нацепит, то сменит цивильный костюм на рабочую одежду — все эти детали использовались в различных комбинациях). Но главным, конечно, было найти объяснение своему приезду на несколько дней именно в этот город, где его никто не знал. Однажды он предстал университетским профессором, проводящим социологическое исследование жизненных ценностей в американской глубинке — исследование, которое должно было стать основой будущей книги. В другой раз он выступил в роли усыновленного некогда ребенка, который трогательно ищет своих биологических родителей. Еще он был бизнесменом, изучающим возможности инвестиций в местную недвижимость. А также вдовцом, который, потеряв в автокатастрофе жену и детей, решил перебраться в другой город. Когда же о Призраке заговорили повсюду, он, словно в насмешку, приехал в маленький городок в Небраске под видом газетного репортера, собирающего материал о жителях мест, где есть своя копия статуи Свободы. «Что вы думаете об этих взрывах? — спрашивал он людей на улицах. — Что значит лично для вас статуя Свободы?» Для меня это был удар по нервам, признался мне Сакс, но оно того стоило.