Марина Вишневецкая - Опыты
А другой мальчик так хотел на всю жизнь остаться ребенком, что целыми днями только и смотрел детские передачи, пока его правнуки наконец не закрыли ему глаза холодными пятаками.
Этих двух случаев вполне достаточно, чтобы заключить: ничто так не сокращает жизнь, как неспособность разбрасываться по пустякам.
Семь и семь
У одной женщины было двенадцать человек детей и только один из них попал под машину. И она радовалась тому, что не будет одинокой на старости лет.
А у другой женщины не было детей совсем. И она радовалась, что от нее не родился ни Гитлер, ни Сталин, ни наркоман, ни какой-нибудь олигофрен.
У третьей женщины был только один ребенок, и она радовалась тому, что ей не надо делить свою любовь ни с кем другим.
А у четвертой женщины очень долго своих детей не было и тогда она взяла трех детей из детдома. И была очень рада, что сделала их счастливыми.
А у пятой женщины один сын был и умер. И она была рада тому, что он больше не мучается на этом свете, а целыми днями слушает пение ангелов и серафимов.
А у шестой женщины было пять человек детей, и четверо из них погибли во время войны. И она была рада, что хоть один ребенок у нее остался.
А седьмая женщина всю жизнь была мужчиной, а потом собрала денег и сделала себе операцию и была рада тому, что мечта ее жизни сбылась.
Этих семи случаев достаточно, чтобы сделать вывод: женщина рождена не для счастья, а для одной только радости.
У одного мужчины было семеро сыновей и он горевал, что у него нет ни одной дочки.
А у другого мужчины не было детей совсем. И он горевал, что после него не останется его семени.
А у третьего мужчины было одиннадцать дочерей. И он горевал, что после него не останется его фамилии.
У четвертого мужчины было три сына и девять дочерей. И он горевал, что ему нечем их прокормить.
А у пятого мужчины было двадцать детей от тринадцати женщин. И он горевал, что не знает даже их всех по именам.
У шестого мужчины было три дочери и пять сыновей, но они все боялись зайти к нему на живодерню. И он горевал, что ему некому завещать дело своей жизни.
А седьмой мужчина всю жизнь любил только других мужчин и горевал оттого, что они ему изменяли.
Этих семи случаев вполне достаточно, чтобы заключить: мужчина рожден для счастья, а счастья нет.
Природа и общество
Одна кукушка решила свить гнездо и высидеть в нем своих кукушат. А другие кукушки узнали об этом и стали ее отговаривать: "И какая же ты после этого кукушка? И где же твой голос крови?!" Но первая кукушка была непреклонна. И за это другие кукушки решили ее наказать. И подложили ей в гнездо все-все свои яйца.
И вот наступил определенный природой день, и все кукушечьи яйца затрещали. И те кукушата, которые вылупились немного раньше, стали выбрасывать из гнезда другие яйца и других, более мелких кукушат. А двое самых последних так решительно уперлись друг в дружку, что тоже вывалились вон.
И вскоре все кукушки в этом лесу перевелись.
Вывод, который мы можем сделать из этой истории, таков: изменяя природе, ты изменяешь и общество.
Мечта и мечта
Один сварщик мечтал сварить такую конструкцию, чтобы добраться по ней до самого неба.
А одна женщина мечтала сварить такой борщ, чтобы этот сварщик остался рядом с ней до самой смерти.
И из год в год они варили каждый свое, но достичь своей цели у них не получалось.
И вот когда во всей округе не осталось ни кусочка железного лома, ни даже подковы, ни даже болта, сварщик решил уйти из этого города.
А эта женщина нашла в одной древней книге рецепт приворотного зелья, и собрала по углам немного мышиного помета, и в огороде отыскала кожу змеи, и вынула из стены последний гвоздь, который этот сварщик еще не заметил и поэтому не унес с собой, и устроила ему прощальный ужин. И сварщик съел три полных тарелки борща и еще попросил четвертую, но съесть ее уже не смог, потому что на руках у этой женщины умер. Таким неожиданным образом и исполнилась мечта ее жизни.
А душа сварщика тем временем добралась до самого неба - причем посредством одного единственного гвоздя. Добралась и впервые в жизни возликовала.
Вывод, который мы вправе сделать из этой истории, таков: мечтая о невозможном, мы обретаем непостижимое.
Летчик и машина
Один летчик разлюбил свой самолет и полюбил самолет своего друга. Но друг об этом ничего не знал и то и дело приглашал этого летчика полюбоваться на свою машину.
Однажды во время учений этот летчик таким влюбленным взглядом смотрел на машину своего друга, что она от этого она стала мелко вибрировать, и другу пришлось тут же прервать свой полет.
Во второй раз, тоже во время учений, от пылкого взгляда этого летчика у машины заклинило шасси.
А в третий раз после сильной вибрации отвалился хвост. И тогда наконец друг летчика обо всем догадался и сказал: "Неужели ты все еще любишь эту развалину?" Но летчик в ответ лишь зарделся и быстрым шагом ушел с летного поля.
И тогда на четвертый раз этот друг уже не позвал этого летчика смотреть на учения. Но летчик все равно вышел на балкон своего дома и обожал чужой самолет, глядя на него сквозь военный бинокль. И от этого сильного приближения потемневших от страсти глаз у машины воспламенились сразу два бензобака. И друг не успел катапультироваться, и взорвался в небе вместе со своим самолетом.
А жена этого летчика тайком встречалась с этим его погибшим другом. Но об этом никто не догадывался, потому что она ненавидела этот его раздолбанный самолет и никогда на него не смотрела: ни на земле, ни тем более когда он кружился в небе.
Из этой истории мужчины вправе сделать вывод: женщине ближе телесное, а мужчине - железное и небесное.
Женщины же из этой истории могут с полным основанием заключить: гибельна только неутоленная страсть.
Общая участь
Одна матрешка плавала в другой матрешке и думала: эта ночь никогда не кончится!
А другая матрешка покачивалась в третьей матрешке и мечтательно улыбалась: неужели и у меня будет лялечка?..
А третья матрешка качалась в четвертой и думала: вот приедем на новое место и опять заживем дружно и счастливо.
А четвертая матрешка колыхалась в пятой и думала: ой, не иначе, матушка с батюшкой снова матрешечек делают!
А пятая матрешка подпрыгивала в шестой и вздыхала: ладно, землетрясение, главное, чтоб не пожар!
А шестая матрешка колотилась в седьмой и причитала: наше вечное головотяпство, головотяпство, головотяпство!
А седьмую матрешку дали младенцу вместо погремушки, и она хмуро скрипела: ой, рожу, ой, прямо сейчас и рожу!
Вывод, который мы можем из этого сделать, таков: даже общая участь, увы, не приводит к единомыслию.
К вопросу о спорном
Один русский поспорил с одной еврейкой, кто по национальности Иисус Христос.
А другой русский поспорил с другой еврейкой, кто по национальности Дева Мария.
А третий русский поспорил с третьей еврейкой, кому на Руси жить хорошо.
А четвертый русский поспорил с одной грузинкой, кто написал "Витязя в тигровой шкуре".
А пятый русский поспорил с одной узбечкой, как правильно приготовить плов.
А шестой русский поспорил с одной карячкой, что такой народности нет и не может быть.
А седьмой русский поспорил с одной китаянкой, кого на земле больше, китайцев или все-таки коммунистов.
А восьмой русский поспорил с одной француженкой, кто построил Эйфелеву башню.
А девятый русский поспорил с другой француженкой, дошел или не дошел Наполеон до Москвы.
А десятый русский поспорил с одной русской, что залпом выпьет пять литров пива, но только за ее счет.
Всего сказанного вполне достаточно, чтобы заключить: русским людям, как и грибам, споры служат не только для размножения, но и для сохранения в неблагоприятной среде.
Музыка и музыка
Одна симфония была настолько печальной, что люди во время ее исполнения плакали навзрыд.
А вторая симфония была настолько трагической, что во время ее исполнения у людей случались сердечные приступы.
А третья симфония даже и называлась "Панической", и в антракте бывали случаи, когда люди, запершись в туалете, кончали с собой.
А одна оперетта была настолько веселой, что зрители весь вечер хохотали до упаду.
А вторая оперетта была такой уморительной, что люди от смеха иногда даже делали под себя.
А третья оперетта была уже совершенно гомерической, и после ее исполнения люди часто обращались в травмопункт с вывихнутыми челюстями.
Из всего этого мы вправе сделать единственный вывод: искусство, требуя от нас жертв, даже примерно не знает, что хочет сказать.
