Майкл Каннингем - Плоть и кровь
— Вы не похожи на старого педераста, — сказал красавец и поднес к губам бутылку. По ней скользнул овал отраженного света.
— У меня есть входной билет, — сказал Вилл. — Меня зовут Вилл.
— Мэтт, — сообщил красавец. Они обменялись рукопожатиями. Одежда Мэтта состояла из белой, явно выходной рубашки и синих вельветовых брюк. От него попахивало одеколоном — пожалуй, немного сильнее, чем следовало. Густые вьющиеся волосы цвета влажной соломы чуть-чуть не доходили до воротника.
— Дело в том, что вы всех здесь расстраиваете, — негромко, по-заговорщицки сообщил Вилл. — Для этого заведения вы слишком красивы. Глядя на вас, каждый понимает, что он-то выглядит именно так, как выглядит.
— Тогда мне, наверное, лучше уйти, — сказал Мэтт.
И Вилла немедля проняла неуверенность. Это что же, получается — он гонит Мэтта? Вилл знал, что, занервничав, он становится чересчур вертким, не в меру умствующим, хоть и понимал также: в определенном смысле ему и вправду хочется, чтобы Мэтт ушел. Слишком уж он хорош, слишком щедро одарен природой. Непринужденная красота Мэтта выглядела неуместной в затхлом воздухе бара.
— Да нет, — сказал Вилл. — Собственно, я вовсе не это имел в виду, просто пытался… ну, знаете, показать, какой я умный.
— Я все равно уже устал, — ответил Мэтт. — А мне завтра рано вставать.
— А. Ну ладно.
Мэтт зевнул, демонстрируя усталость. Нить прозрачной слюны протянулась от его верхних зубов к нижним.
— Вообще говоря, мне тоже завтра рано вставать, — сказал Вилл. — С утра уроки. А сюда я забежал, чтобы выпить по-быстрому пива с моими дядьями и тетками.
— Вы учитель? — спросил Мэтт.
— Да.
— А я совсем недавно закончил учебу.
— Правда?
— Только что получил диплом магистра, в Гарварде. Буду работать в правительстве.
— Понятно. Что же, кто-то должен заниматься и этим.
— Ну да, — сказал Мэтт. — Ладно, мне пора.
— Хорошо.
Неуловимая, не имеющая названия смена настроения. Вилл и Мэтт взглянули друг другу в глаза, пожали плечами, словно разделив некую шутку. Мэтт спросил:
— А не хотите заглянуть ко мне, выпить еще пива?
Вилл заморгал. Нет, все-таки Мэтт — несомненная галлюцинация. Невозможно же, чтобы такой человек, обладатель тяжелой челюсти и мышц, которые Виллу только снились, взял бы да и пригласил его к себе. Мэтт принадлежит к совершенно иному миру.
— Хорошо, — ответил Вилл. — Конечно.
— Ну тогда пошли.
Они забрали из гардероба плащи. Выходя из бара, Вилл оглянулся на Рокуэлла. Тот поднял перед собой бокал с дайкири, и Вилл представил, как он стоит с родителями и покинутыми возлюбленными в гавани, глядя вслед уходящему кораблю. Рокуэлл тоже был когда-то красив и жил посреди целой паутины возможностей. Вилл на краткий миг ощутил простое, ожидающее всех и каждого одиночество. Небольшой пакет с продуктами, долгий подъем по лестнице. А в следующий миг он вышел за Мэттом на улицу.
Воздух поблескивал от негустого льдистого тумана. Мэтт остановил такси, и на этом их разговор закончился. Он назвал адрес в Кембридже, в шести примерно кварталах от дома, в котором Вилл ютился во время учебы в Гарварде, уселся сзади, рядом с Биллом, и словно бы ушел в себя. Вилл задал ему пару вопросов, простых — где учился, откуда родом, Мэтт отвечал односложно, глядя на скользящий за окном город. Чтобы успокоить расходившиеся нервы, Вилл занялся проверкой Мэтта на наличие в нем признаков человеческого существа. Аккуратно подстриженные ногти. Заурядный, дешевый одеколон (знакомой Виллу марки). Даже при его красоте и размерах у него наверняка имелись какие-то надежды, подрастающая рощица разочарований. Когда-то и он был ребенком и плакал, ощущая бессилие.
Мэтт жил в коричневом многоэтажном доме. Вилл, проходя мимо таких, не без содрогания пытался представить себе людей, которым захотелось бы поселиться вот в этом. Молчание продолжалось и пока они пересекали вестибюль, входили в лифт. Горевший в нем яркий свет красоте Мэтта нисколько не повредил, разве что лицо его обрело каменное спокойствие, утратив открытость и мирное благодушие, отличавшее его в баре и в такси. Внезапно Вилл понял, что не может представить себя целующим это лицо. И начал мысленно повторять: это пройдет. Что бы ни случилось, я скоро вернусь на улицу, в мою жизнь. Он задумался о том, что будет есть, когда возвратится домой. Там его дожидались бананы, немного перезрелые. Дожидались остатки взятой из китайского ресторанчика еды.
Квартиру Мэтта заполняли штабеля картонных коробок, среди которых затесалось одно-единственное мягкое кресло. Голые стены сияли белизной в белом свете шаровидной потолочной лампы. Тени отсутствовали. На одной из коробок стояло выведенное твердой рукой слово «Заметки».
— Я переселяюсь, — сказал Мэтт. — Послезавтра уезжаю в Вашингтон.
— О. Счастливого пути.
— Пива хотите? — спросил Мэтт.
— Конечно.
Мэтт ушел на кухню и вернулся с двумя бутылками пива. Свет был ровен и бесцветен, как текущая из крана вода. Войди в это, говорил себе Вилл. Сделай это, чем бы оно ни оказалось, и уходи. Однако сам воздух здесь сопротивлялся ему. Эта комната отрицала секс. Вилла не покидало чувство, что ему бьют прямо в лицо фотовспышки. Он и Мэтт стояли бок о бок, пили пиво. Вилл ощущал себя затерявшимся в собственной одежде. Ботинки его казались ему огромными. Он вдруг подумал, что они с Мэттом просто не поняли друг друга. Мэтт невесть почему не сообразил, что попал в бар геев. И просто пригласил Вилла по-приятельски выпить с ним пива перед тем, как он стряхнет с себя прежнюю жизнь и войдет в новую. Мысль эта показалась Виллу привлекательной — он не рискнул бы заниматься сексом с человеком, настолько отчужденным и столь ладно скроенным.
— Какую работу вы там получили? — спросил Вилл.
— Назвать имя моего босса я не могу. Но он занимает в правительстве очень высокий пост, а я буду его личным помощником. Работа отличная. Мне повезло.
— Это хорошо. Поздравляю.
— Спасибо.
Они допили пиво. Мэтт перевернул свою бутылку, поставил ее горлышком на ладонь и сказал:
— Я делал это не часто. В общем-то, для меня это нечто новое.
— О, — отозвался Вилл. — Так вы, что называется, дебютант?
Мэтт пожал плечами, приподнял ладонь с бутылкой, и Виллу показалось, что он все понял. Вот откуда взялась эта непонятная насупленность, скованность. Все стало ясным, все обрело смысл. Мэтт был новичком. В бар стариков он зашел просто потому, что не знал, в какой следует идти, — а может быть, услышал от кого-то его название. В совершенном теле Мэтта жил давний страх. И наконец, после многих лет притворства Мэтт решил — перед тем как покинуть старую жизнь и вступить в новую — дать своим желаниям волю. Спазм нежности подкатил к горлу Вилла.
— Это трудно, не правда ли? — сказал он. — Я в мои первые разы нервничал ужасно.
Мэтт приложил пустую бутылку к губам, изобразил большой глоток. Ну хорошо, подумал Вилл. Он шагнул вперед, положил ладони на широкие плечи Мэтта. В такой близи Виллу стал слышен запах его пота, мешавшийся со сладким душком одеколона.
И Вилл подумал, что круг замыкается. Настал его черед проявить великодушие и терпение, помочь другому человеку найти себя. Он сказал:
— Не нужно бояться. Во всем этом нет ничего, кроме доброты. Расслабься, я все возьму на себя.
— Хорошо, — ответил неожиданно хриплым голосом Мэтт. Быть может, он после долгой, ожесточенной борьбы разрешил себе стать тем, кем был всегда.
— Кровать у тебя еще сохранилась? — спросил Вилл. — Или уже уехала в Вашингтон?
— Она вон там, — ответил Мэтт.
Он провел Вилла в соседнюю комнату, щелкнул выключателем, наполнив ее точно таким же, как в предыдущей, светом. В комнате стояла неразобранная двуспальная кровать и множество других картонных коробок.
— Отлично, — сказал Вилл. — Рад видеть, что кровать все еще здесь.
— Хочешь снять с меня одежду? — спросил Мэтт.
— А ты этого хочешь?
— Прошу об этом.
— Хорошо. Ладно.
Мэтт замер в центре комнаты, ожидая, когда его разденут. Вилл стянул с него рубашку, велел ему сесть на кровать, чтобы можно было снять ботинки и носки. Мэтт спросил:
— Тебе это нравится? Раздевать мужчин?
— Нравится, — ответил Вилл. Что-то было не так. Мэтт вовсе не нервничал, нисколько. Он казался надменным, глумливым. И в интонации его проступала насмешка.
— Я так и думал.
Доброта, напомнил себе Вилл. Разные люди справляются со своими страхами по-разному. И лучшая реакция — это всегда доброта, спокойная отеческая уверенность. Он снял с Мэтта башмаки, затем носки, попросил его встать. Мэтт ухмыльнулся.
— Да, тебе это нравится, — сказал он.
— Конечно, — ответил Вилл. — Что же тут может не нравиться?
