Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии
Брат тоже взглянул на меня. В его глазах я прочла вопрос, но не знала, как ответить.
– Мы приехали… – начал У Ба.
– Из любопытства, – выпалила я, весьма удивив брата.
Я не хотела говорить Тхару Тхару правду. Во всяком случае, в первые минуты знакомства. Наверное, боялась, что на том наше путешествие и закончится. Вдруг он сочтет меня сумасшедшей? Или увидит во мне медиума, канал для его ссор с матерью? Он мог потребовать, чтобы мы немедленно убирались и не напоминали ему о прошлом. Я не знала, что именно не позволило мне сказать правду.
– Наверное, вы услышали о нас в городе? – спросил Тхар Тхар, не замечая недоуменных взглядов У Ба.
– Да, – быстро подтвердила я. – Потому мы и здесь.
– Так я и думал. У нас… – Он не договорил. Мой брат снова зашелся кашлем. Тхар Тхар с искренним сочувствием посмотрел на У Ба, а когда тот успокоился, продолжил: – К нам иногда заезжают любопытные туристы. Услышат про нас в Хсипо и едут. Вы ведь, кажется, итальянка?
– Нет, американка, – возразила я, удивленная вопросом.
– Che peccato.
– Извините, но я…
– Как жаль.
На мгновение я усомнилась, Тхар Тхар ли это. Судя по рассказам, он был неграмотным деревенским парнем, никогда не учился в школе. Откуда же знает два иностранных языка?
– Вы говорите по-итальянски?
– Un poco. Немного.
– Где… где вы научились этим языкам?
Мое недоумение возрастало, искренне забавляя Тхара Тхара.
– У итальянского священника. Он учил меня английскому, азам итальянского и многому другому. Очень многому.
– Здесь? В Бирме?
– Да. Но это длинная история, от которой вы заскучаете. Вы же приехали сюда не за тем, чтобы слушать о моей жизни? Думаю, вы хотите осмотреть монастырь и познакомиться с детьми. – (Ошеломленный У Ба кивнул.) – Тогда прошу за мной.
Нам не оставалось иного, как пойти за ним. Мне показалось, что брат раздосадован не меньше моего.
Я все время ждала, что Ну Ну подаст голос. Мы нашли ее сына. Живым. Он показывает нам монастырь. Почему она молчит? Ей стыдно? Угрызения совести замучили? Что может сказать мать нелюбимому сыну, которого послала на смерть, но который вопреки всему выжил? Может, для нее достаточно видеть его живым? Знать, что он нашел свой путь в жизни? Может, теперь она наконец успокоится? Но как? Просто умолкнув и не попросив прощения?
Монастырские владения оказались обширнее, чем я думала. За монастырем был колодец, куда по бетонному желобу стекал ручей. Невдалеке от него высилась поленница дров, а слева тянулось футбольное поле с двумя покосившимися самодельными воротами. Рядом росла бамбуковая роща. Вдалеке, на другом поле, работали двое послушников. Ветви бамбука слегка покачивались от ветра и тихо скрипели, вторя звону колокольчиков – песня здешних мест.
В другом углу монастырского двора стояла серовато-белая ступа с позолоченным шпилем, ее стенки напоминали лицо, изъеденное крупными оспинами. Возле ступы сидели двое послушников и плели корзины из листьев и травы. Тхар Тхар позвал их. Послушники прервались, тяжело поднялись и побрели к нам. Один шагал медленно, осторожно, опустив голову, словно что-то искал под ногами. Второй шел согнувшись. Этот был горбатым. Босые ноги обоих украшали бесчисленные ссадины и царапины. Подойдя к нам, мальчишки взялись за руки и вежливо поклонились. Младшего судьба наградила не только горбом, но и заячьей губой, причем очень заметной. Когда голову поднял старший, я вздрогнула. На меня смотрели глаза, подернутые молочно-белой пеленой. Послушник был слеп.
У Ба взял меня за руку.
– Это Ко Аунг и Ко Лвин, – представил мальчишек Тхар Тхар. – Никто не сплетет корзину лучше, чем они. Я пробовал с ними соревноваться, но мне не угнаться за их руками.
Послушники хором прошептали что-то, отдаленно похожее на английское: «Как поживаете?»
– Я каждый день занимаюсь с ними по школьной программе, – с оттенком гордости сообщил Тхар Тхар. – В том числе немного учу их английскому.
Я ответила ребятам, что поживаю хорошо и рада приезду сюда. Послушники заулыбались, снова поклонились и отправились плести корзины.
Тхар Тхар пояснил, что остальные ребята сейчас в поле, и пригласил нас выпить чая.
Мы поднялись по расхлябанной лестнице; очутившись внутри, я застыла от удивления. Напротив входа, на подиуме, стояло не менее дюжины Будд. В свете электрических лампочек одни блестели позолотой, другие оказались матовыми, почти черными. Некоторые статуи были слегка раскрашены. Позы Будд тоже различались. Один возлежал, подперев голову, другой стоял, третий сидел с поднятой рукой, словно собирался что-то сказать. Был здесь и «Будда-клоун» – толстенький, как борец сумо. Из его глаз так и струилась самоирония. Подиум окружали вазы с красными гладиолусами, жасмином и ветками гибискуса. В миске плавали лепестки роз. Над алтарем висели бумажные фонарики и желтый балдахин с пришитыми разноцветными камешками. На тарелках лежали приношения: рис, пластиковые пакетики, конфеты, батарейки, пирожные. Дым от курительных палочек смешивался с ароматом живых цветов. За алтарем, на стене, я с удивлением увидела два распятия. К одной колонне был прикреплен плакат с ликом Девы Марии, к другой – изображавший волхвов. Оба плаката переливались позолотой. Я хотела спросить У Ба, откуда в буддистском монастыре христианские символы, но брату было не до них. Его опять одолел кашель. Когда приступ прошел, У Ба тихо сел на корточки. Я снова вспомнила слова мандалайского врача.
– Вижу, ваш спутник устал с дороги, – сказал Тхар Тхар. – Сейчас я заварю чай.
Он прошел в конец коридора и скрылся за дверью.
Я присела рядом с У Ба.
– Прошу меня извинить, но мне нужно немного передохнуть, – сказал он.
– Ты видел католические распятия? – шепотом спросила я.
Брат кивнул:
– Наверное, подарки итальянского священника.
– Но как они могут находиться в буддистском монастыре?
У Ба пожал плечами и устало улыбнулся.
Тхар Тхар вернулся с подносом, на котором стоял термос и три чашечки. Поставив все это на низкий столик, он сходил за подушками для нас с У Ба.
– Я буду очень признателен, если вы позволите мне немного отдохнуть. Конечно, если моя просьба не покажется вам назойливой, – тихо сказал У Ба.
Тхар Тхар немедленно встал и принес подстилку с одеялом.
– Вы в Хсипо где-нибудь остановились? – спросил он.
– Нет, – ответила я.
– В таком случае предлагаю пожить у нас.
Помимо кухонного помещения, остальное пространство монастыря не разделялось на комнаты. Я тщетно искала глазами кровати или хоть что-то, похожее на спальные места.
– Мы вас не стесним?
Тхар Тхар снова засмеялся:
– Ничуть. Места предостаточно. Сейчас подстилки свернуты, мы их разворачиваем перед сном. Если хотите уединения, могу устроить вам ночлег в том углу, за занавеской. Иногда туристы остаются у нас на ночь. У нас даже есть два спальных мешка, остались от туристов. Думаю, вашему спутнику стоит залезть в один.
– Это мой брат.
Тхар Тхар смутился:
– Простите, я не заметил сходства.
– Сводный. По отцу. Я живу в Нью-Йорке и приехала его навестить.
Тхар Тхар кивнул, приняв мои объяснения без вопросов.
На дворе смеркалось. Вскоре я услышала голоса детей, возвращавшихся с работы, шарканье их ног, громыхание пустых ведерок и переливы веселого хохота. Наверное, так беззаботно смеяться умеют только дети.
Вскоре все они поднялись по лестнице. Ко Аунга и Ко Лвина я уже знала. За ними хромали двое подростков, следом, опираясь на самодельные костыли, шла одноногая девочка. У другой, рядом с нею, была только одна рука. Процессию замыкали мальчик и девочка без видимых физических увечий. Все послушники тепло поздоровались с нами и скрылись на кухне, откуда вскоре донеслось потрескивание огня в очаге и стук посуды.
– Сколько их у вас? – спросила я.
– Двенадцать.
– А вы – настоятель монастыря?
– Нет. Мы занимаем монастырское здание, но не живем по уставу буддистов.
– Тогда как называть ваше… поселение?
Тхар Тхар задумался.
– Семьей. Мы живем вместе. Двенадцать моих чад и я. Все они… как бы это правильно сказать… все они отличаются от обычных детей. Ко Аунг слеп. Ко Маунг глухой. У Ко Лвина горб и заячья губа. Ко Хту хромает. Соэ Соэ потеряла ногу, Моэ Моэ – руку. У Тоэ Тоэ дрожат конечности, а у Эй Эй не сгибается нога. По разным причинам эти дети стали обузой для своих семей. Другие монастыри отказались их принять.
– Почему? – удивилась я.
– В буддистских монастырях не любят брать послушников с телесными увечьями. Считают, что у таких детей плохая карма. Монахами могут быть лишь здоровые физически и душевно. Потому эти двенадцать попали ко мне.
