Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Одну из них выцепил, выволк.
Стол был огромен, не стол – а престол; свет лампы на нем округлялся. И в центре желтевшего круга – страницами пухлилась книга.
– Ты можешь прочесть? – и пальцем нацелил в обложку.
Хлюпнул носиком, лобик наморщил, посусолил свой пальчик, провел золотым окоемом обреза:
– Аз – Твердо – Люди – Аз – Слово… Атлас?
Атлантида?
В переплеске ресниц распахнулись глаза.
Отец перещелкнул застежкой, расхлопнул – он замер с открывшимся ротиком:
– Карты!
Страницы шуршали пергаментно-желтым, бирюзовилось море, красно-кирпичились горы, изумрудно-лужились равнины.
Да, карты!
– Смотри, – и палец с проскрипом прошелся по охре бумаги, – смотри вот сюда. Это – Индия, вот – Гималаи.
С тоненькой шейки тянул головёшку, распахнулся глазами все шире:
– И там?
– Там город Шамбала, прибежище древних, хранилище тайн.
– Там – атланты? Четвертая раса?
Он выдохнул, щеку чеснул, взъерошил усы.
– Они все погибли, давно. Наказаны были. За пагубу, фыки и брыки, и – как бы сказать? – он секундно задумался, – да, за распад и разврат, за черную магию и – материк был опущен под воду, брошен в безгласную тьму. Затоплен водой, как в Потоп.
Миша вздрогнул:
– Как будто град Китеж?
Щека увлажнилась. Лицо бледновато-фарфорилось.
– Нет! – он пальцы со скрипом скрестил. – Был Китеж – сокрыт, Атлантида – потоплена. Разницу ты – понимаешь?
И Миша кивнул.
Отец замолчал; в угли камина вперившись, задумался. Рука протянулась и Мишины космы взвихрила.
– А может, сокрыта? Кто знает? А может быть, ты и узнаешь?
И под усами мелькнула смешинка; глаза – огонькнули. Улыбились губы.
Мишин маленький пальчик шершавит страницу, коленки вминаются в кресло:
– Где, папа?
– Вот здесь, запомни. Вот Индия, – и промельк по карте, – запомни: вот здесь.
И плечо припечатал рукой.
– Вот, смотри, – и рукой произвел он курбет, приглашая к вниманию, – видишь, на пальце – кольцо?
Миша видел не раз; тут курносился он в изумленье, невтолк и невесть – что же дальше?
– Вот, смотри, – палец раскольцевал, после дзянькнул кругляк по столу, – из рук не берут, запомни. – И знак головой: теперь можно.
Потнились руки, пальцы влажнились. Кольцо в них – скользило. Уладонил его, рассмотрел:
– На каком языке это буквы?
– На санскрите, индийский язык.
– Ты был в Индии, папа?
Кручинились пальцы, скрестившись, потом раскрестившись друг с другом. Мише казалось: под усами задрогнулись губы:
– Нет. Я не успел. Ты успеешь.
Кольцо золотилось в потной ладошке, хиромантилась линия жизни.
– Я умру – оно будет твоим. И ты в Индии – будешь!
И он вытер испарину.
Ночью снился – точнее, кошмарился – сон.
Город людился, словно большой человечник, по улицам ситцелись платья, картузились мастеровые, лошадились пролетки, кареты; каменели дома, латунились ручками двери; дома деревянные колером серо-кофейным, кофейно-коричневым разнообразили улицы; а переулки кривели живою раскрикой цветов; а надо всем – золотясь, куполилися храмы, а дальше – домики, сжатые в двоёнки, в троёнки, с протыками труб, и – дальняя лента лесов Воробьевских: резною оградой.
То был материк Атлантида.
Загрозарело, потом – грохотнуло, в тусклом мерцанье зарниц – косохлесты дождя, всплеск и крики – какая-то каша, полилось, заюлило, залиловелась ночь, задзенькали стекла, граахнуло громом – и пламени выжелчь и выбель!
Окулачевши руки, рот разодравши, оскалясь зубами, капкапкая слезы из глаз – закричал.
Глафира давала воды, лоб ладонила мама, утром – белохалатился врач. Пальцем коснувшися лба, грустно вздохнув, дал понять – здесь наука бессильна.
Миша хехекнул с подмигом: наука бессильна, одни лишь великие древние – знают.
Врач в трубочку глянул, где ртутилась температура:
– Мальчик просто напуган.
Испуг воплотился: всей жизнью.
Нарастал гром событий, меч войны нависал. Скоро мать будет плакать о сыне, который в мазурских болотах погибнет, скоро барышни корпий защиплют; студент – зашагает с ружьем; а после – нахлынет волна! – и тринадцатый год будет дальше, чем Индия, чем Атлантида; а смерть будет ближе, чем завтрашний день. И словно колодятся карты – ваш выбор, тяните: испанка и голод, чекисты и краснорабочие, просто ворье и бандиты. Все умрут своей смертью: мать – испанкой, сердечным разрывом – отец.
Но Миша – ускольз от судьбы, после стал – безымянкой, ушел – в безызвестье; взял с собой – беспредметность. И только на память – кольцо.
Ты в Индии – будешь!
Он – помнил.
42. Тело вообще не нужно
Как все начинается? Встречаешь девушку на отдыхе в Симеизе, красивую, чуть взбалмошную, но какая же девушка не взбалмошная, когда ей нет и тридцати, а вокруг – летний Крым? Смотришь, как она плавает, сильные руки рассекают воду, потом выходит, мокрая, счастливая. И вот у вас роман, под звездным небом ты что-то делаешь с ее телом, она с твоим, цикады стрекочут, море шумит, все понятно – отпуск, лето, Крым. Потом возвращаетесь в Москву, продолжаете встречаться, все как-то удивительно нежно, как-то удивительно трогательно, хотя девушка все-таки взбалмошная, звонки в два часа ночи, все такое. Однажды в постели вдруг говорит: Давай без резинки, честное слово, если забеременею – можешь не жениться. На дворе середина девяностых, все считают – СПИД только у наркоманов и голубых, ну, еще у проституток – и поэтому трахаются как попало, спросят разве что: ты здорова? Или: а тебе сегодня можно? А если девушка сама говорит: давай так, – как-то совсем глупо отказываться, тем более – знакомы уже несколько месяцев, уже понятно – с кем попало не спит, по вене не ширяется. И вот через полчаса они лежат рядом, сперма медленно вытекает на простыню, Маше лень вставать и подмываться, и она рассказывает, что, похоже, у нее вообще не может быть детей, какая-то неудачная операция, врачи предупреждали, в принципе, конечно, хочется, вот она и не особо предохраняется, забеременеет – будет такое чудо, а нет так нет. Ну, и получается, конечно, нет, и на этот раз, и на другой, и на третий, а потом проходит полгода, как-то само собой получается – они уже вместе живут, а на дворе – середина девяностых, снимать одну квартиру на двоих дешевле, чем две, работа есть то у Никиты, то у Маши, денег все время не хватает, к лету девяносто восьмого все как-то выравнивается, но тут кризис, обвал, потом новый подъем, Путин, стабильность, пятьдесят долларов за баррель.
Где-то после кризиса, когда подъем даже и не намечался толком, Никита пару раз предложил: может, сходим к врачу, выясним, чего там с детьми? Маша отвечала, что совсем не хочет детей, или хочет, но не сейчас, или просто некогда к врачу, – и как-то они заболтали эту историю. Никита сказал себе: ладно, время еще есть, не надо никого торопить, пусть сама созреет.
И действительно, года три назад – Никита как раз ставит свои первые аквариумы – Маша говорит: да, пора заняться этим всерьез, хотя бы решить для себя, да так да, нет так нет, и они отправляются в одну клинику, потом в другую. Всюду светлые коридоры, зеленые халаты, вежливые врачи, деньги в кассу, пожалуйста, – и никаких результатов. Никита выучивает слова ВРТ, ЗИФТ, ГИФТ, ЭКО, ИКСИ, эндометриоз, декапептил, менопур.
Потом Никита перестает рассматривать картинки в брошюрах, разложенных в центрах репродукции, пытается вчитаться в текст, вылавливая фразы типа неспособность к зачатию влияет на ваше чувство собственного достоинства или вы злитесь на то, что бесплодие мешает вам жить, или секс становится для вас скучной обязанностью – в них хотя бы все слова понятные. Читает и думает: слава богу, это не про нас!
Через полгода Маша впервые сказала: Наверное, я не заслуживаю ребенка, и Никита скорее удивился, чем испугался – взрослая женщина, какое там заслуживаю – не заслуживаю, медицина и больше ничего, но потом началось, как брошюрки предсказывали: если бы мы не предохранялись в Крыму, если бы мы начали ходить к врачам на пять лет раньше, если бы я правильно питалась, если бы ты не так уставал… Никита перестал удивляться, освежил в памяти советы для мужей и по мере сил им следовал. Если и помогало, то ненадолго. В конце концов Маша перестала говорить о беременности. Никита решил: она оставила эту идею, ну и ладно, снова захочет – мы еще не все методики перепробовали, денег, слава Богу, хватит. Тут как раз бизнес пошел в гору, и Никита как-то позабыл эту историю, отложил в долгий ящик.
Сейчас он думает: я же все видел, просто не обращал внимания! Сидит целыми днями дома – ну, Маша никогда не любила выходить зимой на улицу. Сутками не вылазит из кресла – удобное же кресло, любимое, антикварное, сама нашла в комиссионке. Похудела на десять килограммов – да ладно, я ее и такой люблю! Почти не разговаривает – так это я мало дома бываю. Настроение плохое – скучно, наверное. Надо больше времени проводить вместе, вот только работы много, ну и еще Даша последние два месяца.
