Сергей Кузнецов - Хоровод воды
– Один кибернетик (смех, возмущенные крики программистов) изобрел предиктор, машину, которая предсказывает будущее, этакий агрегат в сто этажей. И задал он для начала предиктору вопрос: «Что я буду делать через три часа?» Предиктор жужжал до утра, а потом сообщил: «Будешь сидеть и ждать моего ответа».
Все весело засмеялись.
– Непонятно, на каком принципе должен работать такой предиктор, – сказал Иван Сидорчук, выпускник мехмата, любимец институтских лаборанток и к. м. с. по плаванию. – Вероятностное распределение событий? Тогда это действительно большая задача, до утра можно и не управиться.
– А хотелось бы знать, что ждет нас в будущем, – сказал раскрасневшийся Кочин.
– Нас ждет коммунизм, – буркнул Жуков, – разве не знаешь? То есть коммунизм ждет все человечество, а нас персонально ждет забвение. Неблагодарность потомков – обыкновенная вещь.
– Потому потомки и забывчивы, что предки необидчивы, – сказал кто-то.
Мельников снова вспомнил Эфэфа. Однажды они выпивали в честь Дня Космонавтики, и по просьбе Лаборатории Эфэф стал рассказывать про Королева. По старой памяти он называл главного конструктора Бородой. Мельников тогда был сильно пьян и не запомнил подробностей: но что-то там было про потомков и предков, живых и мертвых. Кажется, про долг потомков перед предками. У Эфэфа выходило, что все освоение космоса нужно, чтобы отдать этот долг. Кто-то еще сказал Эфэфу, что все это – идеализм и поповщина, а тот весело рассмеялся: мол, Борода однажды признался ему, что верит в ангелов. Идеализм – главное топливо космической программы, сказал тогда Эфэф. Через полгода он сгорел от рака, и сейчас, вспоминая этот разговор, Мельников почувствовал легкий укол, будто у него есть долг, который он никак не может отдать.
– В известном смысле предки всегда богаче потомков, – говорил Жуков. – Богаче мечтой. Предки мечтают о том, что для потомков рутина. Вот у нас есть мечта – достигнуть звезд! Мы все готовы отдать за эту мечту. А наши потомки будут летать к звездам, как мы летаем к маме на летние каникулы.
– Бедные они, бедные, – рассмеялся кто-то.
– Милый Леша, – сказал Сидорчук, – я бы очень хотел повидаться с нашими потомками. У меня к ним есть пара вопросов, преимущественно из области единой теории поля.
Все снова выпили. Сидорчук крякнул и сказал:
– Все-таки нам повезло, что радионуклиды хорошо выводятся спиртом. Представляете, если бы нам пришлось после каждого запуска пить столько же молока!
Постепенно застолье распалось на группы. Несколько здоровенных ребят, два кандидата в мастера спорта и пара разрядников, обсуждали вылазку в горы, которую запланировали на выходные перед возвращением в Москву. Жуков, сидевший неподалеку от Мельникова, понизив голос, рассказывал очередную версию знаменитой аварии 1959 года на уральском «Маяке»:
– Не было там никакого ядерного взрыва, сказки это все. Там был тепловой взрыв, но раскидало вокруг – будь здоров. Какой-то умник с погонами велел бочки с отходами расставить покомпактней, ну, пошел самопроизвольный разогрев, а потом рвануло все. Там есть такая речка, Теча… короче, не советую там купаться.
Очень, очень талантливый юноша Кочин рассказывал о том, как его школьный приятель ездил с родителями-дипломатами в Америку и там видел фильм «Космическая одиссея», про будущее. Мельников не впервые слышал эту историю и каждый раз удивлялся: какое отношение к делу имеет черный столб, который то на Земле, то на Юпитере, то в прошлом, то в будущем. Ракета, что ли? Глупости какие-то.
Мельников опять выпил. Нелепо все получилось – сам так хотел поехать на Полигон, а теперь то и дело дергаешься. Наверное, оттого, что перед запуском позвонил вчера отцу, а тот сказал, что два дня назад Лёля родила мальчика и назвала Сашей. Сашка мог бы и сам сказать, но вот уже полгода они не разговаривают. Глупо, глупо, глупо, ругал себя Мельников. Надо вернуться в Москву, позвонить брату, помириться в конце концов!
Роман с Лёлей длился три года – и, честное слово, Мельников никого так не любил, как эту девочку. Умница, чудесный, изумительный человек. Если бы можно было прожить два разных будущих, думал он, одно – со Светкой, другое – с Лёлей. Хорошо, пусть с разной вероятностью, но оба – одновременно. А так все эти три года Мельникову было стыдно, стыдно и душно – еще и оттого, что никто не хотел понять его, поддержать хотя бы как-нибудь. Даже ребята из Лаборатории высказались в том смысле, что лучше бы Мельников больше уделял времени работе над диссертацией. Жалко, Эфэф умер – может, хотя бы он понял, что происходит. Смысл существования – расходовать энергию, и три года Мельников не щадил себя. Подобно тому, как атом выделяет энергию при радиоактивном распаде, Мельников расходовал энергию, разрываясь между Лёлей и Светой. Как и завещал Эфэф, Мельникову было интересно. Впрочем, был ли этот расход энергии хоть кому-нибудь полезен, вот вопрос.
Тяжелее всего пришлось, когда про Лёлю узнал отец. Откуда – и гадать не надо, небось, Сашка разболтал. Михаил Константинович тогда приехал к Мельникову на работу, вызвал его к проходной. Они вышли на улицу, присели на скамейку. Мельников думал, что отец будет отчитывать его за измену, говорить о сыне и долге перед семьей, но Михаил Константинович сказал:
– Ты, Вася, наверное, хочешь мне сказать, что времена изменились и нравы сейчас не те, что раньше?
Мельников кивнул, да, именно это он и хотел сказать. Хотел объяснить, что личная свобода начинается с сексуальной свободы – эту формулировку он вычитал в статье из институтской стенгазеты, критикующей новейшие буржуазные теории, – но отец не дал ему ответить.
– Ты молодой еще, – произнес он, – ты думаешь, здесь всегда было, как в твои школьные годы? И только твои сверстники сумели отстоять право спать без штампа в паспорте? (Мельников снова кивнул.) Так вот, глупости все это. Мне семьдесят лет, я застал Российскую империю, революцию, нэп… поверь, в моей юности все только и говорили, что о свободной любви, половом вопросе и теории стакана воды.
– Стакан воды – это что? – пискнул Мельников. Он чувствовал, что его возят носом, как провинившегося котенка. Ай-ай-ай, как стыдно.
– Это теория о том, что мужчине и женщине переспать друг с другом – это как выпить стакан воды. Есть жажда, и надо ее удовлетворить. Модная была теория в двадцатые годы.
– Я не знал, – сказал Мельников.
– Ты вообще ничего не знаешь, – рявкнул отец. – Знания не накапливаются, только теряются. Нет никакого вашего научного прогресса, одна деградация. Мой отец, твой дед, знал во столько раз больше, чем я, что на его фоне мы оба с тобой – невежи и неучи. Он был человек Серебряного века, встречал Андрея Белого, Блока, дружил с символистами! Теперь об этом можно говорить, слава тебе Господи. Твои внуки их в школе будут проходить, а я с ними разговаривал, как ты со мной сейчас! Мы все дети по сравнению с ними, малые дети!
Мельников сидел, понурившись. Внезапно у него заболела голова, он страдальчески поморщился. К чему отец говорит все это? Хорошо, мы не первые догадались, что можно спать по любви, а не только в браке. Тоже мне, открытие! Это не физика, здесь неважно, кто первый доказал. Ничего от этого не меняется. Все равно это наше право – право на счастье.
– Как ты думаешь, – сказал отец, – почему я прожил всю жизнь с твоей матерью и ни разу ей даже не изменил? Думаешь, мне никогда не хотелось? Или, думаешь, не было возможности?
– Не знаю, – пожал плечами Мельников. – Я, папа, как-то об этом не думал. Наверное, ты не встретил другой женщины, которая…
– Другой женщины быть не может, – прервал его отец. – Об этом я и говорю. Нельзя разорваться на две части. Целостность – вот главное. Распад атома! Тоже мне! Распад человека, вот что это такое! И тут цепная реакция похуже, чем в твоей бомбе. Нет счастья в распаде, сын. Счастье только в цельности. Одна женщина. Одна семья. Одна страна. Запомни это!
– Хорошо, – тихо сказал Мельников, хотя не был до конца уверен, что все понял.
– А теперь – сам решай. Твоя жизнь, тебе ее и жить. – Отец поднялся и сердито двинулся к остановке. Пройдя несколько шагов, остановился и буркнул через плечо: – Матери только не рассказывай, незачем ей про это знать.
Сейчас Мельников подумал, что отец был прав. Если бы Мельников не потратил три года на этот изнурительный роман, он бы уже защитил диссертацию. Вместо того чтобы решать личные проблемы, надо было решать научные. Как говорил их профессор по алгебре: Если вы сведете все ваши жизненные проблемы к полиномам, они будут решены. Хотя бы приближенно… От полиномов по крайней мере не бывает детей.
Мельников налил еще спирта, выпил и резко встал. Доносились взволнованные голоса: Ты, я вижу, совсем отупел – не понимаешь, что тебе говорят! Кажется, обсуждали вопросы, которые встанут через десять лет, когда дело дойдет до пилотируемых полетов к другим планетам.
