В конце они оба умрут - Сильвера Адам

Габриэлла обнимает Зои за плечо и прижимается ее к себе. Они благодарят женщину за добрые слова.

Разумеется, именно в Последний день Зои встречает самых дружелюбных ньюйоркцев.

— Давай распакуем ее вместе, — предлагает Габриэлла, возвращаясь к книжке.

— Давай, — соглашается Зои.

Зои надеется, что Габриэлла по мере возможности продолжит знакомиться с Обреченными.

Жизнь не предназначена для того, чтобы проживать ее в одиночестве. А уж Последние дни тем более.

МАТЕО

15:18

Встретиться с Лидией — огромный риск, но я очень хочу рискнуть.

Подъезжает автобус; мы пропускаем вперед всех желающих и только потом залезаем в него сами. Я спрашиваю водителя, получил ли он сегодня предупреждение, и мужчина качает головой. Значит, поездка должна быть безопасной. Мы, конечно, можем умереть и в автобусе, но вероятность того, что автобус разлетится на куски и убьет нас, а всех остальных покалечит, довольно мала.

Я прошу у Руфуса телефон, чтобы позвонить Лидии. Батарейка на моем садится, осталось чуть больше тридцати процентов, и я хочу, чтобы со мной всегда могли связаться из больницы в случае, если папа придет в сознание. Я ухожу в самый конец автобуса и набираю номер Лидии.

Лидия снимает трубку практически мгновенно, но молчит, прежде чем ответить. Так было в первые недели после смерти Кристиана.

— Алло?

— Привет, — говорю я.

— Матео!

— Прости меня, я…

— Ты заблокировал мой номер! Это я тебя научила блокировать людей!

— Мне пришлось…

— Как ты мог ничего мне не сказать?

— Я…

— Матео, твою мать, я твоя лучшая подруга! — Пенни, не слушай мамочку! — ты совсем охерел не говорить мне о том, что сегодня умрешь?!

— Я не хотел…

— Ой, да заткнись! Ты в порядке? Как у тебя дела?

Мне всегда казалось, что Лидия — как монетка, подброшенная в воздух. Решка — это когда она так злится, что не хочет с тобой общаться, а орел — когда видит тебя насквозь. Кажется, сейчас выпал орел, но как знать.

— Я в порядке, Лидия. Я с другом. Новым другом, — говорю я.

— Каким другом? Как вы познакомились?

— Через приложение «Последний друг», — говорю я. — Его зовут Руфус. Он тоже Обреченный.

— Я хочу увидеться.

— Я тоже. Потому и звоню. Ты можешь где-нибудь оставить Пенни и встретиться со мной в «Арене путешествий»?

— Бабуля уже здесь. Я ей позвонила, распсиховавшись, как черт, несколько часов назад, и она пришла домой с работы. Я тогда сейчас же выезжаю, но ты, пожалуйста, доберись туда в целости и сохранности. Не беги. Иди медленно, только дорогу переходи быстро. И только на зеленый и тогда, когда в поле зрения нет машин — плевать, горит им красный или они стоят у обочины. А вообще стой и не двигайся. Где ты сейчас? Я за тобой заеду. Не двигайся, но если рядом ошивается кто-нибудь подозрительный…

— Мы с Руфусом уже в автобусе, — перебиваю я.

— Два Обреченных в одном автобусе? Вам что, жить надоело? Матео, ты представляешь, какой это риск? Автобус может перевернуться.

У меня горят щеки.

— Жить мне не надоело, — тихо произношу я.

— Прости. Затыкаюсь. Только прошу, будь осторожен. Мне нужно увидеть тебя в После… Мне нужно тебя увидеть, понял?

— Ты меня увидишь, и я тебя увижу. Обещаю.

— Я не хочу вешать трубку.

— И я.

И мы не вешаем трубку. Мы, наверное, могли бы (и должны были бы) в это время говорить о наших воспоминаниях или извиняться за все подряд на случай, если у меня не получится сдержать обещание, но нет, мы болтаем о том, как Пенни только что ударила себя по голове большой игрушкой и не заплакала, как настоящий боец. По-моему, новые воспоминания, над которыми можно посмеяться, ничем не хуже старых. А может быть, даже лучше.

Мне не хочется сажать батарею на телефоне Руфуса, вдруг плутонцы заходят ему позвонить, поэтому мы с Лидией договариваемся повесить трубку одновременно. Когда я нажимаю кнопку сброса, мое настроение резко ухудшается, и мир снова своей тяжестью давит мне на плечи.

ПЕК

15:21

Пек снова собирает банду.

Банду без названия.

Пек получил свое прозвище, потому что в его ударах нет настоящей силы[12]. Они скорее раздражают, чем наносят вред, как птичьи клевки. Если хочешь кого-то завалить, зови Короля Нокаута. Пек, конечно, может кого-нибудь отмахать, если потребуется, но Дэмьен и Кендрик редко берут его с собой на дела, только под ногами будет путаться. Зато ценным Пека делает доступ к настоящему оружию.

Он идет к своему шкафу и спиной чувствует взгляды Дэмьена и Кендрика. Дальше все устроено по принципу матрешки, Пек это сам придумал. Он открывает шкаф и думает, хватит ли ему смелости. Он открывает корзину с крышкой и гадает, сможет ли больше не видеть Эйми, ведь она точно никогда его не простит, если узнает, что он виноват. Он открывает последнюю коробку, коробку из-под обуви, зная, что должен наконец начать себя уважать.

Пек начнет себя уважать, разрядив пистолет в того, кто не уважает его.

— Что дальше? — спрашивает Дэмьен.

Пек открывает инстаграм, находит аккаунт Руфуса и приходит в ярость, обнаружив новые комментарии от Эйми о том, как сильно она скучает. Пек продолжает снова и снова обновлять страницу.

— Ждем.

МАТЕО

15:26

Дождь переходит в изморось, когда автобус останавливается у «Арены путешествий» на пересечении Двенадцатой авеню и Тридцатой улицы. Я спускаюсь из салона первым, и позади меня раздается скрип и крик «ЧЕРТ!». Я вовремя поворачиваюсь и хватаюсь за поручень, чтобы Руфус не выпал ничком из автобуса и не забрал меня с собой. Он подкачан, поэтому я чувствую, как мои плечи сдавливает под его весом, но Руфус удерживает нас обоих.

— Мокрый пол, — поясняет он. — Прости.

Мы на месте.

Мы целы и невредимы.

Мы прикрываем друг друга. Мы растянем этот день по максимуму, как будто вместе мы — летнее солнцестояние.

«Арена путешествий» всегда напоминала мне Музей естественной истории, только она вполовину меньше, а вокруг купола развешены флаги разных стран. Гудзон здесь совсем близко, но Руфусу я об этом не напоминаю. Арена вмещает максимум три тысячи человек, и этого вполне достаточно для Обреченных, их гостей, неизлечимо больных и всех остальных, кто хочет получить новые впечатления.

Мы решаем купить билеты, пока ждем Лидию.

Нам помогает сотрудник Арены. Здесь три очереди, организованные в порядке срочности: люди со смертельными заболеваниями, люди, которые умрут сегодня по непонятным причинам, и скучающие обыватели. Чтобы понять, к какой очереди нам следует присоединиться, стоит лишь взглянуть на соседние. Справа от нас все хохочут, делают селфи и отправляют сообщения. Слева ничего подобного не происходит: молодая женщина с обернутой платком головой опирается на кислородный баллон; другие дышат с ужасным хрипом; кто-то изуродован или покрыт серьезными ожогами. Меня душит тоска, не только из-за них и даже не из-за меня самого, но из-за других людей в нашей очереди — тех, кого разбудили посреди спокойной жизни и насильно бросили в бездну опасности на ближайшие несколько часов, а может, и минут. А ведь есть еще те, кто вообще не дожил до этого часа.

— Почему у нас нет еще одного шанса? — спрашиваю я Руфуса.

— Шанса на что? — Он оглядывается кругом и фотографирует Арену и очереди.

— Шанса на еще один шанс, — говорю я. — Почему мы не можем постучаться к Смерти в дверь и умолять ее, или торговаться, или сыграть с ней раунд в армрестлинг или в гляделки, поставив на кон шанс остаться в живых? Я даже хотел бы побороться за шанс самостоятельно решить, как мне умереть. Предпочел бы уйти во сне. — А спать бы я пошел только после того, как пожил бы без страха, как человек, которого хотят крепко обнять или даже кому хотят уткнуться в подбородок или плечо, не прекращая говорить о том, как нам, несомненно, повезло однажды встретиться.