Джон Бойн - Абсолютист
Но чем ближе я подходил, тем больше трусил. Вот уже показался ряд магазинов, в конце которого располагалась лавка моего отца. За ними шел ряд домов, где когда-то жили Питер и Сильвия. Увидев вдали окна родительского дома, я вдруг утратил решимость, присел на лавочку и вытащил из кармана сигарету, пытаясь набраться куража.
Я поглядел на часы и задумался — может, бросить все это дело как заведомо безнадежное и сесть на следующий же автобус, чтобы вернуться к уединению своей квартирки в Хайгейте. Одинокий ужин и ночной сон, прежде чем поезд унесет меня к солдатской жизни. Я уже почти решился — даже встал и повернул обратно к вокзалу, — но тут же налетел на какого-то прохожего, который от неожиданности уронил корзинку с покупками.
— Извините, пожалуйста. — Я бросился подбирать яблоки, бутылку молока и коробку с яйцами. К счастью, ничего не разбилось. — Я не смотрел, куда иду.
Я понял, что собеседник не отвечает, поднял взгляд и оторопел.
— Сильвия, — сказал я.
— Тристан? — ответила она, вглядываясь в мое лицо. — Не может быть.
Я пожал плечами, как бы говоря, что может. Сильвия на миг отвернулась, ставя корзинку на ближайшую скамью. Она кусала губу и немного раскраснелась — то ли в смущении, то ли в растерянности. Я не испытывал никакого смущения, несмотря на все, что ей было известно обо мне.
— Я рад тебя видеть, — сказал я наконец.
— И я тебя, — она неловко протянула мне руку. Я пожал ее. — Ты совсем не изменился.
— Надеюсь, это неправда. Ты меня не видела полтора года.
— Неужели столько времени прошло?
— Да, — ответил я, разглядывая ее и замечая новое.
Красавица — в семнадцать она стала еще красивее, чем была в пятнадцать. Но этого следовало ожидать. Волосы яркого, солнечного оттенка свободно лежали по плечам. Она была стройна и одета со вкусом. Ярко-красная губная помада придавала ей экзотический вид. Интересно, где она ее покупает, — ребята, с которыми я работал на стройке, вечно жаловались, что не могут достать чулки или помаду для своих девушек. Это была редкая роскошь.
— Вот неудобно получилось, правда? — начала она после паузы, и я восхитился ее откровенностью.
— Да, есть такое дело.
— А тебе когда-нибудь хочется, чтобы земля разверзлась и проглотила тебя целиком?
— Иногда, — признался я. — Но в последнее время не так часто.
Она обдумала мои слова — возможно, не очень понимая, что я имел в виду. Я и сам не до конца понимал.
— Как живешь вообще? Выглядишь ты хорошо.
— Да помаленьку. А ты?
— Я работаю на фабрике, ты можешь в это поверить? — Она скорчила гримаску. — Ты мог вообразить, что я окончу свои дни фабричной работницей?
— Ты пока еще никак не окончила свои дни. Нам только по семнадцать лет.
— Там просто ужасно. Но я решила, что должна принести хоть какую-то пользу.
— Да, — согласился я.
— А ты? — осторожно спросила она. — Ты еще не…
— Завтра утром. Рано утром. Олдершот.
— О, я знаю нескольких ребят, которые там были. Они говорят, что там на самом деле не так уж и плохо.
— Еще немного — и я сам выясню, каково там, — сказал я, уже гадая, сколько протянется этот разговор. Слова давались мне с трудом и звучали фальшиво. Я подозревал, что нам обоим хотелось бы отбросить осторожность и говорить друг с другом искренне.
— Ты, наверное, приехал повидаться с родными?
— Да, решил, что неплохо будет увидеть их перед отъездом. В конце концов, может, это в последний раз.
— Тристан, не говори так. — Она протянула руку и коснулась моего предплечья. — А то сглазишь. Так можно накликать беду.
— Извини. Я только хотел сказать, я решил, что это будет правильно — повидаться с ними. Ведь прошло уже… впрочем, я это уже говорил.
Она заметно смутилась.
— Может, присядем на минуту? — Она показала взглядом на скамью, я пожал плечами, и мы сели. — Я все собиралась тебе написать. Ну, не с самого начала. А потом. Когда поняла, как гадко мы все с тобой поступили.
— Ну ты-то уж точно не виновата.
— Нет, но и без меня не обошлось. Помнишь, как мы поцеловались? Под каштаном?
— Ясно, как вчера, — ответил я, слегка улыбаясь. Я чуть не засмеялся от воспоминания. — Мы были совсем дети.
— Может быть. — Она улыбнулась в ответ. — Но я была в тебя до смерти влюблена.
— Правда?
— Еще как. Я очень долго вообще ни о чем другом думать не могла.
Мне было очень странно слышать ее слова.
— Меня всегда удивляло, что из нас двоих ты предпочла меня.
— С какой стати? Ну да, он был очень милый, очень мне нравился, но я ходила с ним только потому, что ты меня отверг. Теперь кажется, что все это было ужасно глупо, правда? Так банально. То, как мы себя вели. Но тогда все это казалось таким важным. Наверное, мы просто выросли.
— Да, — я все еще удивлялся и не понимал, как вообще можно предпочесть меня Питеру. — А Питер? Он еще…
— О нет. Он ушел месяцев восемь назад. Он во флоте, ты разве не слышал? Я иногда вижу его мать, и она мне рассказывает, что у него все хорошо. Да, тут теперь остались одни девушки. Ужас просто. Если бы ты не уехал, мог бы любую выбрать, только помани.
Я видел, что она мгновенно пожалела об этих словах, — стоило им вылететь, как она сильно покраснела и отвернулась, не зная, как спасти положение. Мне тоже стало неловко, и я отвел взгляд.
— Я должна спросить, — наконец отважилась она. — Вся эта история. С тобой и Питером. Это ведь не то, что все говорят, правда же?
— Ну… А что они говорят?
— Питер… ну, он мне кое-что рассказал. Что ты кое-что сделал. Я ему сразу ответила, что он спутал, что такого не может быть, но он настаивал, что…
— Он все правильно понял, — тихо произнес я.
— Ох. Ясно.
Я не знал, как объяснять, и даже не был уверен, что хочу или могу объяснить. Но вдруг, обуреваемый желанием высказаться, повернулся к ней:
— Понимаешь, Питер тут ни при чем. Он и не мог ответить мне взаимностью. Но это всегда было во мне. Со мной всегда что-то было не так в этом смысле.
— Что-то не так? Вот, значит, как ты на это смотришь?
— Конечно, — ответил я, словно это была самая очевидная вещь на свете. — А разве нет?
— Не знаю. Я не уверена, что это так уж важно. Я сама недавно влюбилась в совершенно неподходящего человека. Он получил что хотел и тут же бросил меня. Сказал, что я — неподходящий материал для жены. Уж не знаю, что это значит.
Я тихо засмеялся.
— Извини. Значит, вы с Питером…
— Нет-нет, — она помотала головой, — нет, у нас с ним все кончилось едва ли не сразу после твоего отъезда. Он был лишь жалкой заменой, если честно. Как только ты уехал, мне стало незачем с ним гулять. Я с ним связалась только для того, чтобы свести тебя с ума от ревности, и очень мне это помогло, ничего не скажешь.
— Сильвия, ты меня поражаешь. Как ты можешь такое говорить?
— Просто у тебя в голове не укладывается, что далеко не все считают Питера пупом земли. Если вдуматься, он просто эгоист. И к тому же злобный. Вы были такими близкими друзьями, но как только он понял, как ты… что ты на самом деле чувствуешь, он тут же тебя бросил, как горячую картошку. После стольких лет дружбы. Гадко.
Я молчал. У меня еще сохранялись какие-то чувства к Питеру, но, по крайней мере, теперь я понимал, что они собой представляли. Детская влюбленность. Но все же мне было чрезвычайно неприятно так о нем думать. Мне хотелось верить, что он по-прежнему мой друг, где-то там, в большом мире, и если мы встретимся снова, как я надеялся, то прошлая вражда будет забыта. Но мы так и не встретились.
— В общем, он это плохо перенес. Несколько месяцев таскался за мной, пока мой отец его не отвадил. После этого он перестал со мной разговаривать. Мы повидались прямо перед его уходом и поговорили нормально, но все же это было не то. Беда в том, что у нас троих так ничего и не сложилось. Он любил меня, но я не отвечала взаимностью. Я любила тебя, но тебя это не интересовало. А ты…
— Да, я, — ответил я, отворачиваясь.
— У тебя кто-нибудь есть? — спросила она, и я снова взглянул на нее, удивленный такой смелостью. Кажется, ни один человек, кроме нее, не мог бы задать такого ошеломляющего вопроса.
— Нет, — быстро ответил я. — Конечно, нет.
— Почему «конечно»?
— Сильвия, я тебя умоляю. Разве у меня может кто-то быть? Моя судьба — оставаться одному.
— Тристан, но ты же не можешь этого знать. И никогда не говори так. Кто-нибудь появится в твоей жизни, и…
Я вскочил и дохнул на сжатые кулаки — у меня замерзли руки, пока мы сидели на скамейке. Мне надоел этот разговор. И было неприятно ее покровительственное отношение.
— Мне пора идти, — сказал я.
— Да-да. Надеюсь, я тебя не расстроила.
— Нет. Но мне надо в лавку, а потом обратно домой. У меня еще куча дел перед завтрашним отъездом.
