Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом
— А эти все заберешь с собой.
— А Боре?
— Я же сказала: для Бори войны нет. Боря из этих бутылочек вырос, я их беру, чтобы варить ему каши...
Потом она выставила банку с медом и торбочку с гречкой.
— Больше ты не унесешь, но оставь свой адрес, я притащу картошки и яиц.
Нина опустила голову. Она знала, что не хватит у нее сил отказаться, она возьмет все, что ей дадут, нужда заставит. Но ее мучила вина отца перед Павлиной, от этого было еще тяжелее.
— Я должна сказать тебе... Ты не знаешь, что тогда ночью Павлина Михайловна ведь приходила к нам, она ругала Павла Никаноровича, и мой отец прогнал ее...
— Почему не знаю, все знаю, — вздохнула Павлина,— Мама рассказала мне. И что твой отец писал Сталину и из-за этого у него были неприятности.
Нина быстро подняла голову, посмотрела на нее.
— Вот видишь, это ты не все знаешь... Например, что мама дважды писала твоему отцу из Бобруйска, и он присылал нам деньги…
Ничего этого Нина не знала, почему-то отец не рассказывал; она видела, как слезы застилали Павлине глаза и как та сердито смахнула их пальцем.
— А Игнатика помнишь? Его ведь забрали у нас, он плакал, просился к русской маме, мы пытались разыскать его, но так и не нашли.
— А где Павлина Михайловна?
— Умерла, еще до войны. Врачи определили пневмонию, а я думаю, от горя она умерла.
Нине хотелось задать главный вопрос — об отце, — но она все не решалась, ждала, что Павлина сама скажет. Но Павлина молчала. И тогда Нина спросила:
— Об отце что-нибудь слышно?
— Нет. — Павла задавила в пепельнице окурок. — Был бы жив, он бы сейчас воевал.
Она странно посмотрела на Нину, опустила глаза.
— Знаешь, иногда я думаю: столько лет прошло, неужели не разобрались?.. А если он и правда виноват?
— Кто... виноват?
Павла стояла, кусая губы, будто не расслышала.
— И тогда я начинаю ненавидеть его... За мать, за себя, за Игнатика... И думаю: как он мог? Как мог?
— Не смей! — Нина кулаками зажала уши.-- Не смей так об отце!
Павла покачала головой, вздохнула:
— Не кричи. Ты не была в моей шкуре, вот в чем дело.
Они долго молчали, Нине хотелось перевести разговор на что-нибудь веселое, но веселого не находилось.
— А помнишь? «Жили-были три павлина, изготовленных из глины...»
— Да, жили-были... Теперь вот один павлин остался...
Она вдруг резко встряхнула головой, отчего взлетели короткие светлые волосы.
— Ладно, жить все равно надо. У меня есть Борька, значит, жить надо и жить можно.
Почему-то она ничего не сказала о муже — ни словечка за весь день. Здесь тоже угадывалась какая-то сложность, но Нина уже спрашивать не могла. Она молчала.
43
Вдруг в июне из Чкалова пришла телеграмма: «Встречай Никиту двадцатого поезд... вагон...»
Нина прямо задохнулась от радости; даже не верилось, что через несколько дней увидит брата — должно быть, ему надоели вечные ссоры с мачехой и он сам попросился к ней в Саратов...
Двое суток торчала она на вокзале — поезд выбился из расписания, пришел с большим опозданием, но Никита не приехал. Нина не знала, что и думать, — вдруг случилась беда? Или он вернулся в Чкалов? А может, вообще раздумал ехать?.. На всякий случай она дала в Чкалов телеграмму-молнию, через два дня от мачехи пришел ответ — тоже молния, — Никита в Чкалов не вернулся. А потом пришло письмо от Людмилы Карловны, но она писала его еще до отъезда Никиты, объясняла, почему решила отправить его в Саратов: отбивается от рук, за его поведение она не хочет брать на себя ответственность в то время, когда у него имеется родная взрослая сестра.
Нина не спала ночами, ей мерещились всякие ужасы: попал под поезд, заболел, и его сняли, кончились продукты, и он умирает от голода... И вдруг пришло письмо.
Мятый и грязный, захватанный конверт, но она сразу узнала разбросанный, весь в углах почерк брата, и все задрожало в ней. Тряслись руки, и, разрывая конверт, она нечаянно порвала и письмо — листок телеграфного бланка, исписанный с обеих сторон химическим карандашом: «Здравствуй, сестренка Нина! Может, ты думаешь, что со мной что-то случилось, а я жив и здоров, чего и тебе желаю...»
Жив!.. Жив и здоров! Это было главное, ничего другого она сперва и не поняла, все повторяла эти два слова: «Жив и здоров!» «...а я жив и здоров, чего и тебе желаю. А не приехал потому, что решил пробираться на фронт. Видала Киносборник № 9? Там пацана наградили медалью, ему 13 лет, а он уже ходил в разведку с партизанами. А мне уже 14, можно считать, скоро 15, и я не дурак, чтобы зубрить за партой, вот кончится война, тогда и доучусь».. Дальше Никитка писал, что хотел убежать еще весной, но не было харчей и денег, а теперь все есть, он слез на одной станции, пишет ей письмо и ждет другого поезда, который подвезет его поближе к фронту.
«Об этом никто не знает, только Венька Листов и ты, Венька, когда поправится его мать, тоже убежит на фронт, а ты всегда была мировой девчонкой и теперь меня не выдавай...»
Жив и здоров! Она задыхалась от радости, все перечитывала письмо, старалась разглядеть на конверте штемпель, но он был смазан, и не удалось узнать, на какой станции он писал свое письмо.
Но постепенно меркла, улетучивалась радость, опять схватывала сердце тревога — куда уехал, где теперь его искать? И главное — как искать?
Вечером, когда пришла Евгения Ивановна, Нина дала ей прочесть письмо брата.
— Ишь ты, не выдавай... Это чтоб отцу не писала. Не горюй, поймают голубчика и вернут. Они теперь все на войну бегают.
Она рассказала, как в прошлом году вот так же убежал сын ее сменщицы, оставил записку, мол, не ищите, а ждите с победой. Да недалеко убежал, в Аткарске сняли с поезда.
— И твоего снимут, вот увидишь.
Моего не снимут, вздохнула Нина, а если и снимут, он пересядет на другой. Она хорошо знала своего брата.
Она, конечно же, сразу написала отцу, сочиняла письмо так, чтобы не очень испугать, а поступку Никитки придать юмористическую окраску: «Никитка не одинок, сейчас вообще имеет место массовый забег мальчишек на фронт, но их с ближайших же станций возвращают домой...» Все в таком духе.
На другой день она отправила письмо, приложила и Никиткино послание и как-то сразу успокоилась — словно письмо к отцу само по себе уже гарантировало возвращение брата.
44
Опять пошла полоса удач: как-то на улице встретила Аду, и та помогла ей устроиться чертежницей в КЭЧ.
В чертежном зале ей отвели место в углу, далеко от окон, зато рядом с печью, работать и днем приходилось с настольной лампой, но Нину это не пугало, она боялась холодов, а тут зимой, конечно, будет тепло.
«Чертежный зал» — это так называлось, на самом деле никакой не зал, а небольшая комната с четырьмя столами; на трех лежали чертежные доски, здесь работали, а на четвертый складывали готовые чертежи.
Кроме Нины, в «зале» сидели еще две чертежницы— Зина и Фира, — их столы стояли у окон; Зина чем-то напоминала Марусю Крашенинникову, то ли возрастом — ей было за тридцать, — то ли «взрослым» пучком на затылке, Зина была серьезной, аккуратной, работала в нарукавниках, волосы прикрывала косынкой: не дай бог волосок упадет на свежую тушь — пропал чертеж.
Черноглазая Фира, вся в мелких кудряшках, была хохотушкой и модницей, в ящике стола у нее лежало зеркало, и она без конца выдвигала ящик, гляделась в зеркало, прихорашивалась, приглаживала маленькой расческой густые брови, все платья ее были в мелких воланах и тоже казались кудрявыми. Она всегда приносила с собой конфеты — монпансье, душистые довоенные «подушечки», а то и «раковые шейки», всех угощала, Зина включала электрическую плитку, они пили чай, Зина спрашивала :
— И где только ты их достаешь?
— Как — где? Дома, у мамы в буфете...
Она хохотала, откинувшись на спинку стула, и опять выдвигала ящик, расчесывала волосы и брови.
В первый же день, когда Нина только села за свой стол, Фира подошла к ней, сказала:
— Если что надо — не стесняйся, у меня есть мягкие ластики и заграничные 'бритвочки, чтоб соскабливать тушь.
В институте Нина не пользовалась ни ластиками, ни лезвиями, они чистили чертежи корочкой черствого белого хлеба, а тушь удаляли мякишем, не оставалось ни следов карандаша, ни вмятин. Но то было до войны, где сейчас взять эту белую корочку?
Нине нравилась красивая нарядная девушка, словно чудом залетевшая сюда из счастливых довоенных времен; к тому же она всегда была приветлива, всегда С улыбкой, всех одаривала конфетами и сладким хворостом, который приносила из дому, Нина, выдвигая ящик своего стола, часто обнаруживала горстку конфет или орехов, и ее мучило, что ей-то нечем отдарить Фиру, и она старалась помочь ей работой. Фира была не очень квалифицированной чертежницей, часто не успевала сделать работу к сроку, и Нина дотягивала ее чертежи, поправляла, снимала лишние линии, удаляла кляксы...
