Чарльз Буковски - Хлеб с ветчиной
Между тем в Першинг-сквере люди днями напролет спорили на тему: есть Бог или Его нет. Большинство выдвигали довольно слабые аргументы, но время от времени сходились по-настоящему подкованные Верующий и Атеист, и на это стоило посмотреть и послушать.
Когда у меня заводилось несколько монет, я шел в бар, который располагался под большим кинотеатром. Мне было 18, но меня обслуживали. Выглядел я неопределенно, иногда на 25, а норой и на 30. Бар держал китаец, он никогда ни с кем не разговаривал. Все, что от меня требовалось, это расплатиться за первое пиво, потом платил какой-нибудь озабоченный гомик. Чтобы не было противно, приходилось переключаться на виски. Я раскручивал его на виски, но когда он подступал уж совсем близко, меня тошнило, я отталкивал его и уходил. Со временем пидоры раскусили меня, и местечко потеряло свою привлекательность.
Посещения библиотеки наводили на меня тоску. Я быстро пресытился чтением книг и вскоре просто хватал первый попавшейся под руку том, желательно потолще, и шел по залу, высматривая девиц. Всегда находились одна или две симпатичные, молодые. Я садился за три-четыре стула от нее и прикидывался, будто читаю, стараясь выглядеть настоящим интеллектуалом. Я надеялся, что какая-нибудь да клюнет на меня. Я знал, что безобразен, но думал, что если я буду выглядеть достаточно интеллигентным, то и у меня появится шанс. Но, увы, это никогда не срабатывало. Девицы сосредоточенно делали записи в свои блокноты, потом вставали и уходили, тогда как я наблюдал за мерными и магическими движениями их тел под чистенькими платьями. Интересно, что бы Максим Горький предпринял в таких обстоятельствах?
Дома разыгрывался один и тот же сценарий. Вопросы не задавались, пока мы не усаживались за ужин.
— Ты нашел работу? — спрашивал отец, отведав первое блюдо.
— Нет.
— А пытался?
— Много раз. В некоторые места заходил по два-три раза.
— Не верю.
Но это было правдой. Как было правдой и то, что многие компании давали объявления в газеты, но свободных рабочих мест не имели. Так они поддерживали на плаву свои отделы кадров. А еще убивали время и надежды многих отчаявшихся людей.
— Ничего, ты найдешь работу завтра, Генри, — заканчивала разговор мать…
49
Гитлер разворачивал военные действия в Европе, создавая рабочие места для своих безработных. Я искал работу все лето, но так и не нашел. Джимми Хэтчер получил место на авиационном заводе. В тот день я был вместе с ним, и мы одной ручкой заполнили анкеты. Мы заполнили их идентично, кроме одной графы — место рождения. Я поставил — Германия; Джимми — Рэдинг, Пенсильвания.
— Джимми получил работу на авиационном заводе, — выговаривала мне мать, — а ведь он заканчивал ту же самую школу, что и ты, и лет ему столько же. Почему же тебе отказали?
— Зачем им человек, у которого на лице написано, что он не любит работать, — вмешался отец. — Все, на что он способен, это просиживать в спальне свою чугунную задницу и слушать симфонии по радио!
— Ну, мальчик любит музыку. Это уже что-то.
— Но что он может с этим «что-то» сделать? Это БЕСПОЛЕЗНО!
— Ну, а что тут можно сделать? — не выдержал я.
— Ты должен пойти на радиостанцию и сказать, что обожаешь такого рода музыку и можешь работать ведущим радиопередачи.
— О Боже, если бы было все так просто!
— А откуда ты знаешь? Ты что, пробовал?
— Да я знаю, что это невозможно.
Отец потянул в рот большой кусок свиной отбивной. Сальный край торчал между губ, пока он пытался прожевать мясо. Казалось, что у него три губы. Когда с отбивной было покончено, отец обратился к матери:
— Вот видишь, твой мальчик просто не хочет работать.
Мать посмотрела на меня и задала свой постоянный вопрос:
— Генри, ты почему не ешь?
В конце концов было решено, что я должен пойти в городской колледж. Тем более, что обучение было бесплатным, а подержанные учебники можно было приобрести в букинистическом магазине. Отец стыдился, что я был безработным, а посещение колледжа придавало бы ему респектабельности. Эли Ла Кросс (Плешивый) уже проучился там семестр, он-то и проконсультировал меня.
— На каком факультет меньше всего мозгоебки? — спросил я.
— На журналистике. Они там ничего не делают.
— Отлично. Буду журналистом.
Я пробежал расписание занятий.
— А что это за координационный день?
— Ой, это чушь несусветная. Можешь пропустить.
— Спасибо, что предупредил. Давай тогда заглянем в тот бар, что напротив колледжа и примем по паре пива.
— Вот это правильно!
— Надо думать.
После координационного дня был день выбора учебных дисциплин. Я прибыл в колледж на трамваях с пересадкой: «W» до Вермонта, а там на «V» до Монрои. Народ носился по университетскому городку с брошюрами и бумагами. Я понятия не имел, что мне делать, куда все бегут. Я разнервничался.
— Извините меня… — обратился я к девушке, но она лишь мельком глянула на меня и улизнула.
Тогда я схватил пробегавшего парня за пояс и остановил его.
— Ты что делаешь? Совсем уже…
— Заткнись. Я хочу узнать, куда это все несутся? Мне-то что делать?
— Так вам же вчера все объяснили! Для чего тогда координационный день?
— Ох, черт…
Я отпустил его. Парень исчез, оставив меня в полном неведении. Я-то представлял себе, что приду в колледж, скажу, что хочу изучать Журналистику, и мне выдадут расписание занятий. Но ничего подобного. И я снова почувствовал себя первоклассником, который ничего не знает и с ужасом смотрит на коварных старшеклассников. Я сел на скамейку и стал разглядывать снующих взад и вперед людишек. «А что если устроить фикцию? — пришла мне в голову забавная мысль. — Буду говорить родителям, что занятия в колледже идут полным ходом, а сам целыми днями буду валяться на газоне».
Но тут я узнал в пробегающем мимо студенте Плешивого. Я вскочил и схватил его сзади за воротник.
— Эй, эй, Хэнк! Ты чего делаешь?
— Сейчас увидишь, придурок!
— Да что случилось? В чем дело?
— Как мне теперь получить это ебучее расписание? Что делать?
— Я думал, ты знаешь?
— Откуда? Что я, родился с этим знанием?
Я потащил его к скамейке, удерживая за ворот рубашки.
— Давай выкладывай все по порядку, коротко и ясно. Что нужно сделать и как. Справишься, будешь пока жить!
И Плешивый все разъяснил. У меня был персональный координационный день. Напоследок, все еще держа его за воротник, я заявил.
— Сейчас я отпускаю тебя. Но наступит день, когда ты заплатишь мне за всю эту мозгоебку. Не знаю когда, но это обязательно случится.
Я отпустил его, и он смешался с потоком студентов. Получалось, что мне уже не имело смысла спешить и беспокоиться. Все равно теперь на мою долю оставались наихудшие классы, наипротивнейшие учителя и неудобнейшие часы. Я не спеша брел по университетскому городку и подписывал класс за классом. Выходило, что я был самый незаинтересованный студент во всем колледже. Меня посетило чувство превосходства.
Но ненадолго, до моего первого урока Английского, назначенного на 7 утра. На часах было 7:30, я был с бодуна, стоял у двери класса и прислушивался. Родители выдали мне деньги на учебники, а я их пропил. Ночью улизнул через окно своей комнаты и просидел до закрытия в ближайшем баре. От выпитого пива меня трясло. Я еще не проспался. Решившись, я открыл дверь и вошел. Мистер Гамильтон, наш преподаватель Английского, стоял перед классом и пел. Громко работал граммофон, и класс пел вместе с мистером Гамильтоном песню Гилберта и Салливана.
Теперь я правитель Королевской Флотилии…
И все послания вывожу круглым почерком…
Теперь я правитель Королевской Флотилии…
Придвиньтесь ближе к своим конторкам
и никогда не выходите в море…
Все могут быть правителями
Королевской Флотилии…
Я прошел в конец классной комнаты и отыскал свободное место. Гамильтон выключил граммофон. В черно-белом крапчатом костюме с ярко-оранжевой манишкой на груди он смахивал на Эдди Нельсона. Повернувшись к классу лицом, он взглянул на свои часы и обратился ко мне:
— Надо понимать, вы мистер Чинаски?
Я отвесил поклон.
— Вы опоздали на тридцать минут.
— Да.
— Позволили бы вы себе такое опоздание, скажем, на свадьбу или похороны?
— Нет.
— Почему же нет, поясните, будьте любезны?
— Ну, если бы это были мои похороны, я бы просто обязан был находиться на месте. Если же это была моя свадьба, то можно считать ее моими похоронами.
Я стал скор на язык.
— Милостивый государь, — отозвался мистер Гамильтон, — мы слушали песню Гилберта и Салливана в порядке изучения правильности произношения. Встаньте, пожалуйста.
