Чарльз Буковски - Хлеб с ветчиной
— Здравствуйте, мальчики, — сказала она, проходя мимо.
— Здравствуйте, мэм, — ответили мы хором.
— Чудесный денек выдался сегодня, — тарахтела дама, открывая дверцу автомобиля и загружая в него свои пакеты.
Разобравшись с ношей, она повернулась к Джимми:
— Ох, какая у тебя превосходная фигура, парень! Могу поспорить, что ты мог бы быть Тарзаном.
— Нет, мэм, — встрял я, — к сожалению, он обезьяна, а эти — его
племя.
— Ах вот как, — улыбнулась старушка, села в автомобиль и запустила двигатель.
Мы подождали, пока она развернулась и укатила.
— Ну что ж, Чинаски, — продолжил Ньюхэл, — в школе ты был знаменит своим огромным ртом и глумливой усмешкой на дурацких губах. Сейчас я излечу тебя от этой напасти, — и ринулся на меня.
Я не был готов к отпору Передо мной, на фоне голубого неба, мелькала фигура Ньюхэла и его кулаки. Он был проворнее обезьяны и крупнее. Я ощущал удары его кулаков, они были словно каменные. Мне казалось, что я уже не смогу нанести ни одного ответного удара. Сквозь прищуры подбитых глаз я продолжал наблюдать, как его кулаки молотили меня. Черт бы его взял, он не выдыхался, и отступать уже было некуда. Я стал подумывать, возможно, это я слабак, может, я должен просто убежать?
Но постепенно мой страх стал ослабевать и совсем исчез. Осталось лишь удивление его силе и выносливости. Где он научился этому? Этакая свинья? А он все долбил. Я уже ничего не мог видеть — глаза застили желтые, зеленые, лиловые вспышки и вдруг ужасный взрыв КРАСНОГО… И я понял, что падаю.
Как такое могло случиться?
Я приземлился на одно колено. Над головой послышался звук пролетающего самолета. Мне захотелось оказаться в нем. Губы и подбородок были мокрыми, это из носа бежала моя теплая кровь.
— Оставь его, Джимми. Он готов…
Я поднял голову и сфокусировал взгляд на Ньюхэле.
— Похоже, твоя мамаша неплохо отсасывает, — выговорил я.
— УБЬЮ!
Ньюхэл бросился на меня раньше, чем я успел подняться. Он схватил меня за глотку, мы повалились на асфальт и покатились, покатились и закатились под «додж». Там Ньюхэл обо что-то ударился головой. Не знаю, обо что, я услышал только звук. Все произошла так быстро, что другие ничего не поняли. Ньюхэл ослабил хватку, я вырвался и выбрался из-под машины. За мной вылез и Джимми.
— Я убью тебя, — повторил он и снова замахал кулаками.
Он молотил с прежней яростью, но удары были уже не те. Он ослабел. Теперь после его попаданий у меня перед глазами не появлялись цветные вспышки. Я видел небо, припаркованные авто, лица его друзей и его самого. Я всегда медленно раскачиваюсь. Ньюхэл пытался сохранить преимущество, но он явно выдохся. И я поднял свои короткие руки. Мои руки — мое проклятие — вшивое оружие.
Что за утомительные были времена — годы моей юности — я хотел жить на полную катушку, но не имел ни малейшей возможности.
Я нанес ему сильный удар правой в живот, он стал задыхаться. Тогда я схватил его левой за шею и еще раз приложился правой в живот, потом оттолкнул и тут же пару раз съездил по его точеной физиономии. У него глаза полезли на лоб. Раньше он не испытывал такого. Золотоволосый был в ужасе. Он не знал, что такое поражение, как его переносить и запаниковал. Я решил прикончить его не спеша.
Но тут я получил удар сзади по голове.
Кто-то здорово приложился. Я повернулся — это был его рыжеволосый друг Кол Ивэнс.
Замахнувшись на него, я заорал:
— Пошел на хуй! Я разберусь со всеми вами по очереди! Ты следующий!
Джимми долго не простоял. Я слегка потанцевал вокруг него, затем атаковал. Сначала он держал удары здорово, я даже стал подумывать, что не смогу завалить его. Но он вдруг пошатнулся, посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Эй, послушай, мы могли бы стать корешами, посидеть в баре и выпить по паре пива» и рухнул.
Приятели подскочили к нему и подняли на ноги. Поддерживая его под руки, они справлялись:
— Ты в порядке, Джим?
— Что этот ублюдок сделал с тобой? Скажи только слово, Джим, и мы размажем его в говно.
— Отведите меня домой, — сказал свое слово Джимми.
Я наблюдал, как они спускались по лестнице и каждый пытался поддерживать своего лидера. Один парень нес его рубашку и майку..
Я вернулся к своей телеге. Джастин Филлипс встретил меня презрительной усмешкой.
— Я не надеялся тебя снова увидеть.
— Не фамильярничай с неквалифицированной рабсилой, — ответил я и покатил телегу к лифту.
Мое лицо и одежда были в ужасном беспорядке. Я нажал кнопку лифта. Альбинос, как ни странно, не заставил себя ждать. Двери открылись.
— Нет слов, — сказал лифтер. — Я слышал, ты стал чемпионом в
тяжелом весе.
Там, где годами ничего не происходит, новости распространяются очень быстро.
Полутораухий Ферис поджидал меня.
— Ты решил перебить всех наших посетителей?
— Только одного.
— Откуда нам знать, что ты не возьмешься за остальных?
— Он первый избил меня.
— Нас это не касается. Факт налицо. Ты перешел все границы.
— Как насчет моего чека?
— Вышлем по почте.
— Отлично. До встречи…
— Подожди. Верни ключ от шкафчика.
Я достал цепочку, на которой болтался единственный ключ, отцепил его и отдал Ферису.
Дверь служебного хода была стальная, тяжелая и неуклюжая. Я отворил ее и, стоя в потоках дневного света, махнул на прощание своему первому управляющему рукой. Он не ответил, просто смотрел на меня. Я вышел, и дверь захлопнулась. Как бы там ни было, но мне нравился этот человек.
48
— Значит, ты не смог продержаться на работе и неделю?
Мы ели тефтели со спагетти. Мои проблемы всегда обсуждались за ужином. Ужин — самое несчастливое время суток. Я не ответил на поставленный отцом вопрос.
— Так что случилось? Почему они дали тебе под зад?
Я молчал.
— Генри, отвечай, когда с тобой отец разговаривает! — не выдержала мать.
— Да он просто не выдержал, вот и все!
— Посмотри на его лицо, — обратилась к отцу мать, — оно все в ушибах и ссадинах. Генри, твой начальник не бил тебя?
— Нет, мама…
— Ну, почему ты не ешь, Генри? У тебя никогда не бывает аппетита.
— Он не может есть, — начал отец, — он не может работать, он ничего не может, и ни одна баба ему не даст!
— Незачем говорить о таких вещах за столом, папочка, — пожурила его мать.
— Так это правда! — воскликнул отец, накручивая спагегги на вилку
Он соорудил огромный шар, запихнул его в рот и принялся жевать. Чавкая, он подцепил тефтельку, запустил ее следом и в завершение присовокупил кусок французской булки.
Я вспомнил Ивана из «Братьев Карамазовых»: «Кто не хотел убить своего отца?» — вопрошал парень.
Отец старательно перемалывал это месиво пищи, и одна макаронина свисала с его губ. Наконец он заметил беглянку и с шумом всосал ее в общий котел.
Прожевав, отец засыпал в чашку кофе две чайные ложки сахара с горкой, размешал и сделал гигантский глоток, который тут же выплюнул мимо своей тарелки прямо на скатерть.
— Да это крутой кипяток!
— Аккуратней, папочка! Не нужно так спешить, дорогой, — сказала на это мать.
По настоянию родителей я стал околачиваться на бирже труда, но это было тупое и бесполезное занятие. Нужно было иметь знакомства, чтобы устроиться хотя бы помощником официанта. А так можно было рассчитывать только на посудомойку, город кишел посудомойщиками. И я просиживал вместе с этим скопищем невостребованной рабсилы в Першинг-сквере полуденные часы. Здесь же располагались евангелисты, у одних были барабаны, у других гитары, по кустам и уборным шастали гомики.
— У педиков всегда есть деньги, — рассказывал мне один бродяга, совсем юнец. — Я у одного прожил две недели. Пил, жрал все, что хотел, он даже купил мне кое-какие шмотки, но по ночам высасывал, сука, из меня все силы. Я скоро вставать с кровати не мог. Однажды ночью сбежал, пока он спал. Погано было. Один раз он попробовал меня поцеловать в губы, я так въебал ему, что он летел через всю комнату. «Еще раз сделаешь такое, убью!» — сказал я ему.
Еще было хорошее местечко — кафетерий Клифтона. Если денег не хватало, они брали сколько было. А если вовсе не было, то можно было поесть и даром. Многие бродяги приходили туда и хорошо питались. Держал это заведение какой-то богатый старик, очень неординарная личность. Но я не мог заставить себя прийти туда и нажраться до отвала на дармовщину. Я брал кофе, кусок яблочного пирога и давал им пятак. Иногда я разрешал себе съесть пару горячих сосисок. Там было тихо, прохладно и чисто. Приятно было посидеть возле декоративного водопада — возникала иллюзия, что жизнь прекрасна. Можно было пробыть там весь день, попивая чашку кофе за три цента, и никто не попросит вас удалиться, как бы скверно вы ни выглядели. Выставлялось только одно условие — бродяг просили не приносить и не распивать спиртное. Такое место было островком надежды для тех, у которых ее совсем не оставалось.
