Ханох Левин - Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

Жертвоприношение

АВРААМ. Сын мой, Ицхак, знаешь ли ты, что я собираюсь сейчас с тобой сделать?

ИЦХАК. Да, папочка, конечно, знаю. Ты собираешься зарезать меня, как скотину.

АВРААМ. Бог повелел мне это сделать, сынок.

ИЦХАК. Да я же не возражаю, папа. Если ты чувствуешь, что должен зарезать меня, режь.

АВРААМ. Что это значит «чувствуешь»? У меня просто нет другого выхода.

ИЦХАК. Я понимаю тебя, папа, понимаю. Не мучай себя. Возьми в руки нож и зарежь.

АВРААМ. Пойми. Я делаю это только потому, что я, Авраам, — орудие в руках Господа.

ИЦХАК. Разумеется, орудие, папа. Конечно, ты орудие. Я всегда подозревал, что мой отец всего лишь орудие. Ну что ж, давай, занеси свой нож над любимым и единственным сыном твоим. Зарежь его, как корову.

АВРААМ. Очень мило с твоей стороны, сынок. Очень мило. Нехорошо, Ицхак, издеваться над родным отцом. Мне и без того нелегко.

ИЦХАК. Да кто над тобой издевается, папа? Я же тебе говорю — возьми в руки нож и зарежь своего несчастного сына. И пусть не дрогнет твоя отцовская рука.

АВРААМ. Конечно. Проще всего обвинить во всем меня. Давай, давай, сынок, не стесняйся. Обвиняй во всем твоего одинокого, несчастного отца. Он стерпит.

ИЦХАК. Папа, да я ни в чем тебя не обвиняю. Ты же всего-навсего орудие в руках Господа. Когда Господь говорит тебе: «Убей своего сына, как собаку», — ты покорно, как баран, идешь и убиваешь.

АВРААМ. Вот это славненько. Вот что я заслужил на старости лет. Давай, давай, продолжай в том же духе. Обвиняй меня во всех смертных грехах, если тебе так нравится. Обвиняй своего старого, сломленного жизнью отца, который в таком преклонном возрасте вынужден лезть на высокую гору, возлагать тебя на жертвенник, убивать, а потом еще и ломать голову, как рассказать об этом твоей мамочке. Ты что же думаешь, мне в мои годы больше заняться нечем?

ИЦХАК. Я очень хорошо тебя понимаю, папа. Я не жалуюсь. Говорю же тебе: режь. Убей своими собственными руками наследника твоего, кровинушку твою, омой его жаркой кровью руки свои. Давай, папа, режь. Я готов. Режь.

АВРААМ. Да-а, сыночек мой дорогой. Умеешь ты играть на чувствах отца, которому скоро предстоит потерять своего сына. О сын мой, воспитанный в уважении к родителям своим! Посмотри на меня глазищами своими огромными и разбей мое сердце навеки! Отрави своему престарелому отцу, который не может ослушаться повеления Господа, те жалкие дни, что осталось ему прожить на земле после ужасной смерти твоей!

ИЦХАК. Не понимаю я тебя, папа. Ты же видишь, я не против. Если ты готов хладнокровно убить сына своего, которого чудесным образом Господь даровал тебе в возрасте девяноста лет, если ты готов зарезать радость жизни твоей, единственное утешение старости твоей, неужели я скажу тебе — «нет»? Режь, папулечка, режь меня. И пусть не мучают тебя угрызения совести. В самом деле. Что тут такого особенного? Ну, собираются зарезать ребенка. Подумаешь! Маленького и слабого ребенка. Пустяки! Особенно когда это делает его собственный отец. Тем более что он профессиональный забойщик скота и орудие в руках Господа. Смелее же, папочка, смелее. Вонзай свое смертоносное лезвие в мою юную плоть. Перережь мое нежное горло. Пусть кровь моя хлынет потоком на землю, как кровь коровы. Преврати меня в корову, любимый папочка. Пусть глаза мои вылезут из орбит. И когда я издам свой последний крик и мой синий язык вывалится наружу, когда я, плоть от плоти твоей и кровь от крови твоей, забьюсь в предсмертной судороге на этом камне, поверни свой нож у меня в горле, папочка. Добей меня! Ну, давай же, режь меня, режь, смелее!

АВРААМ. Ничего не поделаешь. Я родился, чтобы стать жертвой. Да, я — жертва. Вот она — награда за все, что ты делаешь для своих детей. В конце концов они плюют тебе в лицо. Конечно, почему бы не помучить меня, если можно? Почему бы не сделать меня еще несчастнее. А ведь я всего-навсего пытаюсь выполнить то, что предписано мне небесами. Пожилой человек, старик, одной ногой уже в могиле. Может быть, ты вообще хочешь сбежать, а? Может быть, ты хочешь, чтобы я гнался за тобой, сбивая в кровь свои старческие, подгибающиеся ноги? Да? Или, может, ты сам хочешь вонзить в меня острый нож? А что, давай! Возьми этот нож и зарежь меня. Зарежь своего отца, он это заслужил.

ИЦХАК. Нет уж, режь меня ты, милосердный и жалостливый папочка. Ты меня режь, праведник.

АВРААМ. Убей своего отца, разбойник! Убей меня!

ИЦХАК. Режь, образцовый папочка с добрым еврейским сердцем! Режь!

АВРААМ. Сбрось в могилу отца своего единственного, мерзавец!

ИЦХАК. Режь, папочка, режь меня, не бойся! А мое мясо отнеси мамочке…

АВРААМ. Убийца! (Хватает Ицхака за горло.) Лежать!

ИЦХАК. Голос! Голос! Я слышу голос!

АВРААМ. Какой еще голос?! Лежать!

ИЦХАК. Голос с неба!

АВРААМ. Какой еще голос с неба? Лежать!

ИЦХАК. Не знаю. Он сказал: «Авраам, не трогай ребенка».

АВРААМ. Я ничего не слышал.

ИЦХАК. Ты просто оглох от старости. Тихо! Вот, опять… «Не трогай мальчика». Слышишь?

АВРААМ. Нет.

ИЦХАК. Клянусь тебе. «Не трогай ребенка». (Пауза. Авраам отпускает Ицхака.) Клянусь тебе, папа, я слышал голос с неба. (Пауза.)

АВРААМ. Я верю тебе, сынок. Ты прав, я немножко глуховат.

ИЦХАК. Чтоб мне провалиться на этом месте! Ты же знаешь, я был не против. Но голос с неба — это голос неба. (Пауза.) Ты же видел, что я был совсем не против. (Пауза.) Мы оба были не против. (Пауза.) Разве мы были против? (Пауза.) Но ведь все кончилось хорошо, папа, правда? Почему же ты такой расстроенный?

АВРААМ. Я думаю. Если другим отцам придется убивать своих детей, какая сила их спасет?

ИЦХАК. Всегда есть надежда, что послышится голос с неба.

АВРААМ (умиротворенно). Ты так считаешь?

Вдова Вазахти

ВАЗАХТИ. Я Вазахти. Вдова.

ОЗАХ. Я — Озах. Сирота.

ЖУРНАЛИСТ. А я — журналист Пецек. Сегодня мы попытаемся понять, что чувствуют израильтяне, потерявшие на войне своих близких. Мы возьмем интервью у несчастной вдовы Вазахти и ее осиротевшего сына.

ВАЗАХТИ. Садитесь, пожалуйста.

ПЕЦЕК. Спасибо. Бедная, бедная, несчастная вдова Вазахти…

ВАЗАХТИ. Зовите меня просто Вазахти.

ПЕЦЕК. Боже упаси! Есть приличия. Что я вам, близкий друг? Мальчишка какой-нибудь?

ВАЗАХТИ. Я вас очень прошу.

ПЕЦЕК. Нет-нет, даже и не просите, несчастная вдова, я джентльмен. Лучше скажите нам, пожалуйста, чем вы занимались, когда получили известие о гибели вашего мужа?

ВАЗАХТИ. Спала.

ПЕЦЕК. Почему?

ВАЗАХТИ. Это было ночью.

ПЕЦЕК. А потом, после того, как получили известие?

ВАЗАХТИ. Встала.

ПЕЦЕК. Почему вы не уснули снова?

ВАЗАХТИ. Не могла.

ПЕЦЕК. Почему? Вы же сказали, это было ночью.

ВАЗАХТИ. Но ведь погиб мой муж.

ПЕЦЕК. Да, понимаю. А что вы в тот момент чувствовали?

ВАЗАХТИ. Мне было грустно. По-моему.

ПЕЦЕК. Почему?

ВАЗАХТИ. Потому что погиб мой муж.

ПЕЦЕК. Значит, ваш муж погиб, и поэтому вам было грустно.

ВАЗАХТИ. Да.

ПЕЦЕК. Логично. А о чем вы той ночью думали?

ВАЗАХТИ. О муже.

ПЕЦЕК. Потому что он погиб?

ВАЗАХТИ. Да.

ПЕЦЕК. Понимаю. (Обращаясь к сыну.) А ты, бедняжка, о чем думал ты в ту ночь, несчастный сирота?

ОЗАХ. Об отце.

ПЕЦЕК. Почему?

ОЗАХ. Потому что он погиб.

ПЕЦЕК. Тебе было грустно?

ОЗАХ. Да.

ПЕЦЕК. Почему?

ОЗАХ. Потому что погиб мой папа.

ПЕЦЕК. А что ты делал потом?

ОЗАХ. Плакал.

ПЕЦЕК. Потому что погиб твой папа или по какой-то другой причине?

ОЗАХ. Потому что погиб мой папа.

ПЕЦЕК. А чем ты занимался на следующий день?

ОЗАХ. Пошел на похороны.

ПЕЦЕК. На чьи похороны?

ОЗАХ. Моего отца.

ПЕЦЕК. И там ты тоже плакал?

ОЗАХ. Да.

ПЕЦЕК. По той же самой причине?

ОЗАХ. Да.