Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова
Великий Магнус одобрил проект и дал указание Центральному бюро трудовых ресурсов распределить освобожденную рабочую силу. А в одиннадцать часов утра во дворе завода состоится многолюдный митинг, на котором должен выступить главный инженер-конструктор Иосиф Димов. После митинга Законодательный Совет и профсоюзы закатят торжественный обед, на котором первый министр Законодательного Совета вручит мне Золотой знак Почета. Вот какой славный день мне предстоял: я получу Золотой знак и выступлю перед народом.
Но я проснулся в отвратительном настроении. После бессонной ночи я чувствовал себя измотанным, обессилевшим, как человек, перенесший тяжелый и опасный сердечный приступи с трудом выбрался из-под одеяла, не зажигая лампы, ощупью, нашел комнатные туфли и неуверенными шагами, как больной, побрел в свой гимнастический зал.
Чтобы попасть в это помещение, нужно было пройти через специальный вестибюль, представлявший собой большую камеру, разделенную на два отсека, причем отсек, соединявшийся с гимнастическим залом, был снабжен установкой для герметической изоляций от внешнего мира. Зал был невелик, не больше вестибюля, он был озарен бледно-зеленым неоновым светом. В нем стояли два снаряда: перекладина и круговой эскалатор, у которого были видны только четыре ступеньки, обнесенные легкими перилами, остальная же его часть находилась под мраморным полом. На перилах слева установлен специальный электрический рычаг, регулирующий скорость движения ступенек. В лучшие дни, когда я чувствовал себя бодрее, мне удавалось „пробегать” не сходя с места от пяти до восьми километров – расстояние весьма солидное для человека, ведущего преимущественно сидячий образ жизни.
Я прошел мимо перекладины, не взглянув на нее, лениво встал на нижнюю ступеньку эскалатора и осторожно нажал рычаг скорости. Ступеньки поплыли сначала медленно, потом быстрее – мой повседневный бег на месте начался в неизменном, давно установленном порядке.
„А почему бы не позвонить в кабинет первого министра и не сказать его секретарям, что мне сегодня нездоровится, пусть перенесут торжество на завтра!” – мелькнуло у меня в голове, когда стрелка спидометра показывала двенадцать километров в час.
Эта мысль, пожалуй, еще не до конца созревшая, показалась мне спасительной и я ухватился за нее, как утопающий за соломинку. Чем завтрашний день будет лучше сегодняшнего и будет ли он лучше вообще, я не знал, но как бы то ни было, счастливая мысль мне пришлась по душе, и я повернул рычаг на сто восемьдесят градусов влево. От резкой остановки эскалатора меня швырнуло вперед и я растянулся ничком.
В начале девятого я, выбритый до блеска, распространяя вокруг легкий аромат дорогого трубочного табака, в строгом костюме табачного цвета вошел в столовую и, притворившись, что не замечаю Эм-Эм, торчавшего в противоположном углу, направился к пищевому автомату и нажал кнопку. Автомат выдал мне стакан черного кофе. Эм-Эм, не дожидаясь, приглашения, движимый импульсами накопленного опыта, бесшумно приблизился к моему плечу и, уставившись на меня немигающими зелеными глазами, спросил, не забыл ли я взять бутерброд с ветчиной. Я сказал ему, что все бутерброды в мире мне опротивели, я их видеть не хочу.
– Но вчера вы съели один, – напомнил Эм-Эм.
– Это был последний бутерброд в моей жизни! – заявил я совершенно серьезно.
– Прошу прощения, – сказал Эм-Эм, – но напоследок вы ведете себя странно. Этим утром вы на десять минут раньше прервали зарядку, а теперь не желаете есть бутерброд. Пожалуй, я вызову профессора из больницы, чтобы он вас осмотрел.
– Если ты это сделаешь, – сказал я, ставя пустой стакан на подставку автомата, – если ты это сделаешь, – повторил я, – то я возьму отвертку, разберу тебя на составные части и выброшу в мусоропровод.
– Вы не сделаете этого, – бесстрастным тоном промолвил Эм-Эм.
– Почему ты так думаешь? – спросил я, прищурившись, и в ту же секунду почувствовал, что краснею от стыда,- разве можно злиться на робота!
– Потому что вас лишат звания и приговорят к принудительным работам, – продолжал Эм-Эм. – Мы, роботы, – общественная собственность и находимся под охраной государства.
– Ничего, – сказал я мрачно, постепенно освобождаясь от нахлынувшего на меня чувства стыда, – я никакой работы не боюсь, а на звания мне наплевать!
Робот не шевельнулся, над его лбом вспыхнула красная лампочка, а в зеленых глазах, казалось, полыхал пожар.
– Успокойся, – сказал я. – Не видишь разве, что я шучу?
Мрачное выражение моего лица говорило о том, что я вовсе не шучу, и красная лампочка Эм-Эм продолжала тревожно светиться.
Я вышел на лестницу, застланную красными ковровыми дорожками. Сверху лился белый неоновый свет. Я в нерешительности задержался перед лифтами, не зная, как поступить, – то ли спуститься на улицу, то ли подняться на террасу, откуда можно за считанные минуты перенестись в центр города на вертолете, – терраса небоскреба была приспособлена под вертолетную площадку. Я вспомнил, что за последние месяцы всего один раз был в центре города – ходил посмотреть книжные новинки. Вертолет ежедневно доставлял меня на аэроостановку „Электропалас”, откуда по воздушному мосту я направлялся в своей институт. Бюро добрых услуг поддерживало чистоту в моей квартире, меняло постельное белье, доставляло в кабинет нужные канцтовары, а на кухню – кофе, соки, бутерброды. Эм-Эм поддерживал связь с окружающим миром по телефону, выслушивал радиосводки научных институтов, заполнял картотеки – световую и звукозаписи, – вел мое нехитрое холостяцкое хозяйство. Жизнь наша была устроена так, что мне не приходилось терять время на хозяйственно-бытовые заботы, как и на ознакомление с научно-технической информацией самого общего характера. Необходимость выходов в город была сведена до минимума: я обедал в ресторане научных работников, который находился в двух шагах от моего института, в театр „Современник”, где играла Лиза (она переквалифицировалась, и, к моему большому удивлению, дела у нее шли великолепно), я ездил на метро – на это уходило не больше получаса. После вечерних спектаклей Лиза водила меня в небольшой бар, приютившийся на сороковом этаже соседнего небоскреба.
Сегодня утром привычный ритм был нарушен, все пошло наперекос: я осмелился нагрубить Эм-Эм, прервал на середине свои гимнастические занятия, отложил торжественный митинг на заводе вертолетов, попросив сообщить первому министру, что не смогу прийти из-за нездоровья. Стоя на площадке перед лифтами, я думал о том, что еще один неверный шаг – и я буду смахивать на человека абсолютно неуравновешенного и безответственного.
Но, невзирая на такие мысли, я не стал вызывать лифт, который вынес бы меня на вертолетную площадку, а с виноватым видом юркнул в кабину другого, что как раз спускался вниз. „Плохое начало”, – насупился мой „чистый разум”, но я, глядя на мелькающие под потолком цифры этажей, махнул рукой, как в былые времена, и даже принялся весело насвистывать, что означало: „была не была!”
В огромном мраморном холле небоскреба, доверху залитом светом, кишел народ: одни покупали газеты, другие толпились перед автоматами кофе и сигарет, третьи читали на стенах световые газеты, а некоторые просто сидели на плюшевых диванах, рассеянно глядя по сторонам и покуривая. Перед окошечком робота-информатора стояла очередь: в небоскребе, где я жил, располагалось семнадцать торговых объединений, несколько десятков банков и дорожных агентств, в нем находились квартиры многих видных граждан. Я встал в очередь и попросил робота соединить меня по телефону с квартирой сто семьдесят семь.
– Алло! – послышался в трубке голос Эм-Эм.
– С кем имею честь?
– Вас слушает секретарь-робот доктора математических наук Иосифа Димова.
– Эм-Эм! У меня все еще чешутся руки поорудовать над тобой отверткой, слышишь? – сказал я и засмеялся впервые за столько времени. – Ну, не сердись, Эм-Эм, – мой голос зазвучал примирительно, – я пошутил. Вечером, так и быть, выпью в твоем обществе чашку горячего чаю.
С тех пор как я попросил передать первому министру, что не смогу прийти на митинг, мое настроение заметно улучшилось, мысли-узники, вырвавшись на свободу, постепенно брали бразды правления в свои руки.
Толпы прохожих на тротуарах в этот день, казалось, были гуще обычного. Мне пришлось подождать пару минут у подъезда, пока выдалась возможность влиться в поток людей, направляющихся в центр города. Какой-то пожилой мужчина, вероятно пенсионер, что как и я ждал удобного момента вклиниться в толпу, с досадой бурчал: „Вот к чему оно ведет, безделье-то! Шатаются по улицам, валяют дурака!” Я не знаю, валяли они дурака или нет, но мне показалось, что меня подхватила полноводная река. На мое счастье, струя отнесла меня вправо, к фасадам, и я мог сколько угодно глазеть на витрины магазинов.
