Андрей Голяк - Ничего, кроме настоящего

При полнейшем аншлаге нам не удалось заработать ни копейки.

Администрация Дома офицеров уверяет, что билетов была продана самая малость. Остальная же публика проходила по поддельным контрамаркам.

В результате, после погашения всех организационных расходов мы остались на нулях. Хорошо, что не в минусах. Так что, не стоит особо доить Валентина – он и так расстроен финансовым пролётом.

Правда, он себя успокаивает тем, что основная цель достигнута.

Шороху мы навели. Получили хорошую прессу. Продемонстрировали свою способность отработать большой концерт. А финансы… Что финансы?

Дело наживное.

Я ещё какое-то время слушаю Пашины сентенции, а потом, держась за стены, бреду в другую комнату. Там весело, там танцы. Я перешагиваю через тела пьяного люда и захожу к танцующим. Ни черта там не видно

– сплошные рукиногиволосыгрудипопкиитомуподобное. В тёмном углу я нахожу взглядом останки Палыча, оплетённые конечностями полупьяной девицы. Подразумевается, что проделываемые ими упражнения подпадают под классификацию "поцелуй обыкновенный". Не задерживаясь на этом безобразии дольше обычного, я скольжу взглядом дальше. Рассматривать больше нечего. Кроме нескольких бесчувственных тел, здесь ничего примечательного.

Мне скучно. Погрязать в длительных умствованиях Паши и Валентина мне неохота. Нырять в клубок потных танцующих девиц тоже не с руки – я помню о своём положении человека семейного. Неплохо бы учудить чего-нибудь эдакое, да вот только необходимое звено – Палыч – отсутствует. Его из цепких объятий выдернуть нереально. А бузить в одиночку – мальчишество. Что ж, придётся поскучать. Я сую в зубы сигарету и выхожу на балкон.

Меня охватывает сырость дождливого осеннего вечера. Я курю, прислушиваясь к гаму, доносящемуся из квартиры. А потом незаметно погружаюсь в размышления "о делах своих скорбных".

Что-то неладно у нас в последнее время в группе. Нет, ничего особенного. Просто, лёгенькие звоночки тревоги. На первый взгляд, всё идёт нормально. Движняк, спонсоры, записи. Постоянная гонка. А за всем этим незаметно тускнеет то основное, ради чего и был заварен весь этот компот. Слегонца стало подгнивать творчество. Хлопчики мои малость приболели конъюнктуркой, таскают понемножку всякую дрянь под видом нового материала. Особенно страдает этим Паша. В его приготовлении я наслушался предостаточно перепевок Ленни Кравитца,

Спин Докторз, Ганз-н-Роузес. На первый взгляд, ничего страшного.

Невозможно избавиться от подражательства на все сто процентов. Но меня настораживает настойчивая тяга к облегчению звучания.

Попроще-поприятней.

Но в принципе, всё это фигня. Разберёмся. Просто все устали, слегка запутались. Не стоит обращать внимание – рассосётся само. Я зря гоню и выпячиваю все маленькие некайфы. Пора возвращаться в компанию. Замёрз я тут как цуцик.

Я покидаю балкон и снова иду к столу. Там уже обретается Палыч, покончивший к этому моменту с эротоподвижничеством. Как его не мутит от постоянных поползновений девиц? Вечно он, бедный, становится объектом страстных домогательств очередной неудовлетворённой поклонницы. Впрочем, сам он тоже хорош. Мало кто из хорошеньких ускользает от его глаза-алмаза. Слава Богу, он перестал каждую свою вспышку воспринимать всерьёз. Моя жилетка получила возможность основательно подсохнуть от его привычных стенаний по очередной прелестнице.

– Давай, брат, бахнем! – Палыч тянется ко мне рюмкой.

Он уже основательно набрамшись, и у меня есть все основания предполагать, что мы, всё-таки, чего-нибудь вытворим. Я чокаюсь и выпиваю большой фужер коньяку. В голову ударяет мягкая приторная волна хмеля. Голова самопроизвольно свешивается и всё норовит упасть в тарелку с ништяками. Классика! Мордой в салат! Чего это я осоловел раньше времени?

Паша старательно аккомпанирует кучке слезливых пьянчуг, с надрывом выводящих "Runaway train". У них получается вкривь и вкось, что, впрочем, никого не смущает. Ганс, смахивая слезу, бормочет:

– Ч-ч-чуваки, мы все пропали без вести сегодня, двадцатого октября тысяча девятьсот девяносто третьего года.

"Чуваки" от такого заявления впадают в депрессняк и рыдают за компанию с Гансом. Я чувствую, что нужно разрядить волну смура, и нарочито громко вещаю Палычу:

– Идём, брат, помочимся на брудершафт!

Тот, тяжело опираясь на стол, приподымается, и мы медленно бредём по коридору в сортир, пошатываясь, как два раненых гренадёра. В туалете мы мочимся в унисон, скрещивая струи, когда я замечаю интересную деталь – высоко висящий рулон туалетной бумаги. Закончив своё мокрое дело, я застёгиваю штаны, и устремляюсь к заинтересовавшему меня объекту. Ухватившись рукой за конец, я с силой дёргаю. Рулон с гудением быстро вращается, приводя нас в жуткий восторг.

Через каких-нибудь пару минут мы преображаемся. Использовав почти всю туалетную бумагу, мы обматываемся ею с ног до головы.

Подразумевается, что мы мумии египетских фараонов. После чего отрываем седушку от унитаза, и, держа её перед собой, выпуливаемся в коридор под мелодичное хлопанье унитазной крышки.

Наше появление в гостинной производит фурор. Мы вваливаемся, исполняя древнеегипетский народный танец и напевая бессвязный мотив с явно каннибальскими интонациями. Клочья пипифакса разлетаются по всей квартире. Аборигены приветствуют нас яростными аплодисментами и навязчивыми подтанцовками. Через какое-то мгновение всех охватывает настоящее безумие. Пипл, способный двигаться, пляшет вокруг нас качучу и поёт гимн древних египтян. На древнеегипетском языке, разумеется.

Моё самое яркое впечатление того вечера – изумлённое лицо

Валентина, созерцающего нашу экзотическую дискотеку. Судя по всему, ему пришло в голову, что общение с музыкантами имеет свои минусы.

Зануда Батькович остался недоволен перерасходом туалетной бумаги и поломкой такой важной сантехнической детали, как унитазный стульчак. Издержки гостеприимства, блин! Я так ему и сказал на следующий день. А он в ответ посмотрел на меня, как на мудака. И, по-моему, не согласился.

"И не ешьте на ночь сырых помидоров". Эта проклятая фраза крутилась у меня в голове на протяжении двух последних дней. Всё это время я валялся дома и болел. Болел, если таким безобидным словом можно обозначить моё тогдашнее состояние. Я умудрился где-то подхватить желудочную инфекцию, и теперь меня "харило, плющило и колбасило одновременно". Я занимался тем, что поочерёдно блевал и матерился. Сначала блевал. Потом матерился. Потом снова блевал. И так до бесконечности. Кроме того, меня донимала высокая температура.

Тоже дерьмовая штука, скажу я вам.

Татка поила меня какими-то незнакомыми травяными настоями.

Горькими до опизденения. Я отказывался их в себя тусовать, чем вызывал гору упрёков по поводу капризности больных мужиков.

Впрочем, когда позвонил Паша, меня стало попускать. Я уже мог проводить некоторое время, положив голову на подушку, а не свесив её в унитаз.

– Привет, старичок, как твоя срачка? – любезно поинтересовался приятель.

Я поведал этому издевателю, что срачки-то как раз и нет. Но попытки объяснить ему разницу между тривиальным поносом и инфекционным блёвом ни к чему не привели. Засранец настойчиво желал насмехаться надо мной.

– Аська, между прочим, за бугор сруливает, – сообщил он мне между порциями своих подколок.

– Надолго?

– Навсегда! А завтра устраивает отвальной. Мы приглашены. Так что, спрыгивай с унитаза, подтирай задницу, и вали завтра на шесть вечера к Аське. И не забудь, что "Тампакс" – лучшее средство от поноса! – захохотал Паша.

– Пошёл ты в жопу, – с чувством пожелал я и бросил трубку.

После долгих раздумий на тему "идти-не идти" я склонился в сторону "идти". Всё-таки, Аська – одна из самых клёвых барышень нашей группы поддержки, и не сказать ей последнее "гуд бай" – просто свинство. Посему, назавтра, приведя в порядок свои организмы, я собрался в гости. Правда, Татка пообещала всячески меня ограждать от тлетворного влияния Палыча на предмет злоупотребления спиртным. Я же клятвенно ей заявлял, что не собираюсь не только злоупотреблять, но и потреблять, вообще.

Несколько припоздав, мы заявились к самому шмиру. Давя пальцем в звонок, я воспринимал из-за двери явные признаки серьёзного гульбана. В общем спектре галдежа угадывались обрывки песен, топот танцующих, визги девиц и прочие, хорошо мне знакомые, составляющие.

Послышалось теребление замка с той стороны.

– Андрей, по поводу спиртного я тебя предупредила, – шепнула мне напоследок Татка, и мы упали в Аськины объятия.

Пожелав ей всяческих успехов в новой забугорной жизни и вручив принесённую с собой бутылку коньяку, мы ринулись в вихрь удовольствий. Впрочем, это слишком сильно сказано – моих подточенных хворостью сил хватало только на то, чтобы наслаждаться зрелищем удовольствий чужих.