Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях
Демон ссутулился и несколько секунд пребывал в неком подобии анабиоза. Слива тоже не находил, чем бить предложенный аргумент.
— Маски масками. Но голоса-а…
— Ты прав, черт.
— Я, в принципе, могу натурально картавить! Глядите, парни: рр-ххххх… рыба-хыба… рак-хак… руины-хуины… — подверг наши уши своеобразному испытанию Слива.
— Прелестно, прелестно, — с сарказмом рукоплещет ему Демон.
Минут на пять мы окунулись в тишину. Кто-то пытался что-нибудь придумать; кто-то просто делал вид, будто пытается что-нибудь придумать — например, я… В голове чудовищный разброд. Но тут вдруг, как часто бывает, все придумалось само собой. Демон машинально запустил руку в карман и извлек наружу — не представляю, откуда взявшийся у него — леденец на палочке. Развернул обертку и, погруженный в прежние размышления, отправил сладость в рот. Что Слива, что я — сначала даже не обратили на такую мелочь внимания.
— Ни мыслишки в голове, да-а…
Я аж вздрогнул. Произнесенная фраза принадлежала Демону, но голос прозвучал «не его». Странная модуляция. Задвинутый какой-то, что ли. Непохожий.
— Хоть убей, ни мыслишки, — теперь это был «Демон привычный».
Не посчитайте меня болваном, который сам не знает что мелет. Попробуйте, если вам интересно. Поместив леденец к языку, голос «затирается», приобретает совершенно иное звучание. Положите его за щеку — и он вернется к прежним характеристикам. Дурацкая, либо же гениальная находка. Есть! Все втроем, не сговариваясь, с каким-то преувеличенным и даже яростным торжеством мы расхохотались.
— Да, и еще! По именам друг друга не называем. Имена останутся за стенами «Волшебного Икара» — ага?!
— Само собой.
— Разумеется!
— Там мы — это уже не мы…
Что тут еще добавить? Вилась, вилась паутина сценария нашего грядущего нападения. Думаю, нет особой необходимости перегружать рассказ всеми нюансами, выносимыми в то время на площадку спора, долгих эмоциональных обсуждений. Эта кухня даже во мне способна вызвать теперь противоречивые чувства, доходящие до неприятия ― хоть тогда она, не буду лукавить, страшно увлекла.
На крыше Демоновской шестнадцатиэтажки в последние дни мы ощущали себя не меньше чем на Олимпе. Здесь бушевали наши порывы, крепла дружба. Далеко внизу копошилась совсем другая жизнь, порядков которой мы не принимали, и порядкам этим готовы были бросить вызов, о последствиях не думая. 14-ое августа — «красное воскресенье», как окрестил я этот роковой день позже — уже кричало о себе с разворота календаря. Кричало в полный голос.
* * *— На! На-а! Получи, сволочь! На!
Стою под душем и как неистовый колочу кулаками по напору тонких водяных струек, падающих к ногам и звонко разбивающихся о белое дно ванны. Ледяные брызги летят в лицо, заставляя жмуриться и отплевываться, а моя фантазия неуклонно выдает их за пот и кровь разимого мною безликого противника, непримиримого врага. Намоченная челка лезет в глаза и колется — не обращаю внимания. Прямые удары проваливаются словно в вату. Боковые и снизу — доставляют необъяснимое умоисступленное удовлетворение. Вода хрустит как мелкий морской камешек, перетираемый в ладони.
— На, паскудная харя! Как тебе, а? Получи еще! — Чудачество опьяняет…
Ванная ― признано ― комната, куда ты приходишь очищаться. Я очищался от зашкалившего в последние дни внутреннего напряжения. Злобы. Сейчас скажу чушь: злобы, что и злиться-то не понятно уже на кого и зачем; что все так, как оно есть, а не по-другому; а время и перемены, которые оно (время) с собой приносит — ничего больше, как проявления жестокой жизненной иронии.
Пробирает озноб, а кожа — белая точно у покойника, и раздулась. Даже не знаю, долго ли я здесь. Чувствую измождение. Присаживаюсь на корточки, а струи воды продолжают хлестать по темени и плечам.
Еще кое-что… Мыслями овладевает вчерашний день.
Вчера. 10 августа
Долго подбиралась рука к телефонной трубке, и все же решимости для акта ее поднятия хватило. Звоню Ей, и договориться о встрече выходит проще, чем сам того ожидал.
Когда увидел Ее, сразу отметил про себя: похорошела. Только во взгляде темно-перламутровых глаз появилась какая-то незамеченная мной ранее беспечная успокоенность и даже усталость.
Сходили в кино. Посидели в кафе с затейливым названием «Влюбленный апельсин». Она подарила мне целый день своего общения.
Ближе к вечеру оказались в парке. Прогуливаемся. Купил Ей сладкого вермута — посасывает его на ходу и заедает лимонными дольками. Кислое вытачивает смешные ямочки на Ее порозовевших щеках. Сам не пью. Курю, правда, много — аж до тошноты.
Как-то так получается, что битых полчаса «преследуем» с Ней одну пожилую пару: поникшего сухого старичка и его моложавую спутницу — властную и напыщенную даму, которая то и дело с очевидным недовольством на нас озирается. Каждый ее оборот головы встречаю своим насупившимся упертым взором. В какой-то момент не выдерживаю и взрываюсь раскатом жутко неприличного хохота. Дама, мне показалась, в мой адрес даже плюнула.
— Чего ты гогочешь-то? — спрашивает Она, оторвавшись от стаканчика с проведенной через крышку соломинкой. Озорства моего не заметила.
— Так. Чепуха. Ты не устала ходить? Может, присядем?
— Давай. Вон как раз лавочка.
Подходим и садимся.
Снова закуриваю и выкидываю опустевшую пачку в урну.
— У тебя скоро дым из ушей повалит, — говорит мне, — правда-правда.
Я улыбаюсь.
— Что с тобой сегодня?
— А что такое?
— Ты весь день или веселишься чему-то сам себе на уме или молчишь. Ты со мной встретился, чтобы молчать?
— Ну балаболить, рта не закрывая, я точно не планировал. Увидеть тебя просто хотелось.
Она сердито морщит лоб, но мне Ее сердитость все равно кажется трогательной.
— Я не переношу, когда ты так себя ведешь.
— Как? — вопросительно пожимаю плечами.
— Говоришь о чем-то понятном тебе одному. Напускаешь таинственность. На протяжении всего дня это происходит — я ведь заметила.
— Тебе мерещится, солнышко. Не знаю никого, кроме себя, такого же нетаинственного и плево предугадываемого.
— У тебя вид, будто не завтра, так послезавтра что-то должно случиться из ряда вон выходящее, и ты чего-то от меня ждешь, что ли…
— Ничего. Действительно, ничего.
— Расскажи мне, что тебя волнует. Может, девушка новая в твоей жизни появилась?
— Сплюнь.
— Ой-ой-ой! — Она звонко рассмеялась — как колокольчики зазвенели, ощущение.
Хотел состряпать мину, но не сдерживаюсь и тоже смеюсь. Смеемся с Ней вместе. Затем долго и томительно молчим. Один раз замечаю — Она смотрит на часы. Тут-то и «ломаюсь»… вечная история! Все, ранее не высказанное, в срочном порядке рвется наружу. Начинаю так:
— Ты можешь ответить мне на один вопрос?
— Обещаю, что попробую.
— Я… когда-нибудь что-нибудь вообще для тебя значил?..
Вижу, как Она растеряна, но своим взглядом неуклонно требую от Нее ответа. Она боится состояния растерянности и позволяет впадать себе в него исключительно редко — я об этом знаю и делаю на то скидку. Вот оправляется, и выражение лица ― вновь нарочито непринужденное.
— Конечно.
— «Конечно»?! «Конечно» — это ответ для… — не нахожу слов, злюсь. И на Нее злюсь, и на себя.
Допивает последние глотки вермута и передает мне стаканчик, чтобы я выкинул.
— Твой вопрос был для меня неожиданным. Давай не будем сердиться друг на друга как всегда из-за ничего.
— Понимаешь, совершенно не боюсь показаться смешным. Мне просто хочется получить ответ на ту глупость, о которой я тебя спросил.
— Это вовсе не глупость. Но я вообще-то никогда не задумывалась… Порой мне кажется: лучше тебя никого быть не может. А иногда… — в этом месте Она захихикала, — раздражаешь невыносимо.
— Спасибо огромное.
Кладет руку мне на колено.
— Ты же должен уже знать: я ― девушка настроения. Со мной всегда так сложно, милый… Сама, бывает, себя не понимаю и даже боюсь. Вот в эту минуту, — улыбается, заглядывая мне в глаза, — у меня хорошее настроение.
— Хорошо, что хорошее, — отвечаю я. Сам думаю о другом.
«Милый». Что это было? Игровой момент, либо же проскользнуло незаметно от Нее самой, взаправду?
— Научи ты меня, как отвечать на такие вопросы. Что Я для тебя значу? — еле слышно спрашивает Она.
С мыслями собираюсь довольно долго.
— Ты — для меня?..
— Да.
— Я скажу. Ты — особый человек в моей жизни.
— Что значит «особый»?
Опять отвечаю не сразу.
— Особый. О-со-бая. Это значит, что я думал о тебе пусть не всегда с добрым сердцем, но все же значительно больше, неисчислимо больше, чем о ком-либо еще на этом свете.
