Айрис Мердок - Время ангелов
Юджин встал и включил свет. Опять он опоздал. Так трудно просыпаться зимой. Он быстро оделся. Когда одевался, его взгляд упал на расписную русскую шкатулку, стоявшую на столе. Шкатулка имела какое-то отношение ко сну, с ней было связано что-то очень печальное, заставившее его плакать, но он все еще не мог припомнить, что именно. Он пристально смотрел на шкатулку, напрягая свой ум, рассеянный и восприимчивый, но ничего не мог вспомнить. Затем перевел взгляд на икону и улыбнулся. Он очень ясно увидел маленькую овальную картину — икону в комнате матери в Петербурге. Тогда она находилась в тяжелой черной деревянной раме, оттененной золоченым прямоугольником. Под рамой находился рожок для лампы, но мать Юджина, чья набожность смягчалась любовью к objets d'art[17], особенно принадлежащим ее семье, никогда не позволяла зажигать лампу, чтобы дым не испортил икону. Вместе с образом иконы в тяжелой темной раме явилось смутное видение матери, мягкой и нежной как голубка. Ее пушистые светлые волосы заколоты в высокую корону, тонкое серое платье, или это халат, ниспадает небрежными складками, отбрасывая тень вокруг ног.
Это было чудо, что икона вернулась и что принесла ее Пэтти. Ему казалось, будто икона сама решила, как все выйдет. Она совершила таинственное путешествие, а теперь вернулась назад к нему. Ни он, ни Пэтти не имели ни малейшего представления, как она здесь оказалась. Пэтти просто нашла ее лежащей на столе в холле и прибежала отдать ему. В действительности Юджин и не хотел знать ничего больше. Это было счастливое предзнаменование.
Знаменательное появление Пэтти с иконой завершило собой круг его удач. Пэтти заставила его поверить в счастье. Юджин хорошо знал, как опасна бывает такая вера, и это было непривычно. Но он также знал, что милосердие счастья нисходит на тех, кто верит в него. Он был равнодушен к нему почти всю свою жизнь, не считал его возможным для себя. Ему казалось, что он использовал весь отпущенный ему жизнью запас счастья в детстве до шести лет. Теперь же он хотел счастливого будущего. И он видел, что Пэтти тоже хочет этого, и подозревал, что такое желание пришло к ней впервые. Вызвать у другого человека желание счастья — огромная ответственность. Юджин относился к этому со всей серьезностью, но с легким сердцем. Он все больше ощущал уверенность, что они с Пэтти поженятся.
Не то чтобы Пэтти ответила что-то определенное, она, скорее, пришла в замешательство и попросила его подождать и не беспокоить ее. Она сказала: «Я не могу ответить да», но ее темные чуть красноватые глаза, говорили: «Да, да, да», и она не в состоянии была устоять и не прикоснуться к нему, чтобы снять ту боль, которую могли причинить ее слова. Юджин верил ее глазам и ее рукам. Он и она были охвачены всепоглощающей тайной любви. Пока ничего определенного не было сказано, однако Юджин с каждым днем все более и более ощущал приближение Пэтти. Как медленно опускаемый груз, он чувствовал ее постоянно растущее доверие к нему. С каждым днем она открывалась все больше навстречу его любви.
Иногда ему казалось, что она чем-то обеспокоена и расстроена, он пытался помочь ей раскрыться, но она всегда замолкала. Юджин стал размышлять о Пэтти. Она сказала, что у нее нет истории, но разве такое возможно? Пытаясь вообразить себе худшее, он предположил, что она могла иметь незаконного ребенка, когда была очень молода. Или она просто не могла преодолеть сомнение — не испытывает ли он отвращение к цвету ее кожи. Каков бы ни был этот барьер, он жаждал узнать его, для того чтобы отмести силой своей любви. Между тем эта удрученность Пэтти делала ее еще более привлекательной в его глазах. Он лелеял ее робость, ее сомнения. Не то чтобы он был уверен в ее невинности, он видел ее невинность. Она была невинной, неоткрытой Америкой, прекрасным темным континентом.
Жизнерадостность, с которой он ожидал ее решение, помогала ему вести себя с ней со спокойной, исполненной любви добротой. Любовь сделала из него художника. Он покупал маленькие подарки, придумывал угощения. Уже много лет он не делал никого счастливым. Слишком долго он жил эгоистично и тешил себя мыслью, что эта тусклая простота — его заслуга. Лео был прав, ему следовало бороться за место в английском обществе. Он же считал себя человеком не от мира сего, и его сносило течением в бессмысленную изоляцию. Но если он попытается, то сможет наконец делать обычные вещи — он и Пэтти вместе.
Его счастье передавалось и ей, хотя она иногда, казалось, готова была нерешительно оттолкнуть его, но не могла полностью избежать его влияния. Теперь она часто пела и вела себя с ним непринужденно. С тактом, который он и в дальнейшем надеялся сохранить, он все еще подавлял в себе неистовые желания, которые часто ощущал. Ему бы хотелось схватить Пэтти, шлепнуть ее и посадить к себе на колени. Их физические контакты оставались как у влюбленных детей. Только изредка он позволял себе поцеловать ее по-настоящему или по-медвежьи крепко сжать в объятиях от восторга и радости.
Если годы отшельничества что-то и дали ему — это было особое свойство любви, которое он не решался назвать чистотой. Скорее, это похоже на новизну. Он ощущал себя мальчиком, влюбленным в первый раз. Юджин никогда по-настоящему не любил бедную Таню. Все его влюбленности остались в детстве, и до сегодняшнего дня ему казалось, что он больше не способен любить.
— Прошлой ночью мне приснилась моя английская гувернантка. Ее звали мисс Элисон.
— Ты любил ее?
— О да, я всех любил, как обычно делают дети.
— Некоторые из них.
— А тебе что приснилось прошлой ночью, Пэтти?
— Я никогда не вижу снов. Что происходило в твоем сне?
— Не могу припомнить. Кажется, это было в нашем загородном доме.
— Как назывался этот дом? Ты говорил мне.
— Он назывался Белая Долина. По-английски это White Clen или White Clade. Его так прозвали из-за берез. Видишь ли, у берез белые стволы.
— Я знаю, что у берез белые стволы, глупый! В Англии есть березы.
— Разве? Да, наверное, есть. Но я не помню, чтобы видел их в Англии. О Пэтти, ты же еще не уходишь?
— Я должна идти, а то опоздаю за покупками.
— Ты получила сахарную мышку?
— Она запрыгнула мне в карман. Может, мне надеть мои новые сапожки?
— Да, конечно. В них ты выглядишь как русская.
— Они немного узковаты. Что, если они станут по дороге тереть?
— Вот еще забота! Ты наденешь свои новые сапожки, как храбрая девочка.
— Я ненадолго.
— Осторожно переходи дороги. Купи мне что-нибудь вкусного.
— Пойдем со мной, помоги мне надеть сапожки. Пэтти и Юджин вышли в кухню. Пэтти выглядела счастливее, чем обычно, и они много смеялись.
— Позволь мне надеть на тебя сапожки. Садись сюда. Юджин встал на колени и снял потрепанные, сделанные из шотландки тапочки Пэтти. Минуту он удерживал ее теплую полную ногу в своей руке. У него было ощущение, будто он держит большую птицу. Он взял сапог, и она, вытянув носок, стала втискивать в него ногу. Сапожки, которые Юджин помог ей купить и которые они теперь так долго обсуждали, были из черной кожи, подбитой изнутри шерстью, и доходили почти до колена. У Пэтти никогда прежде не было таких сапожек.
— Они слишком узкие, я же говорила тебе.
— Ты всегда жалуешься, что туфли тебе велики!
— Но не сначала. Сперва они слишком узкие, а затем становятся большими.
— Давай, проталкивай.
— Никак не могу просунуть.
— Ты не умеешь надевать сапоги. Все дело в том, чтобы добраться до ступни. Проталкивай.
Нога Пэтти достигла ступни сапога, Юджин почувствовал, как ее пятка твердо встала на место.
— Хорошо. Теперь другой.
После множества усилий Пэтти надела второй сапог.
— Теперь шубку. Сейчас ты настоящая русская!
Закутанная в свою кроличью шубку, с завязанным на голове шарфом Пэтти казалась почти шарообразной — такой прелестный сверток, какие можно было увидеть снежным утром на Невском проспекте. Юджин засмеялся над ней, а затем от полного счастья крепко прижал к себе и закружил. Через ее плечо он увидел стоящую в дверях кухни Мюриель Фишер. Она недоброжелательно смотрела на них обоих.
Юджин поспешно оставил Пэтти, опустив руки по бокам. Пэтти повернулась и тоже увидела Мюриель. Она поколебалась, а затем смело направилась к двери. Мюриель отошла в сторону. Юджин, пробормотав «Доброе утро», последовал за Пэтти в холл. Пэтти подошла к входной двери и открыла ее. Обжигая руки и лица, в помещение ворвалась волна ледяного воздуха. Сегодня было не так туманно, но все же снаружи, кроме густого темно-серого света, мало что можно было рассмотреть.
— Уф, Пэтти, как холодно. Не стоит долго держать дверь открытой.
— Выйди на минуту, — попросила Пэтти.
Дрожащий без пальто Юджин вышел на ступеньку, и Пэтти прикрыла за его спиной дверь. Внезапный холод пощипывал и разрумянил их лица, они пристально смотрели друг на друга в полутьме. Их лица, как два цветка, поникли и закрылись.
