Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Тогда Марта как раз примеряла новые сережки – большие красные кольца, а Стасик подошел к ней со спины – Ника видела только одну его руку на плече Марты и то, как она повернула лицо…
Она никому об этом не рассказала.
Марту во дворе не любят.
Она встречалась с Колей, сыном тети Нины. Потом его забрали в армию, куда-то очень далеко, а Марта вышла замуж за Стасика.
Гуляли тогда всем двором, и только тетя Нина всячески обижала невесту, называла вертихвосткой.
А ей, Нике, нравятся и Стасик, и Коля. Стасик взрослый и красивый, ходит во всем модном. А Коля – просто смешной, всегда любил возиться с ними, как ребенок, помогал строить шалаш за домом.
На свадьбе она видела, как Марта немножко поплакала. Наверное, вспомнила Колю, а потом – танцевала со всеми. Даже с дядей Петром-барахлом, даже с дядей Ваней-встань-с-диваня и с Нахал Нахалычем тоже. Весь двор был усеян конфетами и монетками – еле до вечера собрали. Весело было…
«Когда вырасту, – думает Ника, – никогда не забуду этот двор! Стану богатой, всем буду покупать конфеты – до старости. Буду варить большую кастрюлю борща и выносить на этот деревянный стол, накрывать его белой скатертью, как в кино. Мы будем сидеть за столом и петь песни. И Богдан Игоревич будет с нами».
А Коля вернется из армии и женится на Светке. Пока он служит, она подрастет, будет не такая толстая и конопатая. Ведь она сама призналась, что влюблена.
– Что-то они долго… – говорит она, кивая на Яриковы окна.
– Ага, – говорит Ярик.
…Наконец во двор выходят родители Ярика – дядя Коля и тетя Ира.
Тетя Ира несет корзину с продуктами, дядя Коля весело помахивает в воздухе ключами от «Жигулей».
Они с Яриком наперегонки спускаются с пожарной лестницы – кто быстрее добежит до машины?!
– Ну, банда, готовы? – весело говорит дядя Коля и открывает дверцы. – Залезай!
Они прыгают на заднее сиденье – каждому достается по окну, спорить не приходится!
Тетя Ира садится вперед.
Николай Иванович поворачивает ключ, машина дергается, и они одновременно дергаются от радости – ура, поехали!
– Стойте! Стойте! Стойте! – вдруг кричит Ника.
– Что случилось? – говорят все сразу.
– Тедди! – объясняет она. – Я забыла взять Тедди! А я ему обещала!
Ярик презрительно хмыкает.
– Какой еще Тедди? – спрашивает тетя Ира.
– Это ее медведь, – поясняет Ярик и укоризненно смотрит на нее: мол, девчонка она и есть девчонка.
Но ей все равно – пускай сначала научится так прыгать с турника, как она! А Тедди она не оставит на целых два дня!
– Ну, беги. Только быстрее! Ждать не будем – поезд уходит по расписанию! – шутит дядя Коля.
Она выскакивает из машины, бежит к подъезду.
Одолевает первый этаж, прыгая на правой ноге, второй – на левой, на третий взлетает на обеих, перепрыгивая по две ступеньки.
Переводит дух. Тихо вставляет ключ в замочную скважину: тетя Зоя любит долго спать – это она знает. Когда-то услышала, как она сказала родителям: «Если меня разбудить с утра, встаю как зверь – покусать могу!» С нее хватит и того, что тетя Зоя щиплется.
Неслышно крадется по коридору к своей комнате. И замирает от неожиданного ужаса: из комнаты, где спит тетя Зоя, доносятся приглушенные крики. Вообще звук идет жуткий, непонятный. Похожий на птичий клекот.
Зоя умирает?
Она распахивает дверь.
И видит нечто ужасное: Зоя набросилась на отца и, навалившись на него, беспомощно распластанного на кровати, душит его! Она совсем голая, и длинные рыжие растрепанные волосы, как языки пламени, скачут по ее круглой белой спине…
Она бросается на эту ненавистную белую спину, кусает, царапает ее.
Чувствует, как руки с длинными когтями пытаются сбросить ее.
Зоя вскакивает, и она осыпается с ее гладкого тела, как опилки. Поднимается и снова бросается кусаться!
– Ах ты, мразь! – кричит Зоя и кивает отцу: – Угомони ее, а то я за себя не ручаюсь! Это ж надо!
Сквозь слезы она видит красное лицо отца.
Он еще живой, только очень красный – даже алый, будто переспелый помидор. Но – живой!
Он вскакивает, заматывается Зойкиным халатом.
А потом…
Потом отрывает ее от Зойки. И вместо благодарности и защиты она ощущает его страх, враждебность, отвращение, словно он борется со змеей. Он со всей силы швыряет ее в противоположную сторону. Она пулей отлетает прямо к стене. Звонко ударяется головой. Ей даже кажется, что голова раскалывается, как яйцо, и все, что находится внутри, стекает по стене.
В голове звонят колокола.
Звон вибрирует во всем теле.
Из носа течет ручеек крови. Впервые она видит кровь так близко. Она такая странно-яркая, как калиновый сок. И такая же жидкая. Не такая, как в кино, где кровь похожа на мед или чернила…
Отец приседает рядом, изо всех сил тормошит ее за плечи. Чем больше тормошит, тем больше звонят колокола. А сквозь них доносится голос:
– Скажешь матери – прибью!
Тетя Зоя возвышается над ними, завернутая в покрывало, как статуя или приведение.
– А может, все к лучшему… – говорит она.
– Заткнись, – говорит отец.
Она не хочет их слышать.
Громче включает колокола. Они спасают ее от этих голосов.
Вырывается.
Она так сильно вырывается из его рук, что из носа еще больше бьет красный ручеек. Бьет и попадает прямо в рот – соленый и горячий.
Она глотает и сплевывает его. И мчится к двери, на лестницу.
Мчится мимо заведенных «Жигулей», мимо удивленных лиц Ярика и его родителей за стеклом, мимо всего этого праздника, который вмиг становится для нее чужим.
Мчится к арке – чтобы только скорее исчезнуть с их горизонта, от их расспросов. Об этом никому нельзя говорить! Никому. Теперь эти колокола будут звенеть в ее голове всегда!
Мчится через дворики, глотая горлом кровь, – кажется, она течет внутри, по самому горлу, как вода. Она смотрит на окна, ищет одно – с пустой клеткой…
Влетает на нужный этаж, распахивает дверь, зная, что она всегда открыта. На пороге над ней взмахивают крылья черного плаща – она падает в них.
Черные крылья окутывают ее, поднимают высоко в воздух. Она качается в них, как в гамаке – среди листьев и звезд, – там, в другой жизни.
– Что с тобой? Что случилось? Что?
Она всматривается в его лицо.
Ей страшно. В одно мгновение мир переворачивается и становится враждебным, чужим. Была бы кошкой – забилась бы сейчас под кровать.
– Я-я-я-я-я… – говорит она, а потом просто хватает воздух ртом, как рыба.
Не может произнести ни слова…
13 июня
…Я-я-я… проснулась от собственного голоса.
Он жил сам по себе и пытался вырваться из гортани то ли стоном, то ли словом. От этого стона и проснулась. Сердце колотилось. Я взглянула на часы: третий час. Никогда не могу определиться по времени – наступает утро или все еще длится ночь. Сейчас мне лучше было думать, что – утро.
В квартире тихо. Мирослав спит в другой комнате. Я начала тихо собираться: джинсы, футболка…
Осторожно пробралась в ванную – там в нижнем ящике шкафа хранились инструменты. Я давно не заглядывала туда и боялась, что не найду там необходимого. Но все, что искала, оказалось на месте – довольно большой и тяжелый молоток и куча разных гвоздей. Но гвозди были тоненькими. Зато под руку попался какой-то толстый крюк – загнутый буквой «г» и с достаточно острым кончиком. Не помню, зачем он был нам нужен, – видимо, его оставили строители, когда делали ремонт. Я покрутила крюк в руке и решила – это то, что нужно. Крюк и молоток завернула в полотенце и положила в полотняную сумку.
Все это делала тихо, в темноте. В полчетвертого вышла из дома.
Утро выдалось прохладным. Я вышла на шоссе. Решила идти пешком.
До пяти должна дойти до места – раньше не нужно.
Сумка с молотком оттягивала плечо…
Город был пустым, в сером тумане неба медленно таяли последние звезды.
В начале шестого я добралась до окраины, но усталости не чувствовала, была собранной и сосредоточенной, как никогда. Все мысли отступили. Боялась, как всегда, только одного – смогу ли перейти лазейку.
Прошла новостройки.
Увидела дерево.
Перекрестилась и сделала шаг вперед.
Боль и обморок встретила с радостью: граница пройдена.
Минут пять приходила в себя.
Дворик снова открылся перед моим взором. Пустой, заросший деревьями, с островком палисадника, старыми качелями и «грибком». Я вжалась в ствол дерева, осматривая дислокацию.
Синие «Жигули» стояли у подъезда. Чирикнула первая птичка, напоминая, что на раздумья нет времени – еще полчаса и засветятся первые окна, во двор заедет молочная повозка, а этот единственный «чирик» превратится в сплошной птичий гомон.
Я вытащила инструменты и, оглядываясь, побежала к машине. Присела в ее тени. Переждала минуту – нет ли кого? – и воткнула крюк в шину, обмотав его полотенцем.
Теперь надо было ударить по нему как можно сильнее. Получится ли? Шина казалась железобетонной. Ударила. Ничего!
