Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
— Какой-то он подозрительный, может, ментов вызвать?
— И правда, вид у него безумный.
— Я — Савелий Лютый! — кивнув на своё фото, крикнул он.
Шаркая обмотками на ногах, Лютый побрёл дальше, и растерявшиеся мужики, не отставая и не приближаясь, пошли за ним. «Савелий Лютый», — повторяли они, пробуя его имя на вкус, и каждый раз, когда Савелий оборачивался, замахивались на него палками. Прохожие, останавливаясь, с любопытством смотрели на них, пожимая плечами, или присоединялись к идущим, сами не зная, зачем. «Это Лютый!» — громко выкрикнул кто-то, и вокруг испуганно зашептали: «Это Лютый! Это Лютый! Лютый!»
Новость разнеслась по городу, растревожив муравейник, и, бросая дела, жители сбегались посмотреть на того, кого вначале считали убийцей, потом убитым, а теперь не знали, что и думать о нём, но хотели увидеть собственными глазами.
— Да это не Лютый! — спорили в толпе.
— Лютый, точно Лютый!
На улицах было шумно, женщины, прижимая руки к груди, охали и причитали, дети плакали, а мужчины кричали, тыча пальцем в заросшего бродягу. Прохожие, завидев идущую прямо по проезжей части толпу, спешили к ним, чтобы узнать подробности, и оттого людей всё прибывало и прибывало.
В окнах, дрожа от любопытства, шевелились занавески, и жильцы, распахнув рамы, высовывались по пояс:
— Что случилось? — приложив ладони ко рту, спрашивали они. — Что за собрание? Куда все идут?
Лютый свернул на центральную площадь, чтобы пройти мимо летней веранды, на которой три месяца назад его жизнь понеслась, словно бешеный лось, не разбирая дороги. Ему казалось, что он увидит на ней ухмыляющегося Могилу, протягивающего ружьё, и пьяную Василису, и Антонова, на шее у которого он вдруг разглядит следы от проволоки. Бросив взгляд через плечо, Лютый опешил, как много людей шло за ним. Забегая вперёд, чумазые мальчишки заглядывали ему в лицо, спрашивая: «Ты, правда, Лютый?», а когда он протягивал к ним руки, с визгом пускались врассыпную.
Машина с затемнёнными стеклами, крадучись, медленно ехала вдоль дороги. Саам смотрел на сгорбленного, заросшего бродягу и не мог поверить, что это — тот самый Лютый, который, прижимая к груди потёртый портфель, подошёл к летней веранде, заикаясь от растерянности.
— Это не он! — прошептала жена Лютого, прижимая платок к губам. — Это не он! — повторила она.
— Он! — отрезал Саам. — Выходи!
— Что теперь будет? — плаксиво спросила женщина. — Что дальше? Как жить?
— Как и прежде, как жила, так и живи, — ответил бандит, сделав шофёру знак остановиться. — Выходи! — повторил он нетерпеливо.
— Я боюсь! — замотала головой женщина, прижимая дочь. — Он же сумасшедший! Он безумец! Я боюсь!
Саам взял её за подбородок, и его зрачки превратились в бритвы:
— Выходи! — отчеканил он, и Лютая, перекрестившись, вышла из машины.
Потянув дочь за руку, словно куклу, она подошла к Лютому, трясущимися руками поправляя сбившуюся набок причёску. Лютый растерянно остановился, и толпа за его спиной замедлила шаг. Савелий почувствовал, как из глаз брызнули слёзы, и жена, зажмурившись, прижалась к нему, но, не выдержав запаха, отстранилась.
— Здравствуй, Лютый, — дрожа, прошептала она, разглядывая мужчину, который был так не похож на её мужа.
— Здравствуй, Лютая, — скривившись, попытался улыбнуться Савелий. — Вот, пришёл, — разведя руками, пробормотал он, не найдя других слов.
Лютая, проведя рукой по его заросшему лицу, отдёрнула её, словно обожглась, а Савелий, глядя на жену, думал, что никогда эта чужая женщина не была ему столь чужой, как сейчас. Он заглянул в глаза дочери, пустые и вязкие, как у матери, и увидел в них только досаду и страх. Лютый хотел обнять дочку, но Василиса, съёжившись, спряталась за спину матери. Толпа остановилась, и теперь от Лютого людей отделяла пара шагов. Переминаясь, они смотрели на него и ждали, что будет дальше.
Оглушая воем сирен, патрульные машины, сигналя, пробирались сквозь толпу. Полицейские выскочили из машин, и Лютый поднял руки, показывая, что не вооружён. Но они не двигались, раскрыв рты разглядывая Лютого, а потом расступились, пропуская его. Савелий долго не решался опустить руки, тогда они отошли ещё дальше, и, раскланявшись, Лютый осторожно прошёл мимо полиции и ещё долго оборачивался, боясь, что они нападут на него со спины.
На площади было людно, как в праздничный день. На летней веранде толпились посетители бара, охранники и официантки, испуганно прижимавшие к груди круглые подносы. «Застрели меня, или я застрелю тебя!», — раздался в ушах смех Могилы. Лютый вцепился взглядом в столик, за которым бандит сидел в тот вечер, и на него опять накатило чувство, что всё произошло лишь в его воображении.
Проходя мимо зеркальной витрины, Лютый остановился. На нём были рваные, кроткие штаны, целлофановые обмотки, свитер, лохмотьями висевший на сухой, как палка, фигуре. Борода сбилась в грязный колтун, а сломанный нос лежал на щеке, будто уснул. Лютый повернулся к дочери и увидел, как она прикрывается платком, не вынося идущей от отца вони. Не удержавшись, он погладил дочь по голове, и она с отвращением отпрянула, расплакавшись.
Расталкивая толпу, к Лютому пробирался Пичугин. Он услышал о его появлении от соседки, выкрикивавшей новость под окнами, словно разносчик газет, и, не заперев квартиру, сбежал по ступенькам, на бегу застёгивая рубашку. Следователь метался по улицам, но прохожие, как сломанные компасы, указывали в разные стороны, а шум сирен доносился изо всех концов города, так что, вконец запутавшись, он отчаялся увидеть Лютого. Но проезжавший мимо патруль рассказал, что он стоит на центральной площади, и Пичугин бросился туда.
— Вы должны рассказать правду! — вцепился он Лютому в плечо, но несколько бритоголовых ребят оттёрли Пичугина. — Лютый! Лютый, вы слышите меня? — кричал он. — Вы должны сказать правду!
Бандиты не отпускали его ни на шаг, и каждый раз, когда следователь пытался приблизиться к Лютому, они хватали его под руки или, встав плечом к плечу, перегораживали дорогу, оттесняя Пичугина к толпе.
Озираясь вокруг, Лютый видел, что со всех сторон, словно непроходимым ельником, окружён людьми, которые жадно ощупывали его глазами.
— Лютый, ты видел, как застрелили Могилу? — кричали ему.
— Ты в лесу прятался?
— Ты боишься?
Пытаясь оградить мужа от расспросов, Лютая отталкивала наседающую толпу:
— Перестаньте, разве вы не видите, что ему плохо?
У Лютого рябило в глазах, пытливые взгляды кололи, словно иголки, а лица сливались в одно бесформенное пятно, и ему казалось, что кричащие рты пытаются укусить его, так что, пошатнувшись, Лютый подался вперёд, едва не упав, и толпа, охнув, расступилась.
К нему подбежали полицейские, схватившие его под руки, и Лютый обмяк, словно из него выдернули хребет. Ноги не слушались, голова повисла на груди, словно ему свернули шею, а в шуме толпы Лютому слышалось пение саамок, прыгавших с куплета на куплет, словно птицы по веткам.
— Расступитесь! Дайте дорогу! — кричал пухлый сержант, бежавший впереди Лютого. — Расступитесь!
Лютого фотографировали, тыча в лицо мобильниками, и, протягивая руки, пытались дотронуться до него, но терпкая вонь от немытого тела заставляла с отвращением отворачиваться, зажимая нос. Люди всё шли и шли нескончаемым потоком, так что когда Лютый подошёл к отделению полиции, у него за спиной, казалось, собрался весь город.
Савелия повели по длинным коридорам, в которых тусклые лампочки подмигивали, словно заговорщики, а тени, как воришки, крались следом, потирая руки. Отдавшись на волю судьбы, он ни о чём не думал, не жалел, не боялся, и шёл за провожатыми, послушный, как пёс на привязи.
В обитом кожей кабинете пахло коньяком, деньгами и разорванными протоколами, на стене висели портреты Начальника и Требенько, уставившегося на Лютого гнетущим взглядом. Достав из шкафчика бутылку, начальник полиции разлил мутную жидкость по стаканам, как это делал Требенько, когда на пороге его гаража появился Лютый, и у Савелия по спине побежали мурашки. Не чокаясь, они выпили, покосившись на портреты, а потом, не дав Лютому рта раскрыть, полицейский развернул газету и прочитал историю серийного убийцы Каримова, нашумевшую далеко за пределами городка. У Лютого виски налились свинцом, ему казалось, что и город, и люди, и кабинет начальника полиции мерещатся ему во сне, а услышанное о Каримове — игра больного воображения.
— Мы знаем, что вас запугали, заставив бежать из города, — как ни в чём не бывало сказал полицейский, отложив газету, — но шила в мешке, как говорится. В общем, убийца арестован, а вам мы окажем нужную помощь, не переживайте, лечитесь, восстанавливайтесь.
Полицейский распахнул окна, чтобы проветрить кабинет, пропахший Лютым.
— А убийца признался? — осторожно спросил Савелий, запустив пятерню в шевелюру.
