Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна
– Ах, Саша. Ну и как, как там вчера, чем вы занимались? О чем говорили? Его папа, кажется, не очень любит?
– Саша… А что, собственно? Я вчера, к твоему сведению, ходила к своим друзьям, в «Днепр». Они недавно приехали, очень хорошие друзья, мы ходили в барчик.
– Куда?
– В бар в «Днепр». Поболтали. Они приехали с мальчиком, он очень болен, поэтому на пляж они пока не ходят.
– А Саша?
– А Саша… Саша очень интересный человек, да, несомненно… Такой широкий круг интересов.
– Вы что, все вместе в барчик ходили?
– Нет, я только забежала на пляж, он мне показал несколько упражнений. И все.
– Да ну! В вечернем платье и на двенадцатисантиметровых каблуках это выглядело, наверное, очень экзотично!
Она зло посмотрела мне в глаза.
– Вякнешь хоть что-то папаше… Не дай бог, понесет тебя…
Я хмыкнула и, захватив плеер, пошла наверх. Там меня явно поджидал Гепард. Я все еще не отошла от прошлой ночи, и при виде этих подлых глаз жутковатые и горькие воспоминания заструились, возвращая скверное настроение.
– А, привет, обезьяна. Ну, как, трахнул мою сестру? В кайф было, а?
Он лунно (как умеет) улыбнулся и ловко схватил меня за руку.
– Мы вообще как договаривались? – шепнул он, щекоча дыханием высохшие локоны у висков. – Помнишь, как мы договаривались? Что «нет теперь у твоего папы больше забот, кроме как тебя блюсти»? Так теперь, я думаю, ты можешь однозначно сказать, как там обстоят дела с «генералкой»?
Я, остолбенев, просто стояла, осторожно вынув себя из этой лапы, напряженно думая над смыслом произнесенного.
– Я… я… готова…
– Намек понял. С часу до трех, ага?
– Ага.
Он слился с гепардовыми тенями джунглевого тента, оставляя меня в водовороте противоречивых чувств.
Siesta Потом пошла к Мироське. При заходе домой релаксирующим тираном было сообщено, что по случаю небывалой жары сиеста продлевается еще на один час. С сестрой мы не замедлили пойти обратно вниз. Там я представляла собой такую же ценность, как, скажем, лежак, хоть и имрайский, хоть даже с красным альхеновым полотенцем, на котором сейчас все равно никто не сидел.
Меня заставили съесть салат, много супа, две куриных ляжки с обильным гарниром. Отцу было плохо и без того, но после подобного чревоугодия он удалился на заветную релаксацию в 12:55, оставив мне гору немытой посуды и драгоценную свободу (в соседней комнате у видика), а остаткам моего «второго» – место в отзывчивой пустоте мусорного ведра. Я убедила Мироську, что ей вовсе не обязательно идти со мной туда, куда я иду. Нахмурившись, она все-таки отпустила меня – благоухающую и вымытую, в белом сарафане и с безумным взглядом. Кроха нехотя догадывалась, куда я намыливаюсь.
Я скакала по каменистым тропам, неслась как ураган: в низкой траве, в высокой траве, мимо этих миниатюрных уютных закуточков Имрайской жизни.
Кипарис. Бочка. Много высокой желтой травы и пронзительно голубого цикория. Песок из покрошенных ракушек и охристые камешки. Кусок моря и свежий ветер. Полуденный зной. Шпагат с бельем между кипарисом и крошащейся, выкрашенной известью стеной. И когда-нибудь настанет день, когда это все перестанет быть моим. Когда-нибудь я увижу это все в последний раз так, как каждый человек видит последнее в своей жизни солнце.
– К черту! – прошипела я вслух и остановилась перед тенистым забором, который грустно серел на голом бесцветном камне.
Там, внизу, был обрыв. Имрая. Вот тут, на этих тихих безлюдных скалах, в знойную сиесту, где звон тишины и далекое вкрадчивое поплескивание волн говорят об апогее счастья человеческой жизни. Они не понимают этого. Никто никогда не поймет. Эти желто-бурые камни внизу, эти мягкие леденцовые волны и мерное покачивание пушистых водорослей, этот рай – я больше никуда не хочу! И придет день, когда наступит мое последнее утро. Сначала тут, а потом во всей замкнутости мира. А что будет потом – никто не знает.
Мне ничего не стоило переступить с маячной территории на «жемчужинскую», повиснув над бездной, обуздать свою инерцию и даже не испугаться.
Тяжело дыша, сжав шершавые перила, я смотрела вниз.
Море. Солнце. Солнце на море. Имрая. Пара раздетых по пояс солдат, мажущих краской чужие, уже не генеральские лестничные перила. Уютная дикость устранилась. И тишина.
Развернувшись, я глянула на бездушное небо и так же бездушно легко побежала обратно. По густому ковру иголок, сквозь эти ароматы, смешавшиеся в неподвижном воздухе с тетьгалиными турецкими духами на моем теле. Слепо продираясь сквозь приветливую зелень, спотыкаясь об охристые камни, я добежала до Маяка, практически без отдышки. Сорвала с балкона купальник и скрытыми тропами (моими), вдоль обрыва, помчалась на пляж.
Все лилось, будто звучала одна непрерывная нота, и она не изменила свой напряженный тембр, когда я увидела в снопе солнечных лучей Веру, Альхена и еще кого-то. И лицо Веры, обращенное ко мне, хотя я бежала еще далеко от них, и ее палец, сперва коснувшийся плеча Альхена, а потом метящий в меня.
Не останавливаясь, я скинула сарафан, сжала его под мышкой, стянула шлепанцы, швырнула это все на гальку у воды и, разогнавшись по раскаленному пирсу первый раз в жизни, толком не осознавая, что делаю, – сиганула головой вперед, с шумом рассекая это непоколебимое гладкое море. Так я научилась прыгать вниз головой.
И наступила тишь. Я исступленно струилась под теплой водой, потом резко вынырнула и чуть не захлебнулась: там, на пирсе, прямо надо мной был он. Сидел на корточках, склонив свое приветливое лицо, как над аквариумом.
– О, какие люди? А что ты тут делаешь? – Вода отобрала голос, я нырнула. – …Облом капитальный. Я едва отделался. – Он легко вытянул меня на пирс и теплой рукой смахнул пару искрящихся капель с моего конопатого носа. – Я там был.
– Да ну?! Знаешь, а я тоже! – засмеялась невеселым смехом.
– Я Вере уже рассказал. Бред. И очень жаль. Бери свои шмотки, идем к нам.
Я агрессивно выдернула локоть из его руки:
– Ну и?..
– Ну и сижу, жду тебя. Тут какая-то баба, знаешь, из породы необтраханных стерв, как поднимет визг. Пляж-то для высокопоставленных особ, а на мне, как ты понимаешь, – лунно улыбнувшись, он красноречиво провел рукой по соответствующему месту, – ничего не было.
– Ах, даже так…
– Поорала она, поорала и…
– Ты ее трахнул.
– Не-ет. Она помчалась восвояси. Мало ли… Ну, я сижу, загораю. Хорошо. Настроение – во! – Смуглый указательный палец метит в небо.
– И у меня тоже «во», только было … – буркнула я, вытираясь его красным полотенцем, на котором будто еще виднелись два красноречивых темных пятна.
– Да ну… хватит дуться. Все было бы в кайф, если бы не потревожили меня два козла. В военных ботинках, в форме – все как надо. Спрашивают, чего я там делаю. Я им говорю: «Свидание девушке назначил, жду вот». А они мне: «Так сейчас же жара такая!»
– А ты без плавок?
– Разумеется, ха-ха. Я им ответил, что если сильно хочется, то еще и не в такую жару можно!
– И ты перестал быть врагом народа?
– Да. Они попросили, чтобы я им пистолеты посторожил, а сами пошли купаться.
«Я тебе не верю», – угрюмо подумала я и села рядом с Верой пить кофе с амаретто.
Abend В ванной я смотрела на себя в зеркало. У меня было все. Так много, что нужно было отдать хоть одну сотую, поделиться с кем-то, чтоб избавиться от переизбытка. Самоотравление началось, и, зачахнув, я опустилась на пол и сидела там, пока не затряслась от холода.
Вечер был хуже всего. Я ходила и беззвучно, безнадежно рыдала. Немая слезами, с опущенной головой, с очерненным настоящим, с отчаянными мыслями о скором отъезде, о бездарно прожитых последних днях. Она счастлива. Она идет в «Днепр», к семейству с больным мальчиком. Она в очаровательном комплекте парадно-выходного типа и натертая благоухающей всячиной покидает нас, безумным взглядом оценивая расстояние между вечерним маячным двориком и готовым зажечься окном в одном из наальхенизированных домов (тот, на горе, где раньше была аптека, торцевое окно на последнем этаже, второе от моря…). Я осталась дома, попав в параллельную струю отцовской немилости (хоть ты не донимай), и была посажена под домашний арест с правом просмотра видеофильмов до прихода Цехоцких. Пока отец был в ванной, а Зинка куда-то упорхнула (мне б твою свободу!), я тихонько сидела на пороге сумеречного, ловящего маячный луч балкона, и горячо, но тихо рыдала, многослезно и от души.
Tag Funfundzwanzig (день двадцать пятый)
День начался с дикого, даже мне противного скандала. Это была истерика с отсутствием четких границ, где мы с отцом, наконец, смогли вывести в пространство все накопившееся за последние два тяжелых дня. Мы ехали в Ялту. Бессовестная Мироська еще раньше (когда поганка успела и это?) заявила отцу, что наотрез отказывается куда-либо ехать, все продукты у нее есть и нового ничего ей не надо. Значит, в машине есть место, которое тут же заполнили мною. Несмотря на все препирательства со стороны жертвы, отцовская воля была нерушима. Как всегда. Имрая цвела, она грела, она манила… а я просто отдавала ее, я уничтожала и себя, и ее, и время. Этот божественный мираж шатался, и я терялась в осколках. Я чувствовала себя проигравшей окончательно.
