Сью Таунсенд - Адриан Моул и оружие массового поражения
По выражению ее лица невозможно было угадать:
(а) она любит меня по-прежнему и будет молчать о нашем коротком романе:
(б) она меня любит, но охвачена такой ревностью и яростью, что разоблачит меня перед родственниками и друзьями:
(в) она больше меня не любит, и ей плевать, женюсь я на Маргаритке или нет.
Нетта, взяв бразды правления в свои руки, представила Георгину моим родителям. Георгина похвалила шляпку моей матери. Мама сняла шляпку и предложила Георгине ее примерить.
– Пойду наверх, гляну на себя в зеркало, – сказала Георгина.
Поднимаясь по лестнице, она негромко произнесла:
– Здравствуй, Адриан.
– Здравствуй, Георгина. – И я отступил к ванной.
– Но в холле есть большое зеркало, – крикнула Маргаритка снизу.
– Мне нужно подкраситься, – бросила Георгина через плечо.
Поравнявшись со мной, она тихо проговорила:
– Просто не верится, что ты можешь принимать участие в этом фарсе.
– Мне тоже. Но Маргаритка носит моего ребенка. Я уже подвел двоих детей. Я не могу подвести еще одного.
Она мазнула помадой по губам, затем поправила вырез своего черного кашемирового джемпера.
– Тебе не холодно в этой юбке? – спросил я. – Она мало отличается от пояса.
– Да, мне холодно, – ответила Георгина. – Но я такая несчастная, что мне все равно.
И двинулась на меня, держа в руке кисточку для туши, точно кинжал. Я попятился прочь из ванной, развернулся и спустился вниз. В так называемой «гостиной» Майкл Крокус собрал всех гостей и приступил к жуткому ритуалу.
Первой он представил викарису Маргарет:
– Мы с Неттой воспитывали девочек так, чтобы они сами определили свое отношение к религии. Я исповедую гуманизм. Георгина, наверное, гедонистка…
Раздались вежливые смешки. Я посмотрел на Георгину. Большим глотком она осушила бокал с шампанским, потом глубоко затянулась сигаретой, которую стрельнула у моей матери.
Крокус продолжал:
– Гортензия – последовательница Рона Хаббарда и активный член церкви сайентологов, а наша милая Маргаритка недавно вернулась в лоно старой доброй англиканской церкви. И здесь наступает черед Маргарет. Ваше слово, священник.
У Маргарет было свежее, открытое лицо и прическа горшком, как у Ширли Уильямc.[57] Казалось, она изо всех сил старается доказать, что ничем не отличается от прочих нормальных людей.
– На мой взгляд, брак чем-то напоминает вон тот стол с закусками, – начала она. – На нем есть блюда, которые я люблю, например овощное рагу и печеные кабачки. Однако есть там и блюда, которые я на дух не переношу. От земляничного творожного пудинга или грибов у меня крутит живот.
– Вот нахалка, – шепнул отец. – Мне тоже еда не нравится, но я ведь не жалуюсь.
Аналогию между едой и браком Маргарет развивала до тех пор, пока окончательно не запуталась. Озадаченная публика молча переглядывалась.
Тогда Нетта пустила по рукам эскизы подвенечного платья и платьев подружек невесты, игриво предупредив меня, чтобы я не подглядывал.
При виде эскизов Георгину перекосило:
– Цвет мяты?! Я отвратительно выгляжу в зеленом.
Нетта пристала ко мне с вопросом, выбрал ли я шафера. Найджел с Парвезом выжидающе уставились на меня, но я вывернулся:
– Папа, ты оставался со мной и в радости, и в горе, не выручишь ли и на этот раз?
Отец снял бейсболку и утер ею глаза.
– Адриан, ты растрогал старика до слез! – прокомментировала мама.
Разобравшись со свитой жениха и невесты – в нее вошли Найджел, Парвез, Умник Хендерсон и бородатая кузина, – Майкл Крокус предложил тост:
– Давайте выпьем за счастливую пару. Однако прежде я желал бы сказать несколько слов о своем собственном браке. Мы с Неттой женаты более тридцати лет и, по-моему, прожили эти годы по большей части счастливо, но, увы, наш брак в конце концов исчерпал себя. Нетта нашла человека, которого она любит сильнее, чем меня, и потому я должен ее отпустить. – Его голос дрогнул. Улыбки застыли на лицах гостей. Крокус повернулся к жене:
– Иди к нему, иди к нему как можно быстрее, любовь моя.
– Что? Прямо сейчас? – изумилась Нетта. – Не говори глупостей, Майкл, мне надо заниматься гостями.
Положение спасла моя мама, выкрикнув:
– За Маргаритку и Адриана!
Ее нестройно поддержали:
– Гип-гип, ура!
Я услышал, как Георгина шепчет моей маме:
– Любой праздник в этом доме заканчивается слезами и соплями.
Парвез с Фатимой уже прощались с Неттой Крокус.
– Нам пора, нужно выгулять собаку, – объяснила Фатима.
Провожая их до дверей, я сказал:
– У вас же нет собаки.
– Верно, – согласилась Фатима. – Но разве не так говорят англичане, когда им хочется уйти?
Я поискал глазами Георгину, она уже была в своем длинном черном пальто и с сумкой через плечо. Спросил, куда она собралась.
– Не желаю здесь дольше оставаться. Еще успею на последний поезд до Лондона.
– Вокзал по дороге на Крысиную верфь, – сказал я. – Подброшу тебя.
Я услыхал возмущенные возгласы, но мне было плевать. Машина свернула с подъездной дорожки на невидимую со стороны дома детскую площадку, и уже в следующее мгновенье мы сжимали друг друга в объятиях.
Раздеваться мы начали, еще поднимаясь по лестнице в мою квартиру. Спустя несколько секунд мы уже лежали на футоне и я погружался в мускусную мякоть Георгининого тела.
Миа Фокс несколько раз барабанила в потолок, но я ни на миг не отвлекся от своего дела. Позже, когда мы вытирали друг друга после душа, я спросил, не изменила ли Георгина своего мнения по поводу войны в Ираке, и заодно признался, что целиком поддерживаю мистера Блэра.
– Господи, – медленно проговорила Георгина, – я рада, что ты мне сказал, но это все равно что узнать, что твой любимый втайне голосует за консерваторов. И как после такого доверять ему по-прежнему? – Она помолчала и задумчиво добавила: – Не знаю, смогу ли я полностью принадлежать человеку, который одобряет вторжение в Ирак?
– Но мистер Блэр освобождает Ирак от тирана Майкла Крокуса, – возразил я.
Георгина рассмеялась:
– Да, у отца мания величия, но Ираком он не правит.
– Прости, но, согласись, оговорка по Фрейду. А не потому ли ты настроена против войны, что подсознательно бунтуешь против отца?
– Ничего подсознательного здесь и в помине нет, – отрезала Георгина. – Однажды я врезала отцу по яйцам. Когда он пытался силой запихнуть меня в автобус до Гластонбери.[58] Тогда я впервые и убежала в Лондон. Ненавижу фестивали, мусор, вегетарианские котлеты! А в придачу отец с Неттой в соседней палатке издают такие звуки, что кажется, будто ты на скотном дворе. Нет уж, я против войны в Ираке, потому что это незаконно, безнравственно и глупо.
Мы много разговаривали о Маргаритке.
– Вечно Маргаритка мне все гадит, – пожаловалась Георгина. – На мой одиннадцатый день рождения она чихнула на торт и загасила свечки. Нетта даже не стала его резать. А теперь именно она носит твоего ребенка.
Я объяснил, что совершенно не помню, как занимался с Маргариткой любовью в новогоднюю ночь. Рассказал о фиолетовом коктейле, которым опоила меня Пандора, и следующим моим воспоминанием было пробуждение в постели рядом с Маргариткой.
Спросил, не испытывает ли Георгина чувства вины. Она занавесилась мокрыми волосами и принялась их расчесывать. Из-за черного занавеса раздался ее голос:
– С чувством вины это не ко мне. Это абсолютно отрицательная эмоция. Она провоцирует на жалость к себе и саморазрушение.
Когда небо за окном начало светлеть, я приготовил кофе, и, хотя было холодно, мы, накинув пальто, устроились на балконе. На другом берегу сэр Гилгуд с женой чистили друг другу перышки.
– Ты женишься на Маргаритке? – спросила Георгина.
– Ребенок, – сказал я.
Не такого ответа она от меня ждала. Георгина встала, прошла комнату и начала одеваться. И вдруг резко повернулась ко мне:
– Я хочу задать тебе два вопроса. Первый – ты ее любишь?
Ответил без промедления:
– Нет.
– Второй – а меня ты любишь?
И снова без заминки:
– Да.
– Тогда скажи им, что свадьба отменяется, пока они не взяли напрокат этот долбаный шатер.
Говорить, что я уже выписал чек компании «Праздничные шатры Сигрейв», я не стал. Но попросил совета, как лучше объясниться с Маргариткой.
– Да как хочешь, – ответила Георгина. – Арендуй рекламный щит. Найми эскадрилью асов, чтобы они написали это в небе. Объяви в передаче «Шоу Триши» или, черт побери, напиши ей письмо. А теперь отвези меня на станцию. Я должна в 10.30 быть на Канареечной верфи. Крис Мойлс будет рекламировать Радио-1, спускаясь на веревке с шестнадцатого этажа.
На платформе мы обнимались, будто встретившиеся после долгой разлуки близнецы.
– Ума не приложу, что ты во мне нашла, – пробормотал я.
– Я тебя не боюсь, и у тебя невероятно сексуальный голос.
