Григорий Ряжский - Дивертисмент братьев Лунио
Говоря «свёрток», спедалировал на «ё», поднажал, чтобы отчётливей единственное число прозвучало. И так же точно постарался «его» голосом выделить, чтобы совсем уже понятно стало. И молчу, смотрю на неё – поняла меня она или не поняла. А Маркелов – сзади, не знаю, что он видит оттуда и что про нас понимает.
Волынцева сначала чуть удивлённо так на меня посмотрела и только рот приоткрыла просьбу мою уточнить, но я не дал, успел перехватить, настойчиво повторив:
– Свёрток, Полина Андреевна, я про свёрток, где папины вещи, их там не одна, их много. Помните? – и глазами сделал на спутника своего, что позади нас был. И тоже не смог сразу сообразить, увидела она жест мой через свои толстые линзы и придала ли ему значение. А тут сам Маркелов встал со стула, подошёл бодро так и говорит:
– Нам бы без задержки, если можно, хозяюшка, а то спешим мы с Григорием, дела у нас ещё недоделанные имеются, как бы не опоздать. А после повидаетесь, поговорите в другой раз, ладно?
Я поддержал его:
– Да, да, Полина Андреевна, нам поскорей бы. – И указал рукой на Маркелова. – Это Григорий Емельянович, полковник милиции, у нас дело общее, срочное. Будьте знакомы, кстати.
Волынцева понятливо кивнула, вежливо улыбнулась и ответила:
– Разумеется, товарищ полковник, конечно. В другой так в другой. И очень приятно познакомиться.
И ушла в угол, отгороженный, ширма там стояла китайская, с вышивкой по шёлку, старой работы. Оттуда вышла и протягивает мне свёрток. Я его сразу узнал, сам ведь упаковывал. И вижу, так он и пролежал всё это время нераспакованный. А она его протягивает мне.
– Спасибо, Полина Андреевна, – говорю ей, – премного вам благодарен.
Беру его и тут же протягиваю Маркелову. Тот спокойно так принимает и в портфель свой прячет, под ремни. И спрашивает, как бы ни у кого, в воздух, глядя по очереди то на меня, то на хозяйку комнаты:
– Всё? Ничего мы с вами не забыли, друзья мои? – и снова взглядом своим: на меня сначала, потом на неё.
– В каком смысле, товарищ полковник? – теперь уже удивлённо спрашивает сама Волынцева и переводит на меня недоумённый взгляд. – Гришенька, а вы разве ещё мне что-нибудь оставляли? Всё, что было, вот оно, в свёрточке вашем, всё как есть. – И пожимает плечами.
Господи, как же я в тот момент любил её, эту благороднейшую женщину! И как был ей благодарен! Этой умнице, этой настоящей питерской интеллигентке старой ещё, довоенной, досоветской закваски! Нет теперь таких, други мои, нет и не будет больше никогда. Выжглись, выветрились, изгнались и почили – другие уже не родятся.
Не дождавшись ответа, жестом предложила присесть к столу:
– Чаю выпьем, гости дорогие? Не желаете чаю моего отведать?
– Нет, нет, – отмахнулся рукой Маркелов, – упаси бог, какой там чай, и так горим как швед под Полтавой. Идём уже, Григорий, ты готов?
И сделал движение уходить. Тут Полина Андреевна как-то замедлилась, задумалась, затем сняла очки и, подойдя к полковнику, пристально вгляделась в его лицо. Потом вернула стёкла на место и задумчиво произнесла:
– А ведь я вас знаю, товарищ полковник. Припомнила, как мне кажется. Вы, если я правильно услышала, тоже Григорий, да? Не запомнила, извините, как по батюшке.
– Да, Григорий Емельянович, – тормознув уже почти у двери, обернулся тот. – Только, прошу прощения, вы меня откуда можете знать? Я что-то вас не припоминаю. В органах вы, как я понимаю, не служили? – он окинул её полунасмешливым взглядом. – Не могли служить, я хотел сказать.
– Да, не могла, – согласилась Полина Андреевна, – но вот только когда вы шведов упомянули под Полтавой, я вспомнила. Муж мой покойный, Аркадий, любил это повторять, фразу эту. Когда куда-нибудь опаздывал. Он у меня как раз служил в органах, только не в милицейских. А вы, как я теперь думаю, его на службу и со службы возили. Вплоть до 38-го, до самого его ареста. И фамилия ваша... сейчас, сейчас... – она приложила ладонь к виску, прижала и отпустила. – Я, вероятно, ошибаюсь, но что-то вроде... Марголин... или Меркулов. Как-то так. Или я не права, товарищ полковник? Впрочем, вы ведь его не так долго и возили, верно? И имели тогда то ли младший офицерский чин, то ли не имели ещё, да? Точно не скажу, Аркадий вас чаще всё Гришанькой называл, так мне запомнилось. Шутил ещё, что лихач, мол, Гришанька мой, погубит он себя когда-нибудь, опрокинет в кювет и поминай как звали его. Потому что сам-то опрокинется, а я в окошко просочиться успею. Худощавый был очень, помните мужа моего?
– Маркелов я, не Марголин и не Меркулов, – отозвался полковник. – «О-о-опель» был у нас тогда... – мечтательно задрав глаза в потолок, протянул он. – Тридцать восьмой год, самый-самый... Боже ж мой, да неужто вы Волынцева Аркадия Валерьяныча супруга? То-то смотрю, места знакомые, хоть полжизни с тех пор и утекло. Да, было дело, возил его, оба мы к иностранному отделу были тогда приписаны: сам он, замначальника, и я с «Опелем» нашим. Только потом его... ну вы сами знаете... А я на том же месте вплоть до самого конца оставался, в органах, а после уж армейский стал, как война началась, переводом ушёл. Вот ведь как встретились мы с вами. – И обернулся ко мне: – Чего ж молчал, друг ситный, мы же старые, получается, знакомые с Полиной Андревной.
На лице его нарисовалось подобие улыбки, только в тот момент мне не очень было ясно, искренне радуется он той своей улыбкой или же прикрывается. Однако времени обдумать этот вопрос он уже не дал. Резко попрощался:
– Всего наилучшего, товарищ Волынцева, искренне рад был знакомству и до свидания. Нам и вправду давно уже пора. – И вышел за дверь. У меня было две секунды, и я их использовал. Склонившись над рукой Волынцевой, я прижал её к своим губам и еле слышно произнёс:
– Я заеду ещё, когда вырвусь, Полина Андреевна, не могу сейчас, – оторвался и показал ей глазами на незакрытую дверь в коридор. – До свиданья, – и тут же вышел вслед за Маркеловым, чтобы не вызвать у полковника лишних подозрений.
Пока спускались по лестнице, успел спросить:
@bt-min = – Ну что, Григорий Емельяныч, не обманул я вас? А то вы, я знаю, не доверяли мне до последнего.
@bt-min = – Не знаю пока, – буркнул он в ответ, – обманул или не обманул. И если не обманул, то как именно не обманул.
@bt-min = – В смысле? – насторожился я. Мы уже спустились вниз и через парадное выходили на улицу. – Что вы имеете в виду? Можете пересчитать, тридцать восемь единиц будет, как я вам и говорил.
@bt-min = – Сейчас сядем и глянем, – ответил он, ища глазами скамейку поотдалённей.
@bt-min = Мы дошли до ближайшего сквера и присели. Он поставил портфель к себе на колени, расстегнул ремни и раздвинул стенки. Затем погрузил в него руки и развернул свёрток, не вытягивая его из глубины. То, что полковник увидел, думаю, поубавило у него подозрений. Он даже не стал ничего пересчитывать, всё было ясно и так. Свёрток был цел, момент передачи отслежен им лично, изделия, хоть и не знаток был, но оказались столь впечатляющими, со всеми этими сверкающими жёлтыми, белыми, зелёными и прозрачным камнями, что не оставляли никаких сомнений в их ценности.
@bt-min = – Это нужно смотреть на дневном свете, – подсказал я ему, – иначе радугу целиком не захватите, весь спектр.
– К херам мне твоя радуга, Лунио, – почти довольным голосом ответил Маркелов. – Ты лучше скажи теперь, как жить дальше собираешься. Справку тебе отдам, но паспорт сможешь получить только по месту постоянного проживания. Там, куда его прописывать будут. И место такое ещё придётся выбирать, вот так, сержант. И про Ленинград забудь, я уже тебе говорил.
Да, говорил. Я и сам это знал. Бывшим лагерникам места в крупных городах нет и не будет. Город для жизни придётся выбирать теперь из оставшихся, уезжать в провинцию и там начинать всё сначала. Я был к этому готов. Меня так радовало всё вокруг, что даже нисколечко не было жаль отцовского наследства – по крайней мере, этой его части, главной. Ведь оставалась ещё другая – корона у Волынцевой в свёртке под номером два и мамино кольцо в завитке лепного потолочного карниза в гостиной нашей квартиры на Фонтанке. Хотя о том, кто в ней теперь проживает, я, само собой, не имел ни малейшего представления. Как и не знал до сих пор, каким образом буду кольцо своё замурованное оттуда вызволять. И когда.
Маркелов затянул ремни на своём портфеле, похлопал его по кожаному боку, затем порылся у себя в кармане и протянул мне два червонца с ленинским профилем на борту:
– На, бери. Поживи пока на них, при вокзале перебейся, там всегда найдёшь и поесть, и поспать. А завтра придёшь на это место, – он глянул на часы, – ровно в 12.00, получишь справку свою и будем думать, куда тебя отправить лучше, чтобы жить тебе, парень, припеваючи.
Последнюю фразу произнёс, привычно осклабившись, как умел это делать только он. Маркелов уже тогда всё знал, что и как со мной сделает. Но только я об этом не ведал и даже не догадывался ни о чём. Думал, хочет участие проявить, искреннее, расплатиться за молчание моё и за моё же богатство, что отныне перешло к нему. Не зверь же, в конце концов, офицер всё же.
