Павел Пепперштейн - Весна (сборник)
Русское ура! Господи, дождались. Победа!
Сквозь гарь и марево пожаров где-то далеко вспыхивает трепещущее красное пятнышко — красный флаг. Знамя победы над куполом рейхстага! Это она, та святая провинциальная девочка в красном платье стоит на куполе, прижимая к вискам холодные усталые руки. Штирлицу кажется, что он видит ее, вот-вот различит ее смеющееся, радостно-испуганное лицо!.. Лицо Весны… Но все дробится в непрошеных слезах, наполнивших глаза. Он никогда не был так счастлив!
— Победа! — шепчут его побледневшие губы. — Слава весне!
Придут другие весны, они принесут с собой любовь, радость и боль! Но им, этим веселым веснам будущего, никогда не сравниться с этой — с вечной, святой весной сорок пятого!
…ПОБЕДА! — ШЕПЧУТ ЕГО ПОБЛЕДНЕВШИЕ ГУБЫ, — СЛАВА ВЕСНЕ!..
Штирлиц быстро подносит к виску пистолет. Выстрел. Где-то далеко, в маленьком саду…
Май
Машенька Никольская родилась на Кольском полуострове, на базе Северного Морского Флота. Отец ее, морской офицер Николай Никольский, погиб в открытом море, когда ей было четыре года, не оставив дочери ничего, кроме церковного образка святого Николая Чудотворца, своего покровителя. С этим образком Маша не расставалась никогда, хотя христианкой себя не считала, в церковь не ходила, скорее верила в магию имен, в судьбу. Вскоре обнаружила она себя (после различных житейских невзгод) молодой красавицей в Москве, и, когда устала она ходить по подиуму и позировать фотографам для модных журналов (то есть к двадцати двум годам), стала подумывать о замужестве. И тут образовался кружок почитателей и претендентов на ее руку — каждый был по-своему хорош, то есть все они были богаты, щедры, не дураки, у каждого имелось сердце и даже чувство юмора местами посверкивало, кое-кто был даже и красив, парочка из них и в сексе понравились Маше, случились ночи, которые вроде бы вдохновили и дали чувство полета, так что в пору бы и растеряться, мучаясь выбором, но поскольку Маша никого из них все равно не любила, то решила положиться (по своему обыкновению) на магию имен, на знаки судьбы, и раз уж сопутствовало ей с самого рождения имя «Николай» (Николаем звали отца, а мать родилась в Николаеве), то и отдала она предпочтение человеку, который представился при знакомстве как «Коля с Николиной Горы».
Коля с Николиной Горы был молодой, преуспевающий человек. Отец его входил в правление крупной нефтяной компании, так что бабки имелись реальные и положение реальное. Коля получил превосходное образование, рос в достатке, но не разнежился, а напротив, являлся юмористичным, в меру деловым, в меру клубным, в меру спортивно-наркотическим парнем. Он как-то вроде служил государству, и в то же время имелся у него собственный бизнес, связанный с отцовским — нефтеочистные сооружения, расположенные на огромных платформах в море. Этот сравнительно новый способ нефтеочистки принес Николаю и его отцу немалые прибыли. Правда, вначале немного возникали экологи, но Николай не поленился, вошел во все тонкости дела, в нюансы, и в результате сам возглавил один очень компетентный комитет по вопросам экологии нефтепромысла. Так что все решилось к общему благу.
Коля и Маша познакомились в клубе «First», завтракали устрицами в Монкафе на Тверской, он стал ходить на ее показы… Дружили, ездили на дачу, потом прокатились (с небольшой компанией общих друзей) в Венецию, на Ибицу, в Гоа… Съемки, показы, R&B, minimal techno, glam rock, французский hip-hop, кафе Дель Мар, собор Сан-Марко, секс в номере отеля, падение сумочки в зеленую воду венецианской лагуны, смех по этому поводу, кино, лыжный курорт… Короче, дело быстро шло к свадьбе, и все было хорошо. Хорошо, как в журнале, точнее, гораздо лучше, чем в журнале, так как в журналах все как-то плоско, и есть что-то отвратительное в необходимости листать (Маша не любила страницы), а здесь все было как в 3D журнале, даже как в 5D журнале — сюда врывались запахи, и свежесть утр, и вкус сока, и сверкающий холод воды…
И вот уже осталось несколько дней до свадьбы. Венчаться собирались в Никольском соборе в Санкт-Петербурге (так захотела Маша, она всегда любила этот собор), затем молодые планировали вернуться в Подмосковье, поскольку на Николиной Горе должна была состояться грандиозная вечеринка в честь свадьбы, почти что маленький open-air. Приглашены были dj Puma (Берлин), dj Панин из Москвы и молодая рэп-группировка «Лисенок Таттерс» из Кронштадта — девочка и двое ребят лет по пятнадцать, еще совсем wild, но вокруг этой группы уже шла волна, предшествующая большому успеху, и о них все говорили не иначе, как о будущих звездах, причем о звездах настоящих, дикорастущих, а не клонированных в индустриальном инкубаторе какой-нибудь «Фабрики звезд».
Поскольку со всеми этими приготовлениями связано было много хоть и радостных, но все же хлопот, будущие молодожены почувствовали себя в какой-то момент устало и даже нервно, и потому решили с компанией самых близких и приятных друзей выбраться из Москвы на дачу, на Николину Гору, чтобы провести уикенд в релаксации, просто выпить, поваляться в тени деревьев, может, спуститься к быстрой реке, так как дни стояли хотя и не жаркие, но какие-то душные, с майскими грозами, с электричеством, присутствующим повсюду в воздухе… Говорили, как всегда, о взрывах на солнце, о магнитных бурях, о странном ветре, о том, что нечто в природе меняется, что-то (и совсем недавно) изменилось в ней роковым образом, и возврата к прежнему балансу стихий быть не может. Соглашения, которые были в древности подписаны духами Огня, Воды, Земли и Воздуха аннулированы. Поэтому всем хотелось как-то расслабиться перед праздником, отдохнуть, чтобы набраться сил для мощного и веселого мероприятия. У Маши (несмотря на ее внешнюю хрупкость и мечтательную красоту) нервы были довольно крепкие, физически она также пребывала в хорошей форме, в жизни действовать иногда ей приходилось решительно и без колебаний, в общем, она не была по сути тем нежным цветком, той водяной лилией, которой часто казалась на фотографиях в модных журналах, поэтому особой предсвадебной нервозности не ощущала — так, легкая усталость. Небольшая, странная раздражительность.
Перед тем как отправиться на дачу, они встретились с друзьями в ресторане «Ваниль», где все вещи (даже стулья) действительно источали сильный и терпкий запах ванили и корицы. Там они отобедали. Маша сидела, пропуская мимо ушей веселую застольную беседу, словно бы чем-то подавленная, несмотря на сияющий майский день. И все играла бокалами на столе и прочими стеклянными предметами. То она брала стеклянную пепельницу и начинала кружить ее по скатерти, как если бы пепельница танцевала, одновременно стряхивая в нее пепел со своей супертонкой сигареты Vogue, или же она отражала в своем бокале золотой купол храма Христа Спасителя, который возвышался прямо за окнами «Ванили».
Она отразила этот купол вначале в стакане с манговым соком, затем в минеральной воде, которая вся ощетинилась пузырьками, словно в эпилептическом припадке, как если бы эта минеральная вода Vittel ненавидела русский собор и вся бушевала от химического (или же алхимического) отвращения к нему. И наконец Маша отразила собор в бокале белого вина. Во всех жидкостях, во всех стеклах золотой купол собора на фоне яркого синего неба казался мощным и запредельно огромным. Собор не так давно восстановили, но его золотой купол столь тяжеловесно и величаво вспыхивал на солнце, так пучился и громоздился, казался таким набрякшим, словно бы его распирало изнутри, как голову обезумевшего гигантского Чипполино, которая разрастается и пухнет, словно на дрожжах. Собор излучал силу и уверенность, он казался брутально-прекрасным, но Маше вдруг с болезненным сжатием сердца вспомнились ее первые недели в Москве, как они ходили с мамой в бассейн «Москва», зимой. Ей было тогда года четыре, над бассейном стоял пар, сыпалась музыка… Так было мучительно привольно, пустынно, водянисто. Они плавали рядом в парах, в одинаковых купальных шапочках, и мать, разводя толстыми блестящими руками в воде, рассказывала ей про собор, который когда-то возвышался на этом месте и был взорван. Мать вроде бы сокрушалась об этом соборе, и Маша тогда спросила: «Если умершие люди уходят в Рай, то куда уходят разрушенные здания?» Мать ответила: «Под воду», и рассказ о взорванном соборе плавно перешел в рассказывание сказки о Граде-Китеже, о зачарованном городе, который ушел на дно озера, чтобы не отдаться врагам, и только в редкие дни его купола сверкают сквозь кристальные воды… И вот теперь один из этих куполов поднялся из воды, налился осязаемой мощью и висит в небе, как переспелый фрукт, — а воды, туманные воды бассейна, и пар — куда ушло теперь все это?
Эту мысль не удалось додумать до конца (да и не такая это мысль, чтобы стоило додумывать ее до конца) — обед кончился, все расселись по трем машинам и поехали. Она сидела на переднем сиденье гелентвагена, Николай был рядом за рулем. Веселый его бронзоватый профиль с крошечной серьгой в ухе, с татуировкой в виде скарабея на загорелой шее, красная майка с якобы пулевыми (а на самом деле комиксовыми) дырками на спине и надписью BANG! крепкая спортивная рука на руле, обмен шутками с друзьями, сидящими на заднем сиденье. Маша снова не слушала. Она была сегодня какая-то отрешенная, рассеянная, «отъехавшая» (как сказал Колян), а сама о себе подумала: «Я сегодня никакая». Это была обычная фраза, она нередко говорила о себе так: «Я вчера совсем была после afterparty никакая» или «Я пришла туда такая, а ушла вообще никакая», но сегодня слово «никакая» вдруг сверкнуло в ее сознании своим псевдокорнем «ник» — это сочетание звуков сопутствовало ей всю жизнь: Мария НИКолаевна НИКольская, будущая жена НИКолая, едет на НИКолину Гору. Словно образок святого Николы Чудотворца, оберегает ее это звукосочетание «ник». И вдруг будто бы из каких-то глубин поднялось на поверхность ее мозга слово НИКТО. Она хотела было удивиться этому слову, но они выехали за город на Рублево-Успенское шоссе, и внезапно красота неба поразила ее. Над петляющим шоссе нависла, разрастаясь, тяжелая грозовая туча — с одной стороны изумрудная, как навозный жук, с другой стороны переходящая в огромный дымчатый топаз, который у самого горизонта становился синим свинцом.
