Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
В среду она наконец снялась в сцене с бассейном. Мэрилин вытаскивала Дина Мартина из постели Сид Черисс. Как правило, в сценах такого рода актриса или ее дублерша надевала трико телесного цвета. Никто не ожидал, что она появится на площадке голой. Когда все увидели, что она выходит из воды, сняв купальник, реакция была невероятной. Все бросились на съемочную площадку. Вайнштейн позвал охранников, чтобы закрыть доступ ко входу в студию. Снизив температуру амфетаминами и избавившись от головной боли с помощью демерола, Мэрилин провела четыре часа в воде под щелканье затворов и жужжание камер, о бесперебойной работе которых позаботился Кьюкор. Как и Пэт Ньюкомб, пресс-атташе, он понял, что для рекламы фильма это шанс, который нельзя упускать.
Большая часть следующего съемочного дня пропала. Но вместо нее последовала фотосессия обнаженной Мэрилин. Кьюкор пригласил трех фотографов: Уильяма Вудфилда, Лоренса Шиллера и Джимми Митчелла. Пятьдесят две фотографии, проданные по общей цене 150 000 долларов, были сразу же опубликованы в семидесяти журналах тридцати двух стран. Мэрилин снималась в фильмах обнаженной, когда только начинала свою карьеру кинозвезды. После этого она продолжила сниматься почти без одежды в пределах, продиктованных цензурой в фильмах «Ниагара», «Автобусная остановка» и «Неприкаянные». На этот раз подобная сцена ее не испугала. Напротив, в бассейне она почувствовала себя возрожденной. Не только потому, что похудела на шесть килограммов за несколько недель и вернулась к своим прежним размерам. Снова повторялась та же странная ситуация. Она стыдилась не своего тела, а слов.
В 1956 году Наташа Лайтесс, после разрыва отношений с Мэрилин, опубликовала ядовитую статью, в которой истолковывала ее тягу к обнажению как признак психической неуравновешенности. «Голая она шла из постели в ванную, голая выходила из кухни в сад, ничего не замечая, на глазах у костюмерш, гримерш, парикмахеров», — писала бывшая подруга, одно время делившая ее квартиру и постель, повлиявшая на ее актерскую игру в двадцати двух фильмах с 1948 по 1955 год, пока ее не сменила Паола Страсберг в фильме «Зуд седьмого года». «Можно было подумать, — продолжала Наташа, — что нагота ее успокаивает, вводит в какой-то гипноз. Она бесконечно вглядывалась в свое отражение в большом зеркале, сидя или стоя, с приоткрытым ртом, тяжелым взглядом полузакрытых глаз, полностью погруженная в собственный образ».
Навязчивое влечение, которое Мэрилин испытывала к зеркалам, началось в раннем детстве. Ее часто находили застывшей перед своим отражением. Когда она выросла, ее друзья и коллеги постоянно видели, как она разглядывает себя в трюмо, поправляя платье или приглаживая изгиб брови. Она просто не могла пройти мимо зеркала, не остановившись перед ним. Трумен Капоте рассказывает, что однажды видел, как она несколько часов просидела перед своим отражением. Он спросил, что она делает и она ответила: «Смотрю на нее».
В начале пятидесятых годов Билли Холлидей пела как-то вечером в одном ночном клубе Лос-Анджелеса. Мэрилин сопровождал ее костюмер, Билл Травилла. Он сказал ей, что в комнате, служившей уборной чернокожей танцовщице, висит на стене календарь со снимками обнаженной Мэрилин. Монро бросилась туда и, не сказав Билли ни слова, не взглянув на нее, встала перед собственными фотографиями, не отрывая от них взгляда, словно в экстазе. Билли бросила календарь ей в лицо и выгнала ее, обозвав идиоткой.
Прежде чем переехать в 1957 году в квартиру, где она жила с Артуром Миллером и которую сохранила до самой смерти в качестве своего пристанища в Нью-Йорке, Мэрилин покрыла зеркалами несколько стен от пола до потолка.
Но фотографии имели, по сравнению с зеркалами, одно драгоценное преимущество: за ними был еще кто-то, другой человек. А перед ними — зритель — кто-то, кроме Мэрилин. Они представляют человека, не меняя правой стороны на левую, а ведь именно такой образ видят окружающие. Они представляют тебя такой, какой тебя видят окружающие — ведь слово «объектив» плохо передает эту уникальность взгляда, эту субъективность, скрывающуюся за аппаратом. Фотографии связывают то, что зеркала разбивают. За несколько недель до встречи с Ральфом Гринсоном Мэрилин говорила У. Дж. Уэзерби: «Я часто думаю, что лучше не быть знаменитой. Мы же, актеры, мучаем себя нашим образом, мы — как бы это сказать? — нарциссичны. Я часами могу сидеть перед зеркалом, подстерегая признаки старения. Я хочу стареть, не делая косметических операций. Подтянуть обвисающую кожу лица — слишком простое решение. Это лишает лицо жизни, выразительности. Я хочу быть верной моим чертам, этому лицу, которое я сделала себе, я хочу быть для этого достаточно смелой. Но иногда я думаю, что было бы легче избежать старости, умереть молодой, но тогда кто же доживет твою жизнь? Кто узнает, кто ты такой?»
Мэрилин не хватило времени на то, чтобы время ее сразило. Рука времени лишь слегка коснулась, чуть измяла ее черты. В последние месяцы она пользовалась гормональными кремами и омолаживающими инъекциями. Она прятала руки, не снимая перчаток, чтобы не были видны следы уколов. В последний год что-то смутно трагическое и отчаянное сквозило в том, как она показывала свое тело камере. По мнению Евы Арнольд, которая фотографировала ее обнаженной в 1960 и 1961 годах, «она утратила линии тела молодой женщины и отказывалась от того, чтобы ее тело изменило материнство. Ее слепота к физическим изменениям начинала смущать…». Через некоторое время Арнольд обнаружила, что негативы снимков обнаженной Мэрилин исчезли из ее архива.
Голливуд, бульвар Пико,
киностудия «Фокс»
31 мая 1962 года
Мэрилин исчезла на три дня. «Возможно, это были самые таинственные выходные в ее жизни, — рассказывал впоследствии Генри Вайнштейн. — Еще более загадочные, чем ее смерть. Что-то ужасное поразило ее психику. Я понял это и сожалею о том, что сразу же не позвонил доктору Гринсону и не попросил его вернуться».
Но на этот раз она вернулась. Она пришла в себя, как говорят после обморока. На понедельник, 28 мая, Кьюкор назначил съемки сцены продолжительностью восемь минут с участием Мэрилин, Дина Мартина, Сид Черисс и Тома Трайона. Когда Мэрилин ступила на площадку, она двигалась, как будто была стеклянной и боялась разбиться. Все ее движения были неуверенными, колеблющимися. В первом эпизоде она должна была сказать всего два слова: «Ник, любимый». Сколько ни повторяли съемку, ей не удавалось сказать эти слова правильно. Когда начали снимать следующую сцену, она стала заикаться. Кьюкор разговаривал с ней все более нетерпеливо. Она выбежала с площадки, бросилась в свою уборную, схватила пунцовую губную помаду и написала на зеркале: «Фрэнк, помоги мне! Фрэнк, умоляю, помоги!» — и разразилась рыданиями. Весь день между съемками она пыталась дозвониться до Фрэнка Синатры.
Но уже назавтра она удивила всех, с увлечением сыграв в предусмотренных сценах. За исключением рокового понедельника, она проработала девять полных дней, с 21 мая по 1 июня.
Последние кадры Мэрилин Монро, запечатленные на пленку 31 мая 1962 года, — немые. Из фильма «Что-то должно рухнуть» отснято только тридцать пять минут. На этих кадрах — лицо несказанно жестокой красоты, с удивленным и смутно обеспокоенным взглядом глаз, с расширенными, словно от бессонницы, зрачками, — женщина полностью обнаженная, чье платье сверкает белизной и цветами, как призыв. Женщина, которая возвращается к себе после того, как ее сочли мертвой. Она излучает печальную враждебность, как отверженная в этом мире, жестоком и глубоком, как зеркало. Прямо перед камерами 14-й съемочной площадки «Фокс» она играет свою жизнь. Но она играет, как призрак. Ее волосы похожи на ломкий, белоснежный лакированный парик. Она дублерша самой себя. Мэрилин, пародирующая Мэрилин, как будто она хочет быть отныне лишь собственным образом или еще уменьшиться, превратиться в его отражение в открытых глазах, раствориться в ярко-голубой воде бассейна на цветной пленке, в столбе света, который излучают прожектора. Эпизод заканчивается командой режиссера, прозвучавшей из-за кадра: «Стоп!» Актриса, молчавшая до этого, повторяет одними губами: «Стоп!» (Cut!). Вид у нее одновременно печальный и разгневанный, как у ребенка, которого оторвали от игры. Она ненавидела это слово, которым режиссеры останавливают камеры, этот антоним команды «Мотор!». Это слово все время появлялось в словаре студий и любовных отношений: «to be cut off» — так говорится, когда разъединяется телефонная связь или прерывается связь любовная.
На следующий день ей должно было исполниться тридцать шесть лет. Это были последние съемки, последний день, когда камера превращала Мэрилин в ее образ. Два месяца спустя режиссер ее судьбы снова скажет «Стоп! Снято!» Нить фильма ее жизни будет перерезана навсегда. И ни один ассистент режиссера не крикнет: «Еще раз! Последний дубль!»
