Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла
Присутствовавшие переглядывались; обед, который Трухильо давал в честь Саймона и Дороти Гиттлеман, следовал за торжественной церемонией вручения ex-marine почетного ордена Хуана Пабло Дуарте.
Когда Гиттлеман произносил слова благодарности, у него дрогнул голос. Сейчас он пытался угадать, что имеет в виду Его Превосходительство.
— Ах, гаитянцы! — От удара ладонью по столу звякнули хрустальные бокалы, блюда, стаканы и бутылки. — День, когда Ваше Превосходительство решил рубануть гордиев узел, покончить с гаитянским нашествием.
У всех были бокалы с вином, но Генералиссимус пил только воду. Он был серьезен, погружен в воспоминания. Молчание сгущалось. Театральным жестом, словно священнодействуя, он вскинул руки кверху и показал их гостям.
— Ради этой страны я запачкал их кровью, — произнес он отчетливо, почти по складам. — Чтобы не превратили нас снова в колонию. Их было десятки тысяч, просачивались повсюду. Сегодня Доминиканской Республики не существовало бы. Как в 1840 году, весь остров был бы сплошное Гаити. А горстка выживших белых прислуживала бы неграм. Это было самым трудным за все тридцать лет моего правления, Саймон.
— По вашему приказанию мы прошли по всей границе, из конца в конец. — Молодой депутат Энри Чиринос склонился над огромной картой, разложенной на письменном столе президента, и показал. — Если так пойдет дальше, у Кискейи нет будущего, Ваше Превосходительство.
— Ситуация гораздо более серьезная, чем вам сообщали, Ваше Превосходительство. — Тонкий палец молодого депутата Агустина Кабраля водит по красной пунктирной линии, извилисто спускающейся от Дахабона к Педерналесу. — Тысячи и тысячи осели в имениях, на хуторах и пустырях. И вытеснили доминиканских работников.
— Они работают задаром, не получая денег, только за еду. Поскольку в Гаити есть нечего, они довольствуются совсем немногим — горсткой риса и фасоли. И обходятся дешевле, чем ослы или собаки.
Чиринос жестом предоставил слово своему другу и коллеге.
— Землевладельцев и хозяев плантаций убеждать бесполезно, Ваше Превосходительство, — уточнил Кабраль. — Они в ответ показывают на карман. Мол, какое мне дело, что они — гаитянцы, главное, что хорошо рубят тростник за гроши. Из патриотизма я против собственной выгоды не пойду.
Он замолчал и посмотрел на Чириноса; тот подхватил:
— По всему Дахабону, Элиас Пинье, Индепендиенсии и Педерналесу вместо испанского — сплошное бормотание на африканском Creole.
Он посмотрел на Агустина Кабраля, и тот поддержал его:
— Буду, африканские обряды и суеверия теснят католическую религию, они чужды нашему народу, как язык и сама африканская раса.
— Мы видели священников, плакавших от отчаяния, Ваше Превосходительство, — дрогнул голосом молодой депутат Чиринос. — Дохристианская дикость завладевает страной Диего Колона, Хуана Пабло Дуарте и Трухильо. У гаитянских колдунов больше влияния на народ, чем у священников. У знахарей — больше, чем у врачей и фармацевтов.
— И армия бездействовала? — Саймон Гиттлеман отхлебнул вина.
Официант в белой униформе поспешил долить ему в бокал.
— Армия действует по приказу, Саймон, ты это знаешь. — Разговаривали только Благодетель и ex-marine. Остальные слушали, крутя головами — то на одного, то на другого. — Гангрена зашла очень далеко. Монтекристи, Сантьяго, Сан-Хуан, Асуа кишмя кишели гаитянцами. Чума распространялась, и никто ничего не делал. В ожидании государственного деятеля с широким видением и твердой рукой, которая не дрогнула бы.
— Вообразите себе гидру с несметным количеством голов, Ваше Превосходительство. — Молодой депутат Чиринос принялся излагать, помогая себе жестами. — Гаитянский работник крадет работу у доминиканца, который, чтобы выжить, продает свой небольшой земельный участок и ферму. А кто покупает эти земли? Разумеется, разбогатевший гаитянец.
— А вот — вторая голова гидры, Ваше Превосходительство, — уточняет молодой депутат Кабраль. — Отнимая работу у нашего населения, они завладевают, пядь за пядью, нашим суверенитетом.
— То же самое — и с женщинами. — Молодой Энри Чиринос облизывает кончиком розового змеиного языка толстые губы. — Ничто не влечет так черную плоть, как плоть белая. Гаитянцы насилуют доминиканок ежедневно, походя.
— Не говоря уж о кражах, о нападениях на частные владения, — подхватывает Агустин Кабраль. — Банды преступников переходят реку Масакре свободно, словно нет ни таможен, ни патрульных отрядов. Граница — дырявое решето. Банды гаитянцев опустошают селения и поместья, как стаи прожорливых лангуст. И угоняют в Гаити скот стадами, уносят все — еду, одежду, украшения. Эти земли — уже не наши. Мы теряем наш язык, нашу религию, утрачиваем нашу расу. Она обращается в гаитянское варварство, Ваше Превосходительство.
Дороти Гиттлеман по-испански почти не говорила, и ей, наверное, было скучно слушать разговор о том, что происходило двадцать четыре года назад, однако время от времени она очень серьезно кивала головой и смотрела на Генералиссимуса и супруга так, словно боялась пропустить хоть словечко. Ее посадили между карманным президентом Хоакином Балагером и военным министром, генералом Хосе Рене Романом. Невзрачная старушка, худосочная, прямая, несколько оживленная летним платьем в розовых тонах. Во время торжественной церемонии при словах Генералиссимуса о том, что доминиканский народ не забудет солидарности, проявленной супругами Гиттлеман в самые тяжелые моменты, когда правительства многих стран наносили ему предательские удары, она прослезилась.
— Я об этом знал, — сказал Трухильо. — Но хотел еще раз убедиться, чтобы не оставалось сомнений. Но даже после доклада Конституционного Пьяницы и Мозговитого, которых я посылал выяснить ситуацию на месте, я не сразу принял решение. Я решил сам отправиться на границу. Я проехал ее всю, верхом, вместе с добровольцами из университетской гвардии. И собственными глазами увидел: нас снова оккупировали, как в 1822 году. На этот раз тихой сапой. Мог ли я позволить, чтобы гаитянцы оставались в моей стране еще двадцать два года?
— Ни один патриот не позволил бы этого! — воскликнул сенатор Энри Чиринос, поднимая бокал. — А тем более — Генералиссимус Трухильо. За здоровье Его Превосходительства!
Трухильо продолжал, словно не слыша его:
— Мог ли я позволить, чтобы, как в те двадцать два года оккупации, негры убивали, насиловали, отрезали головы доминиканцам, даже в церквях?
Поняв, что тост не удался, Конституционный Пьяница, посопев, отпил глоток из бокала и стал слушать.
— Я ехал вдоль границы вместе с университетской гвардией, сливками студенческой молодежи, и думал о нашем прошлом, — продолжал Генералиссимус, все более распаляясь. — Я вспомнил, как резали головы в церкви в Моке. Вспомнил пожар в Сантьяго. Угон в Гаити из Дессалинеса и Кристобаля девятисот благородных людей из Моки, некоторые умерли в пути, а другие были поделены между гаитянскими военными, как рабы.
— Вот уже две недели, как мы представили доклад, а Хозяин ничего не предпринимает, — беспокоится молодой депутат Чиринос. — Он что-нибудь решил, Мозговитый?
— Не мне задавать ему этот вопрос, — отвечает молодой депутат Кабраль. — Хозяин сделает все, что надо. Он знает, что ситуация серьезная.
Оба сопровождали Трухильо в его поездке верхом вдоль границы с сотней добровольцев из университетской гвардии и только что возвратились, загнанные больше, чем их лошади, в город Дахабон. Обоих, несмо-, тря на молодость, так растрясло в седле, что они предпочли бы дать отдых своим бедным костям, но Его Превосходительство устроил прием в честь дахабонского общества, и они, конечно же, не могли не пойти на него. И вот они стоят, задыхаются от жары, в сюртуках и рубашках с жесткими воротничками, в расцвеченном флагами зале айюнтамьенто, по которому Трухильо, свежий, словно и не скакал верхом с самого рассвета, в безукоризненно сидящей на нем сине-серой форме, украшенной орденами и медалями, расхаживает от одной к другой группке, выслушивая любезные слова, с рюмкой «Карлоса I» в правой руке. И вдруг замечает входящего в увешанный флагами зал молодого офицера в запыленных сапогах.
— Ты пришел на торжественный праздник потным и в полевой форме. — Благодетель впивается взглядом в военного министра. — Мне противно на тебя смотреть.
— Я пришел с рапортом к командиру полка, Ваше Превосходительство, — смущенно оправдывается генерал Роман после паузы, во время которой отчаянно пытается отрыть в памяти давний эпизод. — Банда гаитянских преступников ночью тайно проникла в страну. На рассвете они напали сразу на три поместья в Капотильо и Пароли и угнали весь скот. И к тому же убили трех человек.
— Ты рисковал карьерой, появившись передо мной в таком виде, — распекает его Генералиссимус с застарелым раздражением. — Все. Чаша терпения переполнилась. Пусть подойдут сюда военный министр, председатель правительства и все военные, какие здесь есть. А остальные, пожалуйста, отойдите в сторону.
