Питер Мейл - Год в Провансе
Скоро, скоро.
НОЯБРЬ
Французский крестьянин очень изобретателен и терпеть не может, когда что-нибудь пропадает зря. Он не любит выбрасывать старые вещи, потому что знает, что в один прекрасный день лысая тракторная покрышка, зазубрившаяся коса, сломанная подкова и коробка передач, снятая с грузовика «рено» сорок девятого года выпуска, очень ему пригодятся и, возможно, спасут от необходимости залезать в глубокий и темный карман, где он хранит свои деньги.
Хитроумное приспособление, которое я обнаружил как-то утром на краю нашего виноградника, вполне могло бы стать ржавым памятником крестьянской изобретательности. Столитровая жестяная бочка из-под бензина была установлена на раму, слаженную из старых тонких труб. Спереди к ней было приделано колесо, скорее овальное, чем круглое, а сзади торчали две ручки разной длины. По утверждению Фостена, изделие называлось brouette de vigneron[194] — тачка, с минимальными затратами сооруженная специально к сезону обрезки лозы.
Осенние ветры уже давно сорвали с винограда все листья, и перепутанные побеги напоминали мотки коричневой колючей проволоки. До весны их все необходимо было срезать, оставив лишь главный стебель. Обрезки лозы, sarments, для использования в сельском хозяйстве не годились: они были слишком волокнистыми и жесткими, чтобы за зиму перегнить в земле, и их было слишком много, для того чтобы просто оставить их в проходах между рядами. Поэтому приходилось их сжигать, для чего и потребовалась brouette de vigneron.
Она представляла собой простейший мобильный инсинератор. На дне металлической бочки разводился огонь, в огонь бросались sarments, и тачку катили к следующему кусту. Когда бочка оказывалась полной, ее опрокидывали, зола высыпалась на землю, и процесс продолжался. Просто и эффективно.
Возвращаясь в сумерках домой, я заметил тонкий столбик голубого дыма, поднимающийся из угла виноградника, а потом увидел и Фостена с тачкой. Он выпрямился и потер спину; его рука была жесткой и холодной.
— Красиво, да? — Фостен кивнул на ряды уже подстриженного винограда. — Мне нравится, когда они такие аккуратные.
Я попросил его оставить мне немного обрезанной лозы для барбекю. Я вспомнил, что как-то в Нью-Йорке, в магазине, именующем себя гастрономическим бутиком, я видел в продаже «Подлинные обрезки виноградной лозы», которые должны были «придать вашему барбекю неповторимый аромат». Небольшие пучки, кокетливо перевязанные соломенной ленточкой, стоили по два доллара. Фостен не поверил своим ушам.
— И люди их покупают?
Он еще раз оглянулся на виноградник, прикинул в уме, сколько сотен долларов он сегодня сжег, и сокрушенно потряс головой. Еще один жестокий удар судьбы. Он пожал плечами:
— C'est curieux.[195]
Нашему другу, жившему в самом сердце Кот-дю-Рона, чуть к северу от Вэзон-ля-Ромэн, была оказана большая честь — его приняли в Confrérie Saint-Vincent,[196] местный союз виноделов. Церемония посвящения, переходящая в обед, переходящий в танцы, должна была состояться в деревенском клубе. Вино будет литься рекой, а виноделы и их жены покажут себя во всей красе. Галстуки обязательны. Событие намечалось торжественное.
Несколько лет назад мы уже раз присутствовали на таком обеде в Бургундии. Две сотни людей в парадной одежде, важные и неловкие в начале вечера, уже к первому горячему блюду превратились в развеселую компанию, хором распевающую бургундские застольные песни. От того вечера у нас остались приятные, хотя и немного расплывчатые воспоминания о том, как по окончании обеда наклюкавшиеся виноделы сначала долго искали, а потом пытались открыть свои машины, в чем им помогали бесконечно любезные полицейские. Впервые в своей жизни мы оказались на празднике, официальной целью которого являлась массовая интоксикация участников, и нам это страшно понравилось. Всякий друг лозы — это и наш друг.
Деревенский клуб официально назывался «Salle des Fêtes».[197] Это относительно современное здание, выстроенное с абсолютным пренебрежением к плотно обступившему его со всех сторон средневековью, было детищем безымянного и очень плодовитого французского архитектора, вероятно поставившего себе задачу обеспечить каждую деревню собственным бельмом на глазу. Оно представляло собой классическую кирпичную коробку, поставленную прямо на асфальт, начисто лишенную индивидуальности, но зато обильно украшенную неоновыми огнями.
В дверях нас приветствовали два розовощеких толстяка в белых рубашках, черных брюках и алых поясах. Мы объяснили, что приглашены новым Confrère.
— Bieng, being. Allez-y.[198] — Мясистые ладони потрепали нас по спинам и протолкнули в зал.
На возвышении у дальней стены стояли длинный стол и микрофон. Столики поменьше, уже накрытые к обеду, были расставлены вдоль трех других стен, а пространство посредине оставалось свободным. Сейчас там толпились виноделы и их друзья.
Шум в зале стоял оглушительный: мужчины и женщины, привыкшие переговариваться через весь виноградник, не умели убавлять громкость, и их голоса, способные перекричать мистраль, гулким эхом отражались от стен. Но хотя голоса и оставались полевыми, наряды в тот день были самыми что ни на есть парадными: темные костюмы и белоснежные рубашки с воротничками, туго врезающимися в обветренные шеи, у мужчин и яркие, замысловатые туалеты у женщин. Одна пара оделась просто с вызывающей роскошью: на жене сверкало и переливалось платье из серого стекляруса, и сзади к чулкам были пришиты маленькие серые перышки, трепещущие при ходьбе. Ее муж нарядился в белый пиджак, отороченный черным кантом, плиссированную рубашку с такой же отделкой и черные вечерние брюки. На этом его смелость или возможности, видимо, закончились, потому что ботинки были самыми обыкновенными, коричневыми, на толстой практичной подошве. Тем не менее мы решили, что во время танцев будем следить именно за этой парой.
Не без труда мы отыскали своего друга и его семью. Он растерянно и нервно крутил головой, и мы решили, что новый Confrère немного робеет в столь торжественной обстановке. Однако скоро выяснилось, что проблема гораздо серьезнее.
— Я не вижу, где тут бар, — пожаловался он. — А вы?
Вдоль одной из стен стояли бочки с вином. На каждом столике красовались бутылки с вином. Мы находились в деревне, которую можно было бы утопить в Кот-дю-Рон, если одновременно опустошить все здешние cave. Но бара в зале действительно не имелось. И тут же мы сделали еще одно встревожившее нас открытие: ни один из присутствующих виноделов не держал в руке бокала.
Украсть бутылку с ближайшего столика нам помешал только внезапно раздавшийся из колонок оглушительный звук фанфар. Десяток братьев в длинных плащах и широкополых шляпах поднялись на эстраду и заняли места за столом. Некоторые из них держали в руках пергаментные свитки, а один — очень толстую книгу. Ну вот сейчас-то, обрадовались мы, всем разольют вино и церемония начнется.
Мэр подошел к микрофону и произнес речь. Потом речь произнес старший Confrère. Его помощник с толстой книгой тоже произнес речь. Вслед за этим одного за другим на эстраду начали вызывать новых братьев, и в честь каждого из них произносилась небольшая хвалебная речь. Новые братья, в свою очередь, отвечали на это речами, в которых благодарили за оказанную им честь. Голос нашего друга звучал неожиданно хрипло, и, возможно, все остальные списали это на волнение, но я-то знал, что все дело в жажде.
В конце нас всех попросили спеть хором песню Фредерика Мистраля, написанную на провансальском языке.
«Соиро santo е versanto, — пели мы хвалу священному неиссякающему кубку. — A-de-reng beguen en troupo lou vin pur de nostre plant. Выпьем все вместе вино, выращенное нашими руками». И, кстати, давно пора. Церемония заняла целый час, а у нас во рту еще не побывало ни капли.
С поразительной быстротой все расселись за столики, наполнили священные кубки, выпили и наполнили еще раз. Атмосфера в зале заметно потеплела, а мы наконец расслабились и занялись меню.
На первое нам были обещаны заливные куропатки; их головки, как выяснилось, продавались отдельно, стоили по два франка и использовались не на одном банкете. За куропатками следовал сибас, или морской волк, но все это было лишь предисловием, разминкой перед главным блюдом — говяжьим филе шароле en croûte. Но до того, как заняться говядиной, нам предстояло пройти одно смертельно опасное испытание под названием Trou Provençal[199] — шербет из marc, лишь слегка разбавленного водой. Употреблять его, как нам объяснили, полагалось для того, чтобы очистить полость рта и вкусовые пупырышки, на деле же он не столько очищал, сколько надежно анестезировал полость рта, носовые проходы, а заодно и лобные пазухи. Однако повар знал, что делает. Когда прошел первоначальный шок, я тотчас же почувствовал сосущую пустоту в желудке — ту самую «trou», — которая позволяла надеяться, что мне удастся попробовать все блюда, перечисленные в меню.
