Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр
Она сразу ему понравилась. Потом он осмотрел ее и остался со мной во врачебном кабинете, на книжной полке в котором стояли и мои книги. Один на один.
— Венерических заболеваний у нее никаких нет.
Я с облегчением вздохнул.
— Хотя про гонорею я буду знать, только когда получу анализ мочи. Но у нее бактериальный вагиноз.
— Что это такое? — Даже я, интересующийся сексологией и гинекологией, ничего об этом не знал.
— Это бактериальное воспаление влагалища, которое бывает от частой смены… сексуальных партнеров.
Как будто кувалдой меня ударили по голове и оглушили. Он продолжал:
— Мужчинам оно не передается, бактерия присутствует только во влагалище у женщины.
Сколько интересного там присутствует.
— Чем это лечится?
— Я дам ей вагинальный крем, и через семь дней она будет как новенькая.
Я благодарю его, прощаюсь, выхожу из кабинета и везу ее в аптеку.
— Алеша, у меня что-то опять не так?
— Пустяки, надо повдавливать крем внутрь.
— И все, ничего серьезного?
— Абсолютно.
Крем для влагалища стоит пятьдесят пять долларов. Поэтому у нас фармацевтические компании такие богатые.
Я безумно рад, что активно помогаю фармацевтическим компаниям Америки. Своей посильной лептой.
Я привожу ее в аэропорт Кеннеди и, не выходя из машины, прощаюсь. Она внимательно рассматривает от пяток до подбородка какую-то стройную русскую блядь в модном тонком кожаном костюме. И говорит, что всегда хотела такой.
Вечером я сижу за обеденным столом, который служит мне одновременно и письменным.
«Октябрь был ужасный месяц, он хотел застрелиться. Чтобы больше не думать». Хороший зачин.
Я записываю в дневнике, как всегда после самых важных событий: «Октябрь — дикая, страшная, убийственная депрессия».
«28 октября — подал на банкротство».
«Ноябрь — сучка звонит, доводит, посылаю, швыряю трубку. Она звонит опять, каждый звонок — сцены. Ни грамма раскаяния. Откуда у актрисы чувство раскаяния?»
«Ноябрь — адвокаты сообщают мне, что я «вышел из игры» с долгом в один миллион двести пятьдесят тысяч — банкам». «Где деньги, Зин?!»
«Пиявка» подала в суд очередной иск, предстоит новое разбирательство. Как хорошо на свете жить!..»
Я перестаю спать по ночам и сплю только с шести утра до двенадцати. Я сутками не выхожу из дома. В меня вкрадываются разные страхи. Я все время думаю. У меня раскалывается голова от этого. Мысль, что нужно надеть на себя костюм, галстук, рубашку, кажется мне невыносимой. Не-пре-о-до-ли-мой. Я боюсь выходить на «белый свет». Я боюсь говорить с людьми, не хочу их видеть. Я ненавижу свою работу, я в западне, в клетке, везде тупик. Я не знаю, куда бежать (а куда-то надо), и не нахожу ничего лучше, как бежать в Москву.
Мама рада и говорит, что попросит кого-нибудь меня встретить.
Никого нет, и меня встречает в аэропорту… Арина. Как само собой разумеющееся. Мы холодно целуемся. Я прилетел на финской линии, самой худшей после «KLM»: они теряют мой багаж в Хельсинки, и целый час я не могу найти даже представителя этой снежной авиакомпании.
Актриса спокойно, терпеливо ждет, в черном приталенном пальто, с маленькой норкой, вшитой в воротник. Норка не успела извернуться, как она. Ее поймали.
Я недоволен встречей, снегом, слякотью, серостью толпы — всем. Зачем я здесь, зачем я сюда прилетел? Мне хочется тут же улететь обратно. Едва подъехав к гаражу за машиной поэта, она устраивает сцену, кричит, разворачивается и бросает меня одного: без денег, без бензина, без ничего. Я даже не знаю, где обменять доллары. На мне джинсы и джинсовая куртка, в руках небольшая дизайнерская сумка (которую я привез в подарок), нет даже запасной рубашки. Я проклинаю ебаную финскую авиакомпанию, которая и не знает, когда найдут мой багаж.
От бессилия сажусь на диван, включаю бездумно телевизор и неожиданно вспоминаю, что именно по этому телевизору увидел ее в первый раз…
(Осмысленный, рассчитанный поворот головы у станции метро «Маяковская». Тогда он еще не понимал, что попался. Что его зацепили.)
Я звоню Аввакуму. Они только что вернулись из длительного вояжа и собираются в еще более длительный вояж. Я прошу его одолжить мне рубашку и шампунь.
— Приезжай, дружок, о чем речь! Совсем разбогател?!
Я приезжаю в их отремонтированную, большую, со вкусом обставленную квартиру: уют, достаток, покой, тишина. У меня никогда не будет такого.
Меня бьет озноб, дает знать смена часовых поясов. Я целуюсь со своим близким другом Аввакумом и его женой Юлией. Я чувствую себя совершенно одиноким, разбитым, покинутым и оставленным. И от их уюта это чувство еще острей. Почему ему в колоде жизни досталась Юля, а мне — эта скандальная…
— Нечего летать финской авиакомпанией, надо летать «Аэрофлотом», — смеется Аввакум.
— Тогда просто придет разрезанный багаж, — вставляет Юля.
Она заводит меня в голубую ванную, дает большое махровое полотенце, французское мыло и американский шампунь. В этом доме есть все. То, чего у меня нет. Аввакум с барского плеча дарит мне европейскую рубашку в сине-голубую полоску. Мне нравится цвет.
— Что будем пить, дружок? Кроме крови!
— Я прошу прощения, все ваши подарки — в штопаной Финляндии.
Они смеются.
— Юля, ты помнишь?.. — спрашивает заговорщицки Аввакум.
— Да, — улыбается она, — без лука, чеснока, свинины и лимона.
Они мне «дают пять», получается «десять», и смеются.
Едва я выхожу из ванной, как звонит мама, которая ищет меня, и первое, что она спрашивает:
— А где Арина? Вы же должны были приехать на обед ко мне.
Я обещаю маме заехать завтра, когда приду в себя.
Стол уже накрыт всевозможными закусками, открывается водка и мускатное шампанское.
— Дочери, как всегда, нет?
— Анна гуляет, у нее каникулы, — улыбается Юля.
— Дружок, ты, конечно, будешь водку?
— Но запивает он оригинально — шампанским, — смеется Юля. Она отчего-то в хорошем настроении.
После двух тостов я иду в спальню и снимаю трубку. Тюфяк! Ее нет дома, включается автоответчик.
Супруги рассказывают мне, что на Новый год улетают на Канарские острова. Я огорчаюсь, что мы и этот Новый год не будем вместе. В десять вечера я набираю ее номер опять. Я хочу понять, что происходит.
Холодный голос:
— Зачем ты мне звонишь? Опять испортить настроение? Я не желаю больше слушать твои упреки, обвинения, оскорбления. Я самая ужасная, ты мне это уже миллион раз говорил. Или ты мне веришь, или пошел к черту! А также передай своей мамочке, чтоб она мне больше не звонила. Надоело, что она меня все время пользует, не хочу слышать ее голоса. Я ненавижу вас всех! Вы самые лучшие, а я — самая плохая! Идите все к черту! Оставьте меня в покое! — У нее начинается истерика, она кричит так, что больно моему уху, плачет, потом швыряет трубку. Такое в первый раз…
К столу я возвращаюсь грустный.
— Как Ариночка? — спрашивает Аввакум.
— В прошлом, — вздохнув, говорю я.
— Ничего, ты у нас не залежишься! Вон сколько театров в Москве, — а в них сколько актрис! — смеется Аввакум.
В двенадцать ночи я благодарю их и прощаюсь. Водка в меня не пошла, в машине я курю, взяв сигарету из пачки, забытой в прошлый приезд.
Ночью сплю беспокойно. Мне снится, что кто-то ей раздвигает ноги, один входит в нее снизу, другой сверху, а третий ждет своей очереди. У рта.
Вещие сны…
С утра повалил крупный снег. К вечеру он стал таять и превратился в слякоть. На улице было так же, как на душе, — мерзко. Я смотрел в сад, на голые деревья и вспоминал ту ночь, когда мы были вдвоем на балконе. Ее голое тело, грудь, летная куртка, соски. Сколько томительных предчувствий, сколько надежд на новый год.
Целый день я прождал звонка. Я поклялся себе больше никогда ей не звонить. К вечеру решил назначить встречи в издательствах и театрах на завтра.
