Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр

— Ты все думаешь. Я все время удивляюсь, как ты можешь кончать!

— Как все.

— Мог бы, по крайней мере, извиниться.

— Извини.

— За что?

— За все, что хочешь.

Она опустилась на колени передо мной.

— Где мой фелацио? Я так соскучилась.

Самка вспомнила. Я отшвырнул ее руку.

— Алешенька, я была не права. И ты был не прав. Давай помиримся.

Она прильнула к моей груди, потом поцеловала щеку.

— Ты даже не побрился.

— Я бреюсь через день, ты это прекрасно знаешь.

— У тебя чувствительная кожа. И душа… Ты меня правда завтра отправишь?

— Абсолютно. Я не терплю скандалисток.

— Прости меня. Я была так перевозбуждена.

— Молодой человек не удовлетворил твоего пыла?

— О чем ты говоришь! Он просто вежливый мальчик.

— У тебя с этим делом вроде несложно.

— Я люблю и хочу только тебя!

Непролазный идиот, но я ей верил.

— Поэтому ты прилетаешь каждый раз с какими-то мальчиками?

— Они узнают меня. Я известная киноактриса.

Я смотрю на ее лицо. Где же та «идиллия в августе»? Глупый мечтатель! Ее пальчики расстегивают мои брюки. Я сдаюсь.

Приняв душ после, я выхожу, сажусь на кровать и спрашиваю:

— С кем ты была, Арина?

— С чего ты взял?

— У тебя не сужено там все и не стянуто, как у женщины, которая полтора месяца ни с кем не была.

Что так можно определить, она не знала. Ее поражает это. Но она актриса:

— A-а, выдумываешь ты все! Как всегда.

Она поворачивается ко мне потрясшей меня когда-то спиной и спокойно засыпает.

На следующий день она ведет себя идеально. И жалуется, какие были ужасные десять дней в Минске на съемках. Она жила в гостинице, где не было горячей воды, а была только холодная. Не было душа, а только нечистая ванна. Как ей приходилось мучиться после съемок, чтобы помыться. И как ее обманули, не заплатив денег.

К вечеру мы начинаем заниматься сексом. Вся идея в том, что палочка должна перпендикулярно (или вертикально) войти в дырочку. Я перпендикулярно вхожу в ее дырочку. И с каждым качком начинаю чувствовать сырой, селедочный, разящий запах. У нее был один из самых благоухающих, чистых бутонов. Запах с каждым толчком все сильней и терпче. Я в задумчивости кончаю. И выходя, ввожу ей указательный палец внутрь. Вынимаю, разит невероятно.

— Что ты принюхиваешься?

Я колеблюсь, я не могу в это поверить:

— У тебя, видимо, какой-то сильный воспалительный процесс.

— Ты уверен? Может, потому, что я не сходила в душ перед этим.

— Думаю, не поэтому.

Она уходит мыться, я отгоняю нехорошие мысли как можно дальше. Только не это, только не опять!

На следующий день запах становится еще сильней и резче, как будто она прогнила.

Я выхожу из душа потерянный. Мне страшно. Если это то, что мне кажется, ее нужно придушить.

— Я договорюсь завтра с гинекологом, чтобы он взял у тебя все мазки и проверил.

— Хорошо, Алешечка, как ты хочешь.

— Может, это молочница, — успокаиваю я сам себя.

— Ванна была нечистая и вода какая-то непрозрачная… — рассуждает она.

Мы едем к доктору Паскалю, я не решаюсь везти ее к Бьюнгу.

Паскаль встречает меня с радужной улыбкой. Несмотря на колоссальную очередь, ее сразу проводят в смотровой кабинет.

Через пятнадцать минут, которые я сидел и убеждал себя, что это может быть лишь воспаление придатков от холодной воды, и ничего другого быть не может, д-р Паскаль выходит и приглашает меня в свой кабинет.

— Алексей, ты мой друг, поэтому я буду говорить с тобой напрямую. Ты спал с этой девушкой?

— Да.

— Когда?

— Прошлой ночью и сегодня…

— У меня для тебя очень скверная новость. У нее трихомоноз.

— Этого не может быть!.. — вскрикнул я. Скорее по инерции. Я сел, где стоял.

— Можешь посмотреть сам под микроскопом. Причем свежак. Она недавно заразилась.

Я понимал все, не желая понимать.

— Доктор, а может быть это от грязной воды, плохих гостиничных условий, нечистой ванны…

— Мужьям мы это говорим, но ты не муж, поэтому я не буду говорить тебе глупости. Девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента, что трихомоноз передается только половым путем, через половой акт.

— А одна сотая процента?

— Ученые оставили на всякий случай, но этот случай еще ищут.

При всем трагизме ситуации я невольно улыбнулся.

— Скажи, почему ты привел ее на осмотр?

— У нее появился сильный селедочный запах из влагалища.

Какое ужасное слово. И что нам, идиотам, в нем нравится.

— Правильно, это один из первых симптомов: рыбный запах с душком.

Я медленно начинаю осознавать, что произошло. И что это навсегда, навечно, и никуда не денется. До конца моего сознания. Не исчезнет, как дурной сон. Принцип парности в природе. Две актрисы. Два заболевания.

— Я сейчас приглашу ее сюда. Только…

— Не волнуйтесь, доктор. После драки поздно…

Она входит абсолютно спокойная, я внимательно смотрю на нее.

— Алешенька, что он говорит?

— Он говорит, что у тебя венерическое заболевание трихомоноз.

— А что это такое?

— Арина… не сейчас.

— А это может быть от холодной воды, грязной ванны?

— Это может быть от грязного партнера и нечистого хуя… — я еле сдерживаюсь. — Какое увеселительное лечение вы нам пропишете, доктор? — спрашиваю я по-английски.

— Ты сам знаешь, предложи.

Я грустно улыбаюсь:

— Флагил, десять дней, двести пятьдесят миллиграммов, три раза в день.

— Причем оба одновременно. И полное воздержание от половых актов.

— А я хотел сразу же, как только приедем!

Он улыбается и протягивает мне руку. Я протягиваю ему чек. За все удовольствия надо платить. Но почему?!

Мы едем в пустынном автобусе вдоль Центрального парка, по Пятой авеню. Некогда мои любимые места. На душе… У меня нет медицинской страховки, лекарства стоят безумных денег. За все надо платить… Я уверен, что причина — грязная вода. За все… Она не могла мне изменить. Наверно, я тупой идиот. А не просто идиот!

Как будто читая мои мысли, она говорит:

— Алешечка, я тебе клянусь всем святым, я ни с кем не была. Мне никто не нужен. Я не представляю, откуда это могло взяться.

«Зачем она это сделала, — думаю я, — чтобы получить роль? Значит, со своими «Ваньками» она ложилась без презервативов и не требовала от них..» Ведь в августе была идиллия.

Какая странная любовь… Опять я должен пить эти долбаные антибиотики.

Она стоит в спальне, прижавшись к массивной книжной полке. Стоит прямо, с неповинной головой.

— С кем ты была, Арина? Тебе все равно придется признаться.

— Ни с кем, я тебе клянусь, любовь моя.

— С кем ты была? Скажи правду, и я тебя прощу. Только скажи правду. Ненавижу, когда лгут!

— Ни с кем, клянусь чем хочешь.

Я быстро достаю браунинг с полки, который лежит замаскированный под лыжной шапочкой. Она смотрит широко раскрытыми глазами: я приставляю дуло ей к виску.

— Поклянись мне…

— Чем, Алешенька, чем?

— Здоровьем своей матери.

— Я клянусь тебе здоровьем своей матери, своей сестры, своей племянницей, которую очень люблю, что я ни с кем не была. Я клянусь!

— Поклянись своими будущими детьми! — Я внимательно и пристально смотрю ей в глаза.

— Я клянусь своими будущими детьми, — ровно и четко произносит она, — что ни с кем, ни с кем не была.

Я опускаю нехотя пистолет. И отхожу в раздумьях.

— Алеша, ты бы правда меня застрелил?

— В нем нет «магазина».

Она делает шаг ко мне и обнимает за шею:

— Мой милый, верь мне. Я люблю тебя.

Три раза в день; с каждым приемом еды, мы принимаем таблетки флагила. (Вместе …, вместе лечимся.)

Прошло десять дней… Прошли три недели. Она вела себя, как будто ничего не произошло. Зная липучесть трихомоноза, после первого курса лечения я решил отвезти ее к д-ру Бьюнгу. До отлета оставалось два дня.