Фатерлянд - Мураками Рю
«По-видимому, на место происшествия прибыла мобильная группа вещания Национального телевидения, — сказала девушка-корреспондент. — Данный выпуск новостей мы проведем совместно с ними».
Голос ведущей слегка дрожал. Ямада подумал, что она сильно напугана. Впрочем, он тоже испытывал страх.
— Эти парни из Северной Кореи, да? — спросил Фукуда. — А Япония и Северная Корея — враги. Вроде так… То есть, если эти люди являются, как они говорят, повстанцами, значит, они выступают против правительства своей страны и Ким Чен Ира. Следовательно, они — наши союзники. Тогда почему они ведут себя совсем не по-дружески? Если они прилетели сюда после провала государственного переворота, то первым делом им следовало бы сложить оружие и сдаться нам, разве не так? А эти больше напоминают оккупационный корпус…
Снова показали студию. Заметно побледневший ведущий сказал:
«Только что нам удалось получить комментарии от секретаря Кабинета министров».
Сигемицу Такаси являлся членом фракции консерваторов в бывшей Демократической партии Японии. Он служил своего рода связующим звеном с либерал-демократами, которые перешли в «Зеленую Японию» с самого момента ее создания. Прибыв на поезде из Окаямы в дождливый Токио, Сигемицу сразу попал в плотное кольцо журналистов. Сначала он попытался отстранить от себя телекамеры, заявив, что еще не обсудил сложившуюся ситуацию с премьер-министром, но журналистская братия оказалась непреклонной. Большинство корреспондентов были сильно раздражены. «Мы не позволим вам отвертеться! — кричали иные. — Извольте что-нибудь сказать! Подумайте о заложниках, об их семьях! Говорите же!» Пытаясь увернуться от репортеров, Сигемицу налетел лбом на объектив камеры, и хлынувшая по лицу кровь смешалась с дождем.
— Наша первая и главная задача, — начал наконец он, — обеспечить безопасность людей в Фукуоке. Я направляюсь в кризисный центр, созданный Кабинетом министров, чтобы обсудить наилучшие меры по разрешению сложившейся ситуации.
Охране все же удалось отбить секретаря от толпы журналистов; он сел в служебную машину и скрылся прочь.
«Слишком слабенькое заявление для гребаного политика», — подумал Ямада. Хуже всего было лицо — дело даже не в крови, а в написанном на нем стыде. Точно так же выглядел отец Ямады незадолго до самоубийства — ему было настолько стыдно за свой промах, что он не видел иного выхода, кроме смерти. Отец старался скрыть свой стыд от окружающих, но лицо все равно выдавало его. Смотреть на это всегда противно. Лучше бы уж Сигемицу расплакался и крикнул прямо в объективы телекамер: «Да мне так же страшно, как и вам всем!»
«Итак, вы прослушали комментарии для прессы секретаря Кабинета министров», — раздался голос телеведущего.
На экране вновь появилось изображение аэродрома Ганносу.
— Интересно! — произнес Исихара, вскакивая на ноги. — Интересно! — повторил он и ритмично задвигал бедрами. — Оч-чень интересно!
Ямада, не поняв, что такое случилось с Исихарой, недоуменно повернулся в сторону Мори и Сато, но, похоже, те сами ничего не понимали. Камеры показывали теперь железнодорожную станцию Ганносу, которую можно было легко узнать по большому чернобелому знаку. Станция уже несколько лет не работала после существенной перестройки прилегающего района Фукуоки. Напротив станционного здания располагалась небольшая площадь, где были припаркованы девять или десять такси. Вполне привычный вид для провинциального японского города, если не считать северо-корейских солдат, которые в настоящий момент занимались реквизицией транспорта.
Их интересовали любые автомобили, какие только оказывались поблизости: такси, грузовики, автобусы, легковые машины. Все, кто оказывался внутри, за исключением водителей, выбрасывались вон. Грузовики оперативно разгружались, содержимое кузовов складировалось на тротуарах. Затем в кабину садился корейский солдат и показывал водителю, как проехать до взлетной полосы. Там вдоль железнодорожных путей уже выстроились высадившиеся бойцы.
Солдаты захватили также несколько тракторов с прицепами и самосвалов, которые доставляли строительные материалы для ремонта в парке Уми-но-накамичи. Никто из водителей не оказал никакого сопротивления. Все были ошеломлены одним видом вооруженных людей и решительным блеском в их глазах, не говоря уже о численности «конфискаторов».
— Что именно интересно? — спросил Канесиро.
Исихара не ответил, продолжая пританцовывать и повторять ритмичное: «Хой-хой!» Канесиро не видел ничего интересного в том, что корейцы силой захватывают автомобили японских граждан. Но если уж сам Исихара считает это забавным, то, разумеется, на то есть причины.
Между тем корейцы постепенно загружали своими ящиками отобранные машины. В кабину каждого автомобиля или грузовика садилось по одному-двое солдат, автобусы же заполнялись под завязку. Камера взяла крупным планом одного из солдат в кабине легковой машины, который приказывал что-то водителю. «Фк-ку-ока-до», — прочитал по его губам Мори. Водитель замотал головой и попытался объяснить, что дорога к стадиону перекрыта. Но, по всей вероятности, прибывшие на самолетах люди не сильно владели японским языком. Вместо того чтобы повторить свой приказ, солдат ударил водителя по голове. Он сделал это без всякой злобы, механически, как будто так и следовало. Было хорошо видно, как корейцы бьют и других водителей, кого кулаком, а кого рукоятью пистолета или боевого ножа. При всем этом на лицах солдат сохранялось совершенно бесстрастное выражение. Они били просто так, не обращая внимания на крики и слезы своих жертв. Такой дух беспощадности был хорошо известен Ямаде. В его детском доме кто-нибудь постоянно подвергался насилию, и побои, словно электрический ток, проходили по нервной системе воспитанников, делая их покорными воле надзирателей. Подобные отношения возникли не внезапно и не были кем-то привнесены-это было совершенно естественное явление для детдома, причем настолько привычное, что его просто не замечали.
Водители, даже те, у кого по лицу текла смешанная со слезами кровь, завели двигатели своих автомобилей и тронулись в путь. Импровизированная процессия направилась на запад.
Приземлившиеся самолеты стояли ровными рядами. Телеведущая дрожащим голосом сообщила, что их то ли тридцать один, то ли тридцать два.
Исихара все еще продолжал свои вихляния и причмокивая, он то и дело проводил указательным пальцем взад-вперед у своего рта. Всем было понятно, что ему что-то очень не нравится, но что именно, он пока не пожелал сообщить.
— Только не говорите мне, что вы ничего не поняли! — Исихара повернулся лицом к собравшимся и заслонил своим туловищем телеэкран. — Все это полная херня, что сказал тот придурок!
— Какой придурок? — отозвался Канесиро.
Вместо ответа Исихара треснул его по голове телевизионным пультом. Из пульта вылетели две пальчиковые батарейки и покатились по полу.
— Зачем вы меня ударили? — застонал Канесиро, схватившись за ушибленное место.
— О, прости, — сказал Исихара. — Просто, когда я увидел, как эти деятели лупят почем зря водителей, мне захотелось поступить точно также. Но вы сами отчасти виноваты… Спрашиваете меня, кто этот придурок! Дети! Кто из вас помнит, что сказал этот дурак? Что первой заботой властей является безопасность жителей Фукуоки. А это означает, что у них — у правительства-нет никаких средств справиться с проблемой! Ничего они не могут! Йо-у! Это и есть то, что называется антиномией, йо-у! Что, разве не интересно, а?
Тем временем на телеэкране, наполовину скрытом телесами Исихары, возникло изображение полицейских, которые спешно разбирали возведенную ими баррикаду из заостренных балок, за которой стояло два бронированных автомобиля, чтобы открыть съезд с шоссе. Броневики начали маневрировать — видимо, поступило предупреждение о том, что машины с северокорейскими солдатами приближаются.
— Исихара-сан, нам не видно! — произнес Канесиро, на всякий случай прикрыв голову руками.
Исихара раздраженно топнул, передвинулся в сторону, не прекращая при этом вихлять бедрами.
