Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

— Я пойду, а ты вслед погляди. — И пошла в хату, не оглядываясь.

Снежок легкий, весенний. Так и тает под ногами.

Вячеславу Кузнецову

За никелированной спинкой кровати серело окно. На заледеневшие стекла снизу набегала снежная пыль, которая закрывала сопки, исполосованные гусеницами танков. Сопки — как кружево. Они тянутся по всей границе…

Ты возник словно из метели. Распахнув больничный халат, достал из-за борта шинели пучок веточек…

— Это багульник. Задели танком… — И поставил их в баночку с водой.

Сквозь воду и стекло с тоненьких прутьев проглядывали ссадины — следы гусениц… Наплывало что-то из прошлого: вытянувшаяся цепь зеленых сигнальных фонарей танков, букеты пламени, расцветавшие на сопках при пушечных ударах, снежная лощина с бродящими отсветами, неожиданно открывшаяся пасть воронки… Мне надо было предупредить механика. Я нагнулся, чтобы перейти на внутреннюю связь, и щека моя припаялась к броне…

Был уже другой день. Ты опять появился и переменил воду в баночке.

— Во всем свои законы, — сказал.

На фоне окна тот букет рисовался решеткой. Мне хотелось, чтобы его выбросили, но не было сил попросить…

А веточки постепенно наливались светом. Они как бы таили в себе искры.

Искры чудились мне кругом: на стенах, на скатерти, в воздухе, во мне самом.

А ты выходил словно из метели. Менял воду. Говорил:

— Жизнь не должна умереть.

Однажды я очнулся от ощущения света. На миг показалось, что в комнате солнце. Потом увидел на столе букет бледно-розовых цветов, излучавших яркий, радостный свет. Я не сразу догадался, что это багульник, а когда понял, приподнялся — первый раз за время болезни! — и… радостно заплакал.

Где-то взвывали не то моторы, не то провода. А ты, в халате, под которым обозначались погоны, стоял и улыбался — простой, добрый-добрый.

… Идут годы. Бывают метели. Все бывает… Но с тех пор меня не покидает весеннее чувство.

— Спасибо тебе, друг и брат.

Из газеты, говорите? Здравствуйте, гостям мы всегда рады. Корнев я. Чабан Иван Корнев. Степняк. Как и Мишка, брат мой, и Федя Котельский. Втроем мы в степи, как три богатыря. И Эльбрус с нами. Поднимемся в гору — он, в сияющем шлеме, подмигивает, веселится. А между нами среди ковылей и полыни ищет отара типчак да донник. А над нами орлы. Дух захватывает. Вроде бы и впрямь богатыри мы…

Подумайте: тысяча овец в отаре. С каждой настригаем шерсти на три костюма да с ярочек по костюму. Выходит, что втроем мы всю станицу одеваем.

Душно, говорите? Душно. И овцы притомились. Теснятся как! Всегда они теснятся, как начнется жара. А мы лучшие пастбища отыскиваем. Забираемся далеко. За двадцать лет чабанства степь изучил. Все тропинки знаю.

Вспотели вы с непривычки. Парит! Дождь будет. Нужно поближе к кошаре держаться. Я вчера еще почуял — дождь будет: спасу нет, как крутило ногу. Ее, родимую, в Восточной Силезии, на реке Нессе, в сорок четвертом прихватило осколком. А Мишка, брат мой, так уже неделю о непогоде толкует. У него с войны обеих рук нет. Герлыгу на привязи носит. А смеется: теперь, говорит, вроде барометра я. Он у нас такой: все шутит…

А степь, глядите, позолотилась от марева. Точно, будет дождь.

Миша! Слышь! На солнце заворачивай. На солнце! На кош двинем. Вот так.

А красотища-то какая! Вон как чабан вырисовывается на солнце. Это Михаил. Точно скала у моря. Спины овец — как волны. Шерсть огнем отливает. О золотом руне слышали? Сказочка! А золотое руно — вот оно…

Дождь пройдет, трава будет. В выгоревшей степи ни шерсти, ни мяса от овец не возьмешь. Стоит ей день перебиться в голоде, как шерсть будет сечься. Нежное это создание, овца. Так и смотри за ней, так и смотри, как за ребенком. Чтобы, значит, была и накормлена и напоена.

Как-то весной случилась буря. Памятный это год. Со Ставропольщины землю несло. Горы переворачивало. Все замело. Катавалы, думаете, отчего? Ветры понаделали. Как подули ветры, ни травинки, ни росинки в степи не найти. Кормов не было. Ни привезти, ни принести. Вот-вот овцы падать начнут. Что делать? Давай, говорю, отару в лес, к Зеленчуку, отгоним. Пусть хоть веточками побалуются. Погнали. Земля в воздухе кружится, точно ночь перед глазами, а мы гоним. И что вы думаете? Спасли отару. В других хозяйствах падеж был, а у нас ничего…

Так вот втроем мы тут, в степи… Людей, считай, только издали видим. Во-он внизу, за Урупом, например. В квадратах лесополос, как пчелы в сотах. Не видите? Смотрите, куда герлыгой показываю. Точки. Это ж люди. Бывает, задыхаешься от жары. А как глянешь на них — работают, откуда и силы берутся…

Эй, Миша! Низом держись! Низом. В балке трава получше. Вот так…

О чем это мы? О начальстве? Ничего начальство. Как и положено, поднимает хозяйство. И нас не забывает.

Только у нас разногласия. Мы в передовиках ходим. Федя, Миша и я. Одно нас солнце жжет. Один нас дождь мочит. Одинаково стараемся. А на доску Почета только меня, как старшего чабана. Премии — мне лучшие, им хужие. Обидно даже. Поломал я это. Заявился к секретарю райкома и поломал. Теперь все трое на доске Почета. И премии всегда всем одинаковые.

Вот еще был случай. Перед выборами выдвинули меня кандидатом сразу в районный и краевой Советы. Вроде бы почетно. А прикинул: когда же работать? Ведь будешь ездить с сессии на сессию. Опять же депутатские обязанности… Перевалишь, значит, свою работу на плечи Федора и Михаила. Нет, думаю, не годится такое дело. И вообще, думаю, сможем ли мы тогда держаться в передовиках?.. Заявился опять в станицу, говорю в исполкоме:

— В два Совета баллотироваться моего согласия нет. И вообще, неужели в районе, окромя меня, нет достойных людей, чтобы представлять нашу власть?

И стал называть всех, с кого я в свое время брал пример. Выслушали меня, согласились… Куда меня выбрали? В краевой Совет.

О, дождь срывается. Возьмите бурку. Да не отказывайтесь. Я привычный к дождю. Накиньте на себя. И не промокнете, и бумаги ваши не раскиснут…

Пошел! Как из ведра полил. Хорошо-то как! Дождь, а смотрите. Эльбрус сияет. Богатырь!

А вот кошара наша. Хороша? Что и говорить, хороша: кирпичная, по плану построена. А раньше была из бурьяна.

Смотрите, уже и сакманщицы пришли. Жены наши. Погода будет, завтра овец стричь начнем. И детвора здесь. Видите, загонять кинулись. Что? Ученическая бригада? Нет, это все наши дети. У каждого по шестеро-семеро… В достатке живем, потому и семьи такие. Мы как земля: дожди идут — земля родит.

А вот здесь мы отдыхаем. Заходите, пожалуйста. Побеседуем обо всем, что вам нужно.

А что вы все пишете? Про то, что для газеты вашей, я еще и не говорил… Мой рассказ впереди…

Стипендию она всегда оставляет на тумбочке, и вся комната берет сколько надо.

— Кира, свои некогда доставать, а магазин скоро закроется…

— А там возьми. — Кира глядит в окно на дома, на катальпы, на газоны, мягко переливающие свет уходящего дня. В оседающих сумерках вспыхивают платья, костюмы. Шумят шаги. Накрапывают звезды сквозь листву. Все чаще, чаще. Кира закрывает учебники. Все равно на семинаре завтра будет поглядывать в конспект… Конечно, ответит. И ответит неплохо. А со звонком ртутью выскользнет из аудитории, бросится в парк и там рассыплет свой звонкий, победно-радостный смех.

— Кирка, уже билеты пора брать! Что ты думаешь?

— У меня все там… Берите… — говорит Кира, радуясь вечеру, огням в домах, телевизионной вышке. И в каждой ее клеточке, светлых кудряшках, бантиках, тоненьких, перепачканных чернилами пальцах — радость. Вся она — звонкая, искрящаяся, как влажная роза, и смотреть на нее нельзя без тепла, без улыбки.

— Кирка, ждать не будем. Одевайся!

— А я готова. Я так… — смеется Кира и поворачивается, раскинув руки по подоконнику сзади. — Какие вы нарядные, девочки!

Подруги прихорашиваются у зеркала. Взбивают прически, заглядывая в журнал мод: как там?.. Примеряют платья. Движения все суетливые, какие-то испуганно-острые. Что-то у кого-то не ладится, чего-то не хватает…

— Кирочка! Миленькая! Я твое платье надену…

— Там оно…

— Кира, а где та брошка, что тебе Петя подарил?

— Да там, все там… — И опять поворачивается к окну. Звезды уже облепили деревья, как тающий иней. Срываются с листьев, звенят. Вспыхивают отсветы на асфальте. — Какая красота, девочки!

И сама насквозь светится.

Подруги делают вид, что им все равно, что там, за окном. Даже сердятся:

— Ветер ты, Кирка. Поразбросала все. Ничего не найдешь.

— Нянька нашей Кирочке нужна…