Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке
Но тут — звонок в дверь, и логика со здравым смыслом под ручку моментально бабушку покидают — это, конечно же, он, Сашка-паршивец, опять без предупреждения, спасибо, хоть не так поздно, значит, до вечерней поверки удрал, ох, доиграется, добрый молодец, ох и отчехвощу его сейчас!..
И действительно, предчувствие не обманывает Алевтину Никаноровну, беглый солдатик перешагивает по-хозяйски через порог, и сразу — к ручке, а что, к этому, пожалуй, и привыкнуть можно, обнимает Алевтину Никаноровну тоже по-хозяйски, а по глазам видать — голодный, без ужина, а в доме, как всегда, шаром покати, надо бечь в магазин, а он говорит, давай я схожу, быстрей обернусь, только денег, б, ни цента — так вот деньги, чего там, у бабки пенсия, небось — зарплату такую не везде найдешь, хотя в доме ни драгоценностей, ни денег больших, конечно, отродясь не ночевало, грабители придут — взять нечего, в общем, дуй, бери, что понравится, колбаски там, только не очень дорогой, сыру, да уж ладно, пару пива можешь, пока я добрая…
И внучек мгновенно исчезает, а потом мгновенно возвращается, бабушка собирает на стол, он тем временем звонит в часть свою военную, интересуется, все ли в порядке, ему, видимо, отвечают, что все типа ништяк, нах, возвращается в кухню довольный, а уж на плите глазунья весело шкворчит с колбасой да салом, грузди соленые на блюдце сметанкой облиты, все честь по чести, картина неизвестного художника «пришел солдат с фронта» — бутылка «Бочкарева» только что откупорена, еще парок над горлышком витает.
И вот они на пару не спеша ужинают, парень пьет пиво, бабаля — чай, беседуют, солдат пытается конкретизировать свои прежние тезисы, достаточно прозрачно намекает, что, мол, в Коркино возвращаться никакого резону нет, погибель там — только водку пить да колоться, а вот хорошо бы в Екатеринбурге зацепиться, клево было бы, здесь работы — как грязи, учеба тоже вся тут, однако где жить — вот вопрос, до которого бабаля уже давно самостоятельно додумалась, и прозрачные намеки ее даже где-то умиляют: нет, он, конечно, совсем наивный паренек, хотя думает, что, наоборот, ловкач и хват, уверен, будто очень тонко охмуряет старуху, а сам — как на ладони… ну, какой из него головорез?! Смешно. Головорез бы не намекал, планами бы не делился, а сразу — чик бабке по горлу, и ваших нет!
Но с другой стороны, чик-то чик, а толку? Толку не будет никакого. Нынче это последний недоумок понимает. Но многие все равно как-то эти дела обделывают, что комар носу не подточит. Вот и выходит — правильно Эльвира сделала, что квартиру на себя оформила, теперь без нее самой — никто ничего. И Саньке об этом надо как-нибудь мимоходом обмолвиться. На всякий случай. А Элька уж скоро явится. И пусть все решает сама. А я не буду. Мне помирать скоро. Так или иначе. А им жить, им ответственность на себя брать, им и расхлебывать, если что. А мое дело сторона. Хоть не попрекнут потом…
Вообще, чем я рискую? Ну, даже, допустим, кончит он меня сдуру. Так ведь — нажилась. И давно. Не боюсь. Ей-богу, никого и ничего не боюсь! Плевать на все!..
Зато все может и замечательно выйти. А чем плохо — приходит нечужой человек, руку целует, здоровьем интересуется, в магазин бегает, в аптеку, потребуется, тоже сгоняет, Бильку выведет, стакан воды, наконец, подаст, когда вовсе занемогу. А на Эльку можно положиться? Можно рассчитывать на все сто? Ведь завтра прикатит, а послезавтра заноет: «В Австралию хочу, осточертело ваше захолустье, соскучилась!» А послепослезавтра поцапаемся опять, как собаки.
Нет, ни на кого нельзя рассчитывать на все сто, и в самом конце может оказаться рядом с тобой тот человек, на которого меньше всего надеялась…
Утром солдат опять уходит Родину защищать, совсем уж мало ему ее защищать остается, а перед уходом, словно нечаянно вспомнив, говорит:
— Бабаля, знаешь, Светка пишет, что соскучилась сильно, хотела бы меня до дембеля еще разочек навестить, я-то, конечно, не прочь, но как ты смотришь на это, нам же негде больше?
Вот ведь такой пустяк, а как долго не решался спросить, в последний момент только насмелился…
— О чем говорить! Пускай приезжает, я буду только рада. Мне и в тот раз было приятно на вас смотреть, хоть бы выпало вам счастье в жизни за всех нас.
Служивый этим словам бурно обрадовался, дополнительно чмокнул Алевтину Никаноровну в щеку, и оказалось, что такое чувствоизъявление оттаивает душу на большую глубину, чем то — дошедшее к нам неведомыми путями из так называемого «галантного» века…
Но Сашка-шельмец на следующий раз вдруг привел к Алевтине Никаноровне не Светланку, а совсем другую «биксу» — бабушка в первый момент просто остолбенела от такого нахальства и вероломства, благодаря чему они беспрепятственно вошли в квартиру. Когда она пришла в себя, то, не церемонясь и не подыскивая благовидного предлога, повела внука в свою комнату для дачи немедленных объяснений. Конечно, дверь она за собой плотно прикрыла, но голос особо не понижала:
— Это — проститутка?
— Что ты, бабушка, откуда у солдата деньги! — молодой распутник попробовал еще отшутиться.
— Не крути! — Алевтина Никаноровна была вовсе не расположена к шуткам. — Где подобрал шалаву? Думаешь, мне только венерической инфекции в доме не хватает?
— Тише, баб, ей-богу, она вовсе не шалава, она студентка третьего курса в том институте, куда я ходил насчет подготовительных узнать, здешняя, городская, с родителями живет, может, у меня с ней лучше выйдет…
— Циник ты, Сашка. Циник и пошляк. Значит, Светку побоку, брак — по расчету, тесть на сочетание иномарку и квартиру, в институт — без экзаменов?
— Ну, что уж так-то, бабаля, никакой я не пошляк, не циник, болтаю просто. Да просто — так вышло! Понимаешь — вышло, само! И я, честно, — только один разик, так сказать, для общего развития, а Света ничего не узнает, ведь ты меня не выдашь, баб?
— Ага, так вы и спать вместе будете?
— Ну, а чего? Слышала, небось, — сексуальная революция — ты ж не какая-нибудь коркинская бабушка — в большом современном городе живешь, значит, тоже человек современный… Ну, сама она, пойми, Ольга — сама!
— Понимаю. Все понимаю. И не подлизывайся. В общем, первый и последний раз. И больше — ни-ни, на порог не пущу, так и знай. И Светке, когда приедет, тоже ничего не скажу. Один раз. Понимэ?
— Понимэ, баушка, понимэ! Я знал, что ты у меня великодушная, боялся, но знал!..
На сей раз любовные звуки за стеной не позабавили, не повеселили, они, совсем наоборот, будоражили совесть, возбуждали раздражение. Едва удалось все это вытерпеть. Хорошо еще — в ухо не храпел никто. И одно примиряло с обстоятельствами, хотя это одно ничем конкретным не подтверждалось, а было лишь результатом долговременных жизненных наблюдений, отлитых народом в чеканную формулу: «Сучка не захочет — кобель не вскочит…»
То есть: «Сашка вообще ни при чем. Эти девки сами к нему липнут. Ох, и девки пошли. А потом ревут: „Замуж не за кого выходить, опереться не на кого!“ Так не кувыркайся с кем ни попадя на чужих кроватях, блюди себя или видимость хотя бы блюди, дура!..»
Наутро Алевтина Никаноровна ничем, по обыкновению, не выдала своей ночной бессонницы, была ровна и спокойна, чаем ребятишек напоила — чин-чином, однако улыбалась холодно, а когда они уходили и Сашка хотел чмокнуть бабулю в щеку, как бы нечаянно отстранилась. Однако не тут-то было, Сашка все равно поймал ее и свое подхалимское дело сделал. Кажется, он этим, помимо прочего, что-то Ольге хотел доказать или продемонстрировать.
36.В этот день пришло последнее «послание далекого друга», хотя о том, что оно последнее, никто пока доподлинно не знал. Вначале Эльвира, как обычно, информировала об особенностях австралийской природы, нравах и обычаях, сообщала, что наконец-то удалось увидеть в городе коренного австралийца, точнее нескольких, они абсолютно не соответствовали общепризнанному стандарту красоты, просили подаяние, потешали публику жалким подобием одежд, а также и видом своим жалким, грея самолюбие самого последнего белого бродяги.
И Эльвире вдруг подумалось, что, в сущности, она не слишком отличается от этих несчастных — хотя тут она, конечно, кокетничала перед собой, стремясь посильней растравить душу, расковырять коросту ностальгии, на самом-то деле никому бы в голову не пришло сравнивать ее, такую большую, с этой мелкотой из кожи и костей.
Эльвира дала голенькому мальчику новенький дееятицентовик, тот схватил его тонкой, но цепкой лапкой, издал пронзительный вопль, тут же добрую белую женщину окружили его соплеменники, они наперебой лопотали о чем-то, и невозможно было понять, то ли рады они свалившемуся вдруг богатству, то ли страшно возмущены ничтожностью милостыни.
Хорошо, что на противоположной стороне улицы вдруг объявился полисмен, и сразу исконные хозяева континента отхлынули как ни в чем не бывало, а блюститель посмотрел на Эльвиру с осуждением, отчего она мгновенно стушевалась — в ней мигом проснулась генетическая боязнь власти, действительно роднящая ее с аборигенами.