Алексей Сквер - Перекур

Алексей Сквер

ПЕРЕКУР

Давно хотелось спеть, чтобы клёво и сочно

Высоко, поэтично, в меру заморочено

Про не наших мудаков, про хороших своих

Чтоб сказали: «Свой чувак, да вот немножко псих»

Надо босиком по росе поутру,

Взять все кресты, перековать на нули,

Заработать на доставке книг к большому костру

Ещё бы, блин, так спеть, чтоб услышать смогли.

— …Не торопись, Московский, оглянись! Видал, как живу?? Красота!! — Женька широко махнул рукой, указывая на открывающийся с места, где они остановились, вид.

А посмотреть действительно было на что.

Ока вообще необычайно красивая река. А в этом, далёком от людских поселений углу и вовсе завораживала своей первозданной прелестью. Широченная. Мощная. И дикая. Только в таких местах можно увидеть насколько совершенной может быть природа при условии невмешательства человека, уничтожающего ради своего благоустройства то, что никогда не будет в силах создать.

Шутка ли? Бобры с цаплями живут! И Это на Оке, в которую какую только дрянь за нынешнее лихолетье не сливали.

В месте, откуда приятели смотрели на Оку, река поворачивала и образовывала небольшую косу, благодаря которой получалась живописная заводь со спокойной водой, а чуть дальше, если смотреть к тому берегу, за косу, видно было, что это кажущееся спокойствие воды в заводи, обманчиво. Течение было довольно серьёзным и наблюдалось невооружённым взглядом.

Вечерело. Воды Оки уже потемнели, но всё ещё отражали безоблачное, набирающее густую синеву небо. Деревья на противоположном берегу на фоне этой синевы виделись чёрной неровной стеной темноты, медленно ползущей по воде к их лагерю.

— А тишина!! Какая тут тишина!! Слышишь?

Тишина действительно была та самая, по которой подчас скучаешь в шумном, несущемся сломя голову, мегаполисе, бурлящем и бездумно расширяющимся ради самого расширения, не останавливающимся ни днем, ни ночью. В городе, забитом до отказа людьми и их насущными проблемами. Городская тишина, это когда никто не ездит под окнами, и никто не сверлит дырку в стене соседней квартиры. Не орёт сигнализация брошенной под окнами машины и уже хорошо — «тишина».

И только тут, на рыбалке, вдали от давно сошедшего с ума социума, была та самая настоящая Тишина. Сначала Вадим слышал только её, а потом уж начал различать и плеск воды, и редкие трели птиц, и то там, то сям поквакивающих лярв, начинающих свой вечерний концерт. Но эти звуки настолько органично вплетались в понятие Тишина, что скорее умиротворяли, нежели являлись досадной помехой, какой могло являться, например, бормотание телевизора. Разве может помешать тихий шелест листвы под тёплым летним ветерком? Разве сравним он с нечленораздельными воплями подростков, собравшихся под окном попить пива?

Момент был поистине чудным. До одури синее чистое небо с уже появляющимися звёздами, оранжево-желто-красная полоска заката, неспешное движение реки и тишина.

Но не сдавать же вот так свои позиции горожанина, вырвавшегося из колеса сиюминутных проблем, к старому армейскому корешку в гости на рыбалку.

— Ты прям как манАгер говоришь. Ещё продавать мне эту землю начни. Угу. Тишина. Лягухи всю ночь орать будут, и комары, небось, заебут. А под утро дубак и роса. Чё я? В палатках не ночевал?

— Дууурак, ты, ваше благородие… — протянул Женька и покачал головой, сокрушаясь — Чё разбурчался? Сейчас чаю заварим. А то, если хочешь, по пять капель можно. Самое время.

— Вот это дело! — Вадим набрал полную грудь воздуха и громко крикнул — Эгэээээээээээй!

Эхо, как ему и положено, попыталось дорвать вечернюю тишину в клочья, повторяя вопль Вадима, но бесславно погибло под напором её нечеловеческой мощи. Лягушки и птицы разом смолкли, заслышав обозначившего своё присутствие человека, даже ветерок, казалось, замер.

Природа привыкла с опаской относиться к присутствию такого взбалмошного и непредсказуемого существа, как человек.

Женька только ухмыльнулся. Все городские на природе с ума сходить начинают от накатывающего понимания насколько они ничтожны на ладони у Бога без всех своих машин, электричеств, интернетов и прочей дряни, дающей иллюзию покорения природы. Природу нельзя покорить, её можно только убить. Лучше бы подружиться, да куда там. Царям не до дружбы. Не царское дело — дружба.

— Хорош орать. Делать нехуй? Жратвы настругай, а я чай пока поставлю. И это… картоху достань. Там в синей авоське. Надо сразу к костру положить, чтобы потом в потёмках не лазить. Когда печёную картошку последний раз ел-то?

— Давненько — признался Вадим и блаженно расплылся в улыбке. — Хорошо тут.

— А то! — подмигнул ему Женька.

Вадим сунул в рот сигарету, щёлкнул зажигалкой и прикурил.

— Мааааасковский… костёр же есть! От костра прикуривай, дурень. — поддел Женька и подхватив котелок направился к ручью, не дожидаясь ответа. Его и не последовало. Вадим, попыхивая сигареткой, пошёл к сумкам за едой.

Характерами друзья были абсолютно разные. Подвижный, вечно чем-то озабоченный, делающий кучу дел сразу Вадим и спокойный, скупой, размеренный в движениях Женька. Судьба свела их в армии. Оба попали служить в Новосибирск, в одну разведроту. Оказались почти земляками. Вадим из Козельска, что под Калугой, а Женька из Белоомута, посёлка городского типа в Коломенской области. Для Новосибирска считай земляки. Сдружились сразу. Оба сразу попали в «маааасквичи». Так их там и звали.

— Сколько тебе до Москвы ехать с твоего Козельска? — сержант Дымов нехорошо щурится на Вадима, стоящего перед ним в ротном умывальнике. Вадим в армейских синих трусах, огромных — по колено, и майке. На ногах сапоги (прикроватные тапочки «по сроку службы не положены»).

— Часа три… если на машине — глухо отвечает Вадим.

Духанка для него началась тяжело. Щуплый и нескладный, он сразу стал «любимчиком» Дымова крепко скроенного сибиряка откуда-то из Бийска.

Дымов картинно разминает костяшки набитых кулаков и нехорошо кривит рожу в полуулыбке-полуоскале.

Замкомвзвод Дымов, стоя дежурным по роте, поднял двух щеглов для «вдумчивой» беседы. Вывел Вадима с Женькой в умывальник «поговорить». В его представлении «оборзевшие» духи «потеряли нюх» и «отказываются шевелить рогом». Конкретно Вадим уже дважды отказался чистить дедам сапоги, а его молчаливый увалень дружок не стал подшивать форму каптёрщику Ширяеву. Ширяев — дед уже, гонял в своё время Дымова. Да и сейчас гоняет, ему уже «не в уровень» трогать духов. У него Дымов есть, чтобы духов строить.