Леонард Коэн - Прекрасные неудачники
Софи Лорен Раздевается Перед Жертвами Наводнения
НАВОДНЕНИЕ НАКОНЕЦ РЕАЛЬНО
Весело? Я же обещал. Ты же верил, что я освобожусь? А сейчас я должен тебя покинуть, хотя мне это очень тяжело. Мэри теперь беспокойна, она без устали трясется, никому из нас уже никакого удовольствия, а часть ее жидкости так древня и невосполнима, что на моей руке – неприятные дорожки испарений. Пациенты в трудотерапии надписывают незаконченные корзины, чтобы их можно было распознать в коллекции медсестры. Краткий весенний полдень потемнел, и запах плотной сирени, что расцвела за запертым окном, едва ли приятен. Полуденный холст стерилизован, и хрустящие заправленные постели призывают нас.
– Гав-гав-гав! Гав! Ррррррр!
– Что это за шум снаружи, Мэри?
– Просто собаки.
– Собаки? Я не знал, что будут собаки.
– Ну так они есть. Теперь быстрее. Вытаскивай!
– Руку?
– Пакет! Пакет из клеенки!
– А надо?
– Это от наших друзей!
Каким-то рыбообразным движением она сманеврировала ляжками, изменив всю внутреннюю архитектуру приемной своей пизды. Как форель с крючком, что ноет в нёбе, какой-то смутный восхитительный уступ из миниатюрных фонтанов вложил в мои скрюченные четыре пальца клеенчатый пакет, и я его выудил. Ее просторная белая форма закрывала меня от любопытных, пока я читал послание. Я читаю его сейчас, как настаивает Мэри Вулнд.
ПОЧТЕННЫЙ ПАТРИОТ
ПЕРВЫЙ ОТЕЦ-ПРЕЗИДЕНТ
РЕСПУБЛИКА ПРИВЕТСТВУЕТ ТВОЮ СЛУЖБУ
ВЫСОЧАЙШЕЙ ЧЕСТЬЮ
побег запланирован на сегодня
было нацарапано невидимыми чернилами, которые соки ее сделали видимыми! Сегодня.
– Рррррррр! Ррррррав!
– Мне страшно, Мэри.
– Не волнуйся.
– Мы не можем остаться еще на чуть-чуть?
__________________________________________________________
__________________________________________________________
__________________________________________________________
– Видишь, какие красивые линии, Мэри?
– Слишком поздно для секса, Ф.
– Но я думал, что смогу быть здесь счастлив. Я думал, что обрету здесь пустоту, которой так неистово желал для своего ученика.
– Вот именно, Ф. Слишком просто.
– Я хочу остаться, Мэри.
– Боюсь, это невозможно, Ф.
– Но я уже на грани, Мэри. Я почти разбит, почти все потерял. Я почти обрел смирение!
– Избавься от него! Избавься от всего!
– На помощь! На поооммммммооооощщщщщь! Кто-нибудь!
– Твой крик не услышат, Ф. Пошли.
– НА ПООООООООММММММММОООООООЩЩЩЩЩЩЩЬ!
– Клик кликлик. Бзззззззззз. Бубубубу!
– Что это за странные звуки, Мэри?
– Помехи. Это радио, Ф.
– Радио! Ты ничего не говорила про радио.
– Тихо. Оно хочет нам что-то сказать.
(КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА РАДИОПРИЕМНИК, ПРИНИМАЮЩИЙ ФОРМУ ГАЗЕТЫ)
– Говорит радио. Добрый вечер. Радио легко влезает в эту книгу, чтобы передать вам запись исторического экстренного сообщения: ПРЕДВОДИТЕЛЬ ТЕРРОРИСТОВ НА СВОБОДЕ. Всего несколько минут назад неопознанный Предводитель Террористов бежал из Больницы для Опасных Маньяков. Опасаются, что его присутствие в городе вызовет новые вплески революционного экстремизма. Ему помогла бежать сообщница, внедрившаяся в состав больничного персонала. Изуродованная штатной полицейской собакой во время отвлекающего маневра, в настоящее время она находится на операции, но состояние ее безнадежно. Есть мнение, что скрывшийся преступник попытается связаться с опорными пунктами террористов в лесах под Монреалем.
– Это происходит, Мэри?
– Да, Ф.
– Рррррррр! Чавк! Рраррарра! Ам!
– Мэри!
– Беги, Ф. Беги, беги!
– Оуау! Оооооооооууууууууууу! Рррррррррр! Рррррррррыв!
(ИСТЕКАЮЩИЕ СЛЮНОЙ ЧЕЛЮСТИ ПОЛИЦЕЙСКОЙ СОБАКИ ВГРЫЗАЮТСЯ В ПЛОТЬ МЭРИ ВУЛНД)
– Твое тело!
– Беги! Беги, Ф. Беги за всех нас, за всех А.!
(КАМЕРА НАЕЗЖАЕТ НА РАДИОПРИЕМНИК, КОТОРЫЙ КРУТИТ КИНО ПРО САМОГО СЕБЯ)
– Говорит радио. Иик! Хи-хи! Говорит ра – ах-ха-ха – говорит ра – хи-хи – говорит радио. Ха-ха-ха-ха-ха-ха, ох-хо-хо-хо, ха-ха-ха-ха-ха-ха, щекотно, щекотно! (ЗВУКОВОЙ ЭФФЕКТ: ЭХОКАМЕРА). Говорит радио. Бросайте оружие! Это Радиоместь.
А это любовь твоя, Ф., заканчивает обещанное веселое письмо. Да благословит тебя Бог! О, дорогой, будь тем, чем хочу быть я.
Преданный тебе,
Signe Ф.
Книга третья
Блистательные недотепы
Эпилог от третьего лица
Весна приходит в Квебек с запада. Теплое Японское течение приносит новое время года на западное побережье Канады, а там его подхватывает Западный Ветер. Он летит сквозь прерии дыханием чинуков, пробуждая зерна и пещеры с медведями. Он пролетает над Онтарио, как мечта о законе, и прокрадывается в Квебек, в наши деревни, между нашими березами. Монреальские кафе, как клумба тюльпанов, распускаются из своих подвалов выставкой зонтиков и стульев. Монреальская весна – как вскрытие трупа. Каждому хочется видеть внутренности замороженного мамонта. Девушки отдирают себе рукава, и плоть сладка и бела, как дерево под зеленой корой. Сексуальный манифест поднимается с мостовых, как накачанная шина: «Зима снова не убила нас!» Весна приходит в Квебек из Японии, и, подобно предвоенному призу для Отличного Парня из коробки с крекерами, первый день ломается, ибо мы играем с ним слишком неосторожно. Весна приходит в Монреаль, как американский фильм о любви на Ривьере, и каждый должен переспать с иностранкой, и внезапно вспыхивают огни в домах, и лето, но нам все равно, поскольку весна на наш вкус и вправду несколько безвкусна, несколько изнеженна, точно меха в голливудских уборных. Весна – экзотический импорт, вроде гонконгских резиновых игрушек для любви, мы хотим ее только сегодня, а завтра, если нужно, проголосуем за пошлины. Весна проходит сквозь сердцевину нас, как шведская студентка, что посещает итальянский ресторан, чтобы посмотреть, что это такое – усатый любовник, и ее атакуют древними валентинками, из которых она выбирает одну случайную открытку. Весна приходит в Монреаль так ненадолго, что можно назвать день и ничего на него не планировать.
Именно такой день был в лесном заповеднике южнее города. На пороге странного жилища, шалаша на дереве, сплющенного и опасного, как секретный мальчишеский клуб, стоял старик. Он не знал, долго ли прожил там, и спрашивал себя, почему больше не пачкает лачугу экскрементами, – но спрашивал не слишком настойчиво. Он принюхивался к ароматному западному ветерку и разглядывал несколько сосновых иголок, почерневших на концах, будто зима была лесным пожаром. Юное благоухание воздуха не вызывало никаких ностальгических движений в его сердце под грязной свалявшейся бородой. Легчайшая дымка боли, как лимон, выжатый за далеким столом, заставила его скосить глаза: он поскреб свою память в поисках случая из прошлого, что символизировал бы перемену времени года, какого-нибудь медового месяца, прогулки, победы, которые возродила бы весна, но боль его ничего не обнаружила. В его памяти не было событий – она была одним событием, и пролетала слишком быстро, как содержимое плевательницы в школьных шуточках на перемене. И казалось, лишь мгновение назад было минус двадцать, и ветер рвался сквозь груженые снегом еловые ветви второго яруса, ветер тысячи машущих метелок поднимал крошечные снежные ураганы во тьме ветвей. Под ним были недвижные острова тающего снега, будто брюхо выброшенной на берег и изуродованной раздувшейся рыбины. Как всегда, был прекрасный день.
– Скоро потеплеет, – сказал он вслух. – Скоро я опять начну вонять, и толстые брюки, сейчас просто окоченелые, тоже, наверное, будут вонять. Неважно.
Банальные зимние проблемы его тоже не заботили. Конечно, не всегда было так. Годы (?) назад, когда бесплодный поиск или побег загнал его на ствол, он ненавидел холод. Холод скручивал его хижину, как автобусную остановку, и морозил его с явно личной и мелочной яростью. Холод избрал его, как пуля, надписанная именем паралитика. Ночь за ночью он кричал от боли под нажимом холода. Но в эту последнюю зиму холод на обычном своем пути лишь прошел сквозь него, и он просто замерз до смерти. Каждый сон выуживал из его слюны пронзительные вопли, мольбу к кому-то, кто мог бы его спасти. Каждое утро он вставал с грязных листьев и бумаг, служивших ему матрацем, с замерзшими соплями и слезами на бровях. В далеком прошлом звери бежали, когда он раздирал воздух своей мэкой, но тогда он кричал о чем-то. Теперь, когда он просто кричал, кролики и куницы не пугались. Он пришел к выводу, что они воспринимают этот крик, как его обычный лай. И когда бы эта тонкая дымка боли ни заставляла его морщиться, как в этот весенний день, он растягивал рот, терзая волосяные колтуны на лице, и на весь заповедник издавал свой вопль.
– Аааааааааррррррргхххххххх! О, алло!
Крик превратился в приветствие, ибо старик разглядел семилетнего мальчика, бегущего к его дереву, с великой осторожностью пробираясь через каждый сугроб. Совсем запыхавшееся дитя помахало рукой. Он был младшим сыном владельца местной гостиницы для туристов.
