Ник Хорнби - Как стать добрым

Обезьяна пытался придерживаться иронической линии поведения, валять дурака, чтобы вызвать смех — и добился своего, во всяком случае от нас с Эдом. Дэвиду и ГудНьюсу было не до смеха. Они были поражены случившимся, просто контужены такой несправедливостью — это их необычайно сильно задело.

Я попросила Обезьяну некоторое время погулять с Робби за дверью.

— Ну, что теперь? — спросила я у оставшихся. — Будем вызывать полицию или как? — Вопрос был адресован к пострадавшим.

— Вам стоит очень хорошо подумать над этим, — вмешался ГудНьюс. — Прежде чем вызывать полицию. Потому что полиция, сами понимаете… Это очень тяжело. Может произойти непоправимое. Вы навсегда искалечите жизнь мальчишке. Впрочем, если двадцать фунтов значат для вас так много, то…

Следовало подчеркнуть манеру речи ГудНьюса: он всегда говорил интервалами, и где он оборвется и остановится, не знал никто. Видимо, он поступал так, как ему диктовал его собственный разум, руководствуясь исключительно личным чутьем и привычкой. Однако из всего сказанного никак не следовало, что он намерен возместить потери супружеской чете, которую втянул в это дело. Это было совершенно очевидно.

— Что? — спросила я его.

— Ведь речь идет, насколько я понимаю, всего лишь о потере двадцати фунтов? Неужели несостоявшаяся жизнь юного существа не стоит большего?

— Значит, вы хотите сказать, если я вас правильно понимаю, Эда и Уэнди больше всего огорчает в этой истории потеря двадцатки? Что они жестокие, бездушные люди — вы на это намекаете?

— Я этого не говорил. Я просто хотел сказать, что я бы, например, потеряв такие деньги, сами понимаете…

— Вы здесь ни при чем, — оборвала его я. — Это право Эда и Уэнди — решать, как поступить в данном случае.

— Если мы вызовем полицию, — встрял Дэвид, — судьба Робби сложится непросто. И ему непросто будет правильно понять и оценить поступок Эда и Уэнди, чтобы продолжить с ними отношения.

Я некоторое время терялась в догадках, куда это они клонят, и только теперь в словах Дэвида проскользнул смутный подтекст. Такой же смутный, как его взгляд на реальность.

— Да кто вам сказал, — вдруг вырвалось у Эда, — что мы примем обратно этого засранца?

ГудНьюс, по-видимому, был потрясен:

— Как? — удивился он. — Значит, вы не простите его? Из-за первого срыва? Погодите, наберитесь сил и терпения. Все мы знаем, что ступили на трудный путь. И нам предстоит принимать нелегкие решения. Вот уж не думал, что вы споткнетесь на первых трудностях.

— Вы же сами сказали, что ручаетесь за детей. Что вы их всех проверили и они не воры, не наркоманы и так далее.

— Да, — сказал Дэвид. — Мы поручились. Мы сделали это. Мы получили рекомендации из местной ночлежки. Однако, сами понимаете, сколько неожиданных соблазнов ожидают ребенка в новой квартире. Сколько роскоши, прежде недоступной, вокруг. Повсюду деньги, ювелирные изделия, электроника, и потом…

— Значит, это мы виноваты? — поинтересовался Эд. — Обложили его добром со всех сторон и еще чего-то хотим от него. Это вы хотите сказать?

— Нет, конечно, тут нет вашей вины. Но, может быть, мы еще недооцениваем эту… культурную пропасть, распахнутую между нами. Вы понимаете, ему еще предстоит ее преодолеть.

Эд и Уэнди лишились дара речи. Переглянувшись, они решительно направились к выходу.

— Они меня глубоко разочаровали, — констатировал Дэвид. Трудно было понять, к кому он сейчас обращался, скорее всего к самому себе. — Я думал, они окажутся людьми более стойкими.

Я чистила Робби ссадину и в процессе этого наводила его на мысль, что, вероятно, лучше всего было бы ему исчезнуть с глаз долой. Это было бы для него самое верное решение. Он не особо вдохновлялся такой перспективой — как и Дэвид с ГудНьюсом, он продолжал считать, что я сползаю в безнадежные стереотипы, априорно причисляя его к ворам и мелким мошенникам, и что ему еще просто не предоставили шанса выказать собственные достоинства и оправдать доверие. У нас произошли оживленные дебаты на эту тему. По моему твердому убеждению, которого, как вы догадываетесь, Робби не разделял, этот шанс был ему уже предоставлен, и доверия он не оправдал. То есть, собственно говоря, кредит доверия был исчерпан.

Он был не согласен.

— Камера — дешевка, говно корейское, — заявил он. — И потом, ГудНьюс правильно заметил — стырено-то всего двадцать фунтов.

Это, попыталась я втолковать ему, значения не имеет, поскольку речь идет не об оценке имущества в доме Эдда — Уэнди, а о принципиально другом. Так что его рассуждения в высшей степени нелогичны. Обратив внимание Робби на ущербность его логики, в результате я добилась немногого. Однако после короткой энергичной беседы с Обезьяной он решил, что Уэбстер-роуд — место не для него. С тех пор мы Робби больше не видели.

Вскоре новости о происшествии облетели всех, и многие соседи изъявили желание поговорить с нами. Но список оппозиционеров возглавил Майк. Он первым нанес нам визит.

— К вам-то какое это имеет отношение? — тонко заметил Дэвид.

— Что-о? Уж не думаете ли вы, что я буду терпеть тут воровскую малину по соседству?

— Вы даже не знаете, кто живет рядом с вами, — мирно сказал Дэвид. — Вы судите того, с кем даже нисколечко не знакомы.

— Вы перепрыгиваете с одного на другое, — сказал ГудНьюс, с удовольствием употребив новое словечко из своего лексикона. — А мы — нет.

— Что-о? Так я, по-вашему, должен ждать, пока меня обчистят?

— Почему бы нам не устроить встречу и не поговорить по душам? — предложил Дэвид.

— Какого рожна? Что это даст?

— Необходимо пощупать пульс общественного мнения. Посмотрим, что скажут остальные.

— Мне по барабану пульс общественного мнения и мне по барабану, что думают остальные.

— Но ведь это нельзя назвать мнением человека, который живет в обществе, Майк.

— Мне по барабану общество — я в нем не живу. Я живу в собственном доме. Среди своих вещей. И хочу, чтобы они остались при мне.

— Ладно. Допустим, вам представится возможность высказать это всем на общем собрании.

Вряд ли такое предложение способно было остановить разъяренного мастодонта.

— Высказать! Выразить! Зачем они вообще появились здесь, чтобы у нас возникла необходимость выражать и высказывать?

— Где же, по-вашему, им полагается быть?

— В ночлежке, в приюте, в общежитии, у черта на куличках — мне какое дело?

— А вот мне есть дело. Очевидно, мне судьба этих детей не безразлична, раз уж я этим занялся.

— Ну и занимайтесь, мне-то плевать. Я заниматься этим не собираюсь.

— Что же вы тогда так разошлись, Майк, что вы разоряетесь?

Это был первый серьезный вклад ГудНьюса в дебаты, и он оказался самым провокационным: Майк был уже близок к тому, чтобы применить физическую аргументацию. Наводящие вопросы, вместо того чтобы остудить пыл, только еще больше взбесили его. В этот момент, должна признаться, я заколебалась, чью сторону принять. Конечно, Майк мне был глубоко несимпатичен, однако, с другой стороны, и Дэвид, и ГудНьюс явно нуждались в хорошей взбучке, потому что иного выхода из создавшегося положения просто не было.

— Послушайте, — сказал Дэвид, отодвигаясь от края пропасти, к которой только что подошел. Судя по тону, в нем проснулся миротворец. — Я понимаю, что вы обеспокоены. Но, заверяю вас, беспокоиться не о чем. Пожалуйста, приходите на встречу с остальными и послушайте, что они скажут, — а им есть что сказать, особенно детям. А если произойдет что-то еще из ряда вон выходящее вроде последнего происшествия, что ж, тогда я признаю, что неправ, и мы придумаем что-то другое. Идет?

Этого оказалось достаточно: Майк успокоился и согласился зайти в следующий раз, хотя, подозреваю, у Дэвида были и другие варианты развития событий и он собирался пойти иным путем, прежде чем внял соседским доводам.

С тяжелым сердцем мы принялись готовить запас сырной соломки для очередного сборища в нашем доме.

Довольно умилительное зрелище представляли собой дети, явившиеся под ручку со своими новыми покровителями. Они робко застряли в дверях, прямо как детвора, приглашенная на день рождения, а когда наконец зашли, все уставились в пол, между тем как взрослые с гордостью принялись представлять своих воспитанников.

— Это Сэс, — сказал Ричард, «голубой» актер из «Билла».

Сэс оказалась стыдливой восемнадцатилетней девушкой из Бирмингема, прибывшей в Лондон пару лет назад, после того как была изнасилована своим отчимом. Она хотела выучиться на медсестру, но вместо этого ей пришлось поработать на панели. Косичками и застенчивостью она напоминала девятилетнюю девочку, но глаза у нее были как у зрелой женщины, немало повидавшей на свете.

Ни у кого бы, включая Майка, не поднялась рука на это трогательное существо. Слишком многое довелось испытать ей в жизни.