Франсин Проуз - Голубой ангел

Поэтому, выглянув в окно и увидев идущего по двору Мэтта Макилвейна, он почти уверен – Мэтта вызвал он, прибегнув к помощи сверхъ­естественных сил. На чистом адреналине Свенсон пулей несется вниз.

Ему кажется: если он не догонит Мэтта, Руби об этом обязательно узна­ет и не приедет на День благодарения домой. Если повезет, он успеет до­гнать Мэтта.

Но Мэтта уже нет. Свенсон мчится по кампусу. Счастье его дочери зависит от этой встречи. Он замечает Мэтта на противоположной сто­роне улицы: тот заходит в «Мини-март», выходит с пачкой сигарет. Ос­танавливается у бензоколонки – слишком близко, это же опасно! – при­куривает и идет дальше. Свенсон почти поравнялся с ним – их разделяет только Норт-стрит. Свенсон прячется в аптеке, наблюдает за Мэттом через стеклянную дверь.

Мэтт бредет по лужайке, где стоят пара скамеек и скульптура, дар Юстонского университета городу, – двухтонный стальной тарантул, творение Ари Линдера, того самого Ари Линдера, который устроил Ан­джеле разнос за то, что американским символом она посчитала обед из «Макдоналдса». Поделом этому самодовольному кретину – плод рук его обрел свое истинное назначение: на Хэллоуин городская детвора забав­ляется, закидывая сей монумент тухлыми яйцами.

Итак, Свенсон шпионит за Мэттом. Он ждет кого-то? Зачем встре­чаться здесь, ведь в кампусе полно таких же скамеек, рядом с каждой клумба и табличка с именем выпускника университета, пожертвовавше­го средства на благоустройство парка? Да незачем, разве что встреча­ешься с кем-то тайком. С дружком-наркодилером. С несовершеннолет­ней красоткой.

Свенсон поднимает воротник и с напускной небрежностью направ­ляется к Мэтту. Тот видит его и так пугается, что Свенсон уверен: точно, либо наркотики, либо малолетка. Впрочем, основания для беспокойст­ва у Мэтта имеются. Разговор с папашей, угрожавшим вышвырнуть тебя из университета, если ты не прекратишь встречаться с его дочерью, за­быть трудно. Свенсон до сих пор помнит, как вытянулось лицо Мэтта, когда до него стал доходить смысл того, что ему говорили.

Свенсон вынужден ломать комедию, притворяться, будто Мэтта он только что заметил. Итак, удивление, замешательство, а на смену им – решение держаться дружелюбно и корректно.

– Мэтт! – говорит он. – Как поживаете?

– Благодарю, сэр, нормально, – отвечает Мэтт. Это «сэр» бесит Свенсона, как бесит его улыбочка Мэтта – глуповатая, якобы приветливая, а в уголках рта притаилась злоба.

– Как учеба?

– Отлично, сэр. Все хорошо, спасибо. А у вас как дела?

– Замечательно, – говорит Свенсон.

Тут внимание Мэтта привлекает нечто за плечом Свенсона. Свенсон оборачивается и видит, что к ним идет Анджела.

– Анджела, привет! Как ты? – говорит Мэтт. – Как занятия?

– Тоска зеленая. Сплошное занудство. Кроме вот его семинара.

– Ах да, – говорит Мэтт, – вы же писатель. Свенсон не может удержаться и сообщает:

– Анджела – моя лучшая ученица.

– Ну да, – говорит Анджела. – На следующей неделе соученички мне вломят.

– Держись, – говорит Мэтт. – Удачи тебе.

– Да не так это ужасно, – говорит Свенсон. – Уверен, все пройдет отлично.

– Да уж, – усмехается Анджела. – Ладно, мне пора. Иду в аптеку – купить затычки для ушей к следующему семинару.

Мэтт удивленно смотрит на Свенсона.

– Это я ей посоветовал.

– Шучу, – говорит Анджела. – Иду за тампаксами. И кассету надо сдать.

Она показывает кассету Свенсону. «Голубой ангел». Анджела со Свен­соном смотрят в глаза друг другу.

– У вас хороший вкус, – говорит Свенсон.

– Крутой фильм, – отвечает Анджела. – Только слишком тягучий.

– Вот уж не думал, что его можно взять в прокате.

– Шутите? Да этот магазин – лучшее, что есть в нашем убогом городишке. Ну пока! Мне пора. Увидимся, – говорит Анджела.

Оба смотрят ей вслед.

– Позвольте задать вам один вопрос, – оборачивается Свенсон к Мэтту.

– Да, конечно, – отвечает тот.

– Почему вы пришли именно сюда? На редкость непривлекательное место.

Мэтт улыбается с искренним облегчением, совершенно по-мальчи­шески, и Свенсон на мгновение видит в нем то, что могло нравиться Руби.

– Мне здесь хорошо думается. Только не спрашивайте почему.

– Что ж, думать всегда полезно.

– И людей приятных я здесь встречаю. Вроде вас и Анджелы. – А вот это он зря сказал.

– Ну, мне пора. – Свенсон разворачивается, идет к Норт-стрит. И только тут понимает, что про Руби сказать забыл.

Свенсон ездит бесцельно по улицам, ждет, пока схлынет прилив адрена­лина – встреча с Мэттом и Анджелой даром не прошла. Наконец, чуть успокоившись, возвращается домой, где застает дремлющую у плиты Шерри. На коленях у нее открытая книга, голова откинута назад. Ему вдруг страстно хочется поцеловать ее белую гладкую шею. Он стоит в дверях, и ему почти удается убедить себя в том, что он все тот же, что жизнь его по-прежнему в полном порядке, что не выдернута еще чека из гранаты, которая взорвет его семейный очаг.

Он стоит молча, не шевелясь, но Шерри, почувствовав его присутст­вие, открывает глаза. Она рада его видеть, хотя – с легкой обидой заме­чает он – недовольна тем, что ее сон прервали.

– Угадай, с кем я сегодня говорил, – радостно улыбается Свенсон.

– Сдаюсь, – бормочет Шерри.

– Нет уж, давай угадывай.

– С секретарем Нобелевского комитета. Прими мои поздравления.

– М-да… – вздыхает Свенсон. Похоже, их семейная жизнь действительно на грани катастрофы.

– Прости, – говорит Шерри. – Ты же знаешь, я спросонья всегда гадости говорю.

– Куда там Нобелевскому комитету. – Свенсон выдерживает паузу. – Я с Руби говорил. – Пусть теперь Шерри будет стыдно за свою неуместную шуточку. – Она приедет на День благодарения.

– Шутишь?

– Такими вещами не шутят. Это хорошая новость, но есть и плохая: она попросила узнать телефон Мэтта Макилвейна.

– Ну и что с того? Найди его. Это, пожалуй, хороший знак.

– Может быть, – кивает Свенсон. – Если только она по приезде домой не сообщит нам, что вспомнила, как мы над ней издевались и заставляли участвовать в сатанинских мессах.

– Не смешно, – говорит Шерри.

Свенсон и сам это понимает. Он просто пытается избавиться от гру­за тоски и вины, который наваливается на него всякий раз, когда речь заходит о Руби.

– Она обязательно должна была вернуться, – говорит Шерри. – Не могла же она вечно на нас злиться.

Свенсон садится, смотрит в огонь. Шерри бросает взгляд на книжку, лежащую у нее на коленях.

– Страница сто шестидесятая, – говорит она. – Напомни мне потом, где я остановилась.

– Что читаешь?

– «Джейн Эйр».

– С чего это вдруг? – с трудом выговаривая слова, спрашивает Свен­сон.

– Ее Арлен читала. Арлен обычно ничего не читает, кроме розовых романчиков. Может, фильм новый вышел, не знаю. Эту книжку я нашла в чулане. И знаешь, что удивительно? Вот что она вышла замуж за Рочестера, помнишь, а про то, какая она была убогая, несчастная, озлобленная, забываешь…

– Надо будет перечитать, – бормочет Свенсон, стараясь отогнать от себя параноидальные мысли.

Он вообще-то не из тех мужчин, которые убеждены, что все женщи­ны в заговоре против них. Но сейчас его терзает подозрение: а вдруг Ан­джела и Арлен заодно – и Шерри втянули? Сборище мстительных гар­пий, которые подпитывают свою ненависть, перечитывая «Джейн Эйр».

Свенсон входит в класс и сразу чувствует: в атмосфере что-то не так. Обязательно случится какая-нибудь мерзость. Что за маньяк изобрел эту пытку для начинающих писателей? Попробуйте представить за подоб­ным занятием профессиональных литераторов. Никакое это не обуче­ние, а коллективное издевательство. И что самое ужасное, полагается считать это полезным. Так жертвенному агнцу, связанному перед закла­нием, полагается испытывать благодарность.

Но почему Свенсон так распереживался? Да потому, что именно к этому агнцу он испытывает сильные и непростые чувства. Впрочем, в воздухе витает нечто помимо привычной, традиционной уже жажды крови. Что-то особенное. Как Анджела и предвидела, ее собираются ра­зорвать на части.

– Ну-с, кто сегодня кладет голову на плаху? – риторически вопроша­ет Свенсон.

Анджела усмехается и пожимает плечами. Всех остальных он просто не замечает. Ну что, рискнуть произнести ее имя вслух? Нет, лучше и не пытаться.

– Хорошо, – говорит он. – Для начала прочтите нам что-нибудь.

Листочки в руках Анджелы дрожат. Одно веко нервно подергивает­ся. Остальные так не пугались. Свенсону хочется взять ее за руку. Да не обязана она раскрывать сердце и душу в угоду своим однокурсникам, ра­тующим за всеобщую справедливость. А виноват он. Его чувства к ней взбудоражили весь класс.

Анджела начинает читать.

– Каждый… после… я… шла сидеть…

Хорошо, что они это уже читали и сейчас следят по тексту, потому что она запинается, глотает слова.