Франсин Проуз - Голубой ангел

Не проходит. Его слова никого не убедили.

– Хорошо, – говорит Анджела. – Как пожелаете. Если вас это как-то задевает – ради бога, я принесу свое. Я же не из страха этого не делала. Просто не видела смысла. Но если вам так хочется – обсудим меня на следующей неделе.

– Спасибо, Анджела, – говорит Свенсон. – Спасибо, что вызвались. А теперь вернемся к сегодняшнему обсуждению. Мег, хотите что-нибудь сказать?

– Нет, – мгновенно откликается Мег. – Переживу. Спасибо.

– Хорошо, – кивает Свенсон. – Встретимся через неделю. Анджела, останьтесь, пожалуйста. Давайте решим, что вы нам покажете.

Все слегка ошарашены. Поднимаются, уходят. Шум на лестнице, но Свенсон его словно не слышит… Он смотрит на Анджелу, пытается про­честь по ее лицу: то, что было между ними, – это конец или только на­чало?

Он собирался делать вид, будто ничего не произошло, но он так рад сейчас, что она здесь, рядом. Он по ней соскучился. И глаз отвести не может. То, что между ними было – или не было, – хотя бы дает ему пра­во смотреть ей в глаза. Ему кажется, что лицо ее разрумянилось от лихо­радки чувств. Теперь им надо быть осторожными – не то ее чувства к не­му, их чувства друг к другу очень осложнят им жизнь.

Он пытается разглядеть в молодой женщине, сидящей напротив не­го, ту обнаженную девушку, которая сидела на нем верхом, ту, чьи соски он ласкал губами. Да нет, этого просто не могло случиться. Ему все при­снилось. Кончиком языка он дотрагивается до сломанного зуба. Не при­снилось. Все было.

– Мне стыдно, что я так разошлась, – говорит она. – Не понимаю, что на меня накатило. Сидела, ни во что не совалась и вдруг, напустилась на Мег.

– Вы были совершенно правы, – говорит Свенсон.

– По сути – да, но не по форме. Вот и огребла… Мне так не хотелось приносить им свою работу, не хотелось подставляться…

– Можете отказаться. Вы совершенно не обязаны обсуждать свой роман на семинаре.

Честно признаться, он надеется, что она откажется. Он предпочел бы не проводить семинар по роману об учителе и ученице, написанном студенткой, к которой он (об этом догадываются даже самые непонятли­вые) испытывает особые чувства.

– А может, стиснуть зубы и терпеть? Пусть рвут меня на части. Отомстят за разгром, который я учинила Мег. Хотите правду? Не в рассказе Мег дело. А в моем состоянии. Я уже пришла сюда на взводе.

– А… а в чем дело? – Свенсон и жаждет ответа, и боится его.

– Потому что вы за всю неделю так и не позвонили.

Боже мой, думает Свенсон. Ну вот, начинается.

– Не позвонили, не сказали, что думаете о конце главы, – продолжает она. – Эта сцена… она такая откровенная. Мне очень нужно было узнать ваше мнение. И вот сижу я здесь, защищаю род мужской от кретинских нападок Мег, а вы-то на этой неделе продемонстрировали, мне истинно мужское поведение. Знаете, уж лучше бы какой-нибудь урод выбросил мою кошку из окна… Я так мучилась, когда писала эту сцену, она оказалась очень трудной, а вы, вы даже не позвонили.

Свенсон не может сдержать улыбки. Вот странное создание! Она да­же не намекнула на то, что… что произошло между ними. Для нее важна только работа. Работа прежде всего. А все остальное – неужели не зна­чит ничего?

– Обещаю, я вашу кошку из окна не выброшу…

– Да хрен с этим, – говорит Анджела. – Вы хоть заметили, что не позвонили мне? – Голос ее звенит – как звенел, когда она отчитывала Мег.

Эй, притормози! Это уже на скандал похоже. С чего она взяла, что ей позволено так разговаривать с преподавателем? Да сам ты, Свенсон, во всем виноват.

Ему стыдно. Надо было позвонить… Вроде как взрослый из них дво­их он. Ей это тоже нелегко далось, то, что случилось в ее комнате, все только усложнило. А не позвонил он потому, что даже в мыслях предста­вить себе не мог, как он ей говорит: привет, все отлично, мне очень по­нравился этот пронзительный эпизод, про секс со взрослым мужчиной.

– Вы хоть думали об этом? – говорит она.

– Постоянно думал. – Это что – признание в любви? Свенсон вдруг осмелел.

Анджела на его улыбку не отвечает.

– Уже неплохо, – говорит она.

– На самом деле я так хотел позвонить, что просто не смог.

Ну вот. Сказал. Будь что будет.

Анджелу, похоже, нисколько это не взволновало – она и не замечает, как он с разбегу перепрыгнул пропасть, разверзшуюся между ним и его жизнью.

– Полная ерунда! Не смогли позвонить, потому что очень хотели? Когда действительно хочешь позвонить, звонишь. А все прочее – типичный мужской бред.

Да кто она такая, эта девчонка? Она как видит их отношения? Куда подевалась студентка, благоговейно ловившая каждое его слово, где та девушка, чьим любимым писателем, чьим героем он был, чью жизнь он спас и изменил? В памяти всплывают слова, сказанные матерью Андже­лы: «Но стоило ему обратить на нее внимание, она даже по телефону с ним разговаривать отказывалась». Она кое-что позволила Свенсону и потеряла к нему всяческое уважение. Вот в чем каверза любви. Начина­ешь вести себя как барышня. Мег права, Макиша права, Анджела права: мужчин надо ненавидеть, бояться их силы. Он запросто может эту ду­рочку, к примеру, не аттестовать за семестр.

– Так как вам этот эпизод? – говорит она.

– Нормально, – отвечает Свенсон. – Учитель хоть зуб себе не сломал.

Анджела всплескивает руками, спрашивает с искренним участием:

– Ой, да, что ваш зуб?

– Нарастить можно. Надеюсь.

– Здорово. А текст вам как?

– Мне… мне понравилось. Отчаянно. Очень смело. Мурашки по коже. Наверное, вы на это и рассчитывали?

– Рассчитывала.

– У вас получилось.

Анджела навалилась грудью на стол, подперла щеку рукой – изобра­жает пристальное внимание. Глаза у нее влажные, искренние, а голос резкий, насмешливый.

– Знаете что? Все это ровным счетом ничего не значит. То, что происходит в этом паршивом университете, – полная чушь, дерьмо собачье. Мои соученики могут развести костер и сжечь мой роман, а могут пасть ниц и превозносить его до небес, мне и на то и на другое плевать. Мне важно, что думаете вы. Очень важно. И вы это знаете. Но мне необходимо вырваться за эти стены, показать свой роман кому-то со сторо­ны, пусть скажут, писать мне дальше или порвать все на мелкие кусочки и выбросить в мусорную корзину.

– Не надо никого спрашивать, – говорит Свенсон. – Тем более на данном этапе.

– На каком таком этапе? Я хочу вас попросить… Если это невозможно, так и скажите… В общем, когда вы в следующий раз будете говорить со своим нью-йоркским издателем, не могли бы вы сказать ему о моем романе, попросить его почитать, немного, хотя бы страниц тридцать? Чтобы он составил собственное мнение…

Давно надо было догадаться, к чему все это. Его должно было насто­рожить то, что она единственная из всех юстонских студентов говори­ла, что любит «Красное и черное». Как он сразу не понял? Естественно, Анджела любит Стендаля. И сейчас поступает так, как поступил бы Жюльен Сорель. Да нет, не могло… не может все быть так просто. Ее отно­шение к нему глубже примитивного авантюризма и честолюбия.

Лену Карри вполне может понравиться роман Анджелы – в нем есть молодой задор, он провокационен, кто знает, возможно, в Нью-Йорке только этого и ждут. Это было бы замечательно – для Анджелы, для Свенсона, для Юстона.

– Мне надо подумать, – говорит он.

– Подумайте.

– А для меня у вас есть что-нибудь новенькое?

– Есть, – отвечает она. – Только вот странно – забыла принести.

– Действительно странно.

– Кто знает – может, этому имеется фрейдистское объяснение или еще какое. Может, я просто разозлилась, что вы мне не позвонили. Подумала, вдруг вы то еще не прочитали.

– Прочитал.

– Это я поняла. Но все равно – такой текст я на следующей неделе в класс не понесу.

Она права. Надо быть совсем ненормальной, чтобы выйти на поле кровавой битвы полов со столь эротическим эпизодом. Тем более та­ким, в котором учитель вступает в сексуальные отношения с ученицей, да и написанным ученицей, вступившей в сексуальные отношения с учи­телем. Вступившей? Вступавшей. А теперь? Свенсону никогда не было так одиноко. Если не с Анджелой, с кем еще ему об этом поговорить? Нет, ни за что. Не станет он пытать Анджелу про ее с ним… отношения. От этого слова его всего передергивает.

Анджела говорит:

– По-моему, лучше всего обсудить самую первую главу. Она довольно нейтральная. Там еще ничего не происходит.

– Какой смысл? Первая глава вполне доработана.

– В этих обсуждениях вообще смысла нет. Просто обряд инициации. Я должна войти в банду. «Латина дьяблас».

– На семинаре заткните уши. Никого не слушайте.

– Я и так не слушаю. И обещаю: в следующий раз обязательно при­ несу вам последний кусок. Сама не знаю, как я его сегодня забыла. Неделя была напряженная.

– Это точно, – говорит Свенсон.

– Знаете, мне очень неловко, что я попросила вас насчет издателя. Считайте, этого разговора не было.