Паула Уолл - Последнее слово за мной
Пока Левон прощался со своим семейством, Шарлотта и Кайенн остановились поболтать о деле.
— Я подумала, что мы могли бы перенести мангал для жаркого на эту сторону реки, — сказала Шарлотта, облокотившись на машину. — Как тебе эта мысль?
— Женщины готовят, — кивнула Кайенн, — а мужчины едят.
Машина медленно двинулась прочь, гости махали руками вслед и желали им счастья. Одна только миссис Севье не смотрела на отъезжающих, ее губы были плотно сжаты.
— Она унизит его и разрушит всю его жизнь, — предрекла она вполголоса.
Анджела вдруг хлопнула в ладоши, и мамаша Левона подпрыгнула на месте, как кошка. Черные глаза Анджелы сверкали, она посмотрела на миссис Севье так, что у старухи дыхание перехватило.
— Они будут счастливы, — поклялась Анджела.
Потом она плюнула на дорогу прямо перед миссис Севье и растерла слюну носком туфельки. Мать Левона вытаращилась и попятилась, прижимая к себе карманную библию. А ее слова упали в землю и остались там, столь же мертвые, как пыль.
Стоя плечом к плечу, женщины из семейства Белл глядели, как свояк Левона помогал потрясенной миссис Севье забраться в машину.
— Где ты этому научилась? — спросила Шарлотта.
— Просто придумала на ходу, — ответила Анджела.
— Я говорила тебе когда-нибудь, как я тобой горжусь? — спросила Шарлотта.
— Я знаю, — ответила Анджела.
*Медовый месяц они провели на озере. Левон читал, а Кайенн рыбачила.
Он оторвался от книги и обнаружил, что она смотрит на него.
— Тебе ничего не нужно? — спросила она, потянувшись к корзине для пикника.
Он покачал головой.
— Может, хочешь чего-нибудь?
Он залился краской, как мальчишка. Каждое утро мимо них на лодке медленно проплывал белый старик.
— Благослови вас Господь! — кричал он через водную гладь. А каждый вечер, проплывая обратно, он поднимал связку окуней и вопил: — Благодарю тебя, Господи!
Левон, который никогда не отличался суеверностью, на этот раз принял старика за добрый знак.
Глава 43
Бывший священник первой протестантской церкви выпасал свою паству твердой рукой и узким умишком. Он считал, что верующие должны только и делать, что рожать новых маленьких протестантов, а секс ради удовольствия вызывал в нем праведный гнев.
— Добропорядочная женщина, — возвещал преподобный Лайл с кафедры, — не станет красить рот, как блудница вавилонская!
Это еще вопрос, пользовалась ли блудница вавилонская помадой «Ревлон», но некоторые дамочки от таких речей впадали в панику. Мэри Луиза Бинкли, прикрываясь библией, терла губы носовым платком чуть ли не до крови — просто на всякий случай.
За тридцать лет службы преподобный Лайл едва не превратил добропорядочных женщин прихода в существ среднего рода. Они прятали волосы под шляпами и носили бесформенные платья, больше похожие на чехлы для диванов. Они не отрывали взглядов от земли, сидели, аккуратно сложив руки на коленях, и все их помыслы были посвящены исключительно домоводству. Никем не замеченные и нежеланные, они медленно увядали, как виноград, превращающийся в изюм.
Но в тот день, когда на кафедру взошел преподобный Томас Джонс, все изменилось.
Одежда его вечно была помята, волосы торчали в разные стороны, а щеки покрывала щетина — но женщины видели его насквозь. Они устремлялись вперед, сидя на самых краешках скамеек, а лишенные косметики лица поворачивались к нему, как подсолнухи к солнцу. Преподобный Джонс улыбался им, и они вздыхали, словно просыпаясь после долгой спячки. Щеки их розовели, ресницы невольно трепетали, а их накрахмаленные белые кофточки вздымались на груди, словно паруса.
— Эд Бинкли, вам сказочно повезло, — говорил преподобный Джонс, хлопая мужчину по плечу.
И Мэри Луиза пунцовела как роза.
— Мисс Клара, — говорил он, накрывая ладонью костлявые пальцы секретарши мэра, — сегодня вы поистине ослепительны.
Шериф, каждый день проходивший мимо Клары в муниципалитет и не обращавший на нее никакого внимания, отклонился в сторону, чтобы разглядеть ее получше. Он бы, пожалуй, не назвал ее ослепительной, но вынужден был признать — она казалась вовсе не такой бесцветной, как раньше.
Он даже на время позабыл, что Клара — мелочная и придирчивая диктаторша. Он пригласил ее на воскресный обед на берегу озера. Клара так удивилась этому приглашению, что забыла упомянуть, что неправильно заполнила его расписание на неделю.
В понедельник утром Клара собственноручно заточила новенький твердый карандаш и исправила расписание шерифа. Собственный анонимный акт великодушия настолько ее потряс, что она буквально вся засветилась.
— Мисс Клара, — сказал шериф, снимая перед ней шляпу, — сегодня вы поистине ослепительны.
Когда он ушел, Клара спустилась в холл муниципалитета, в дамскую комнату. Запершись в кабинке, она опустила крышку унитаза, вытерла ее бумажным полотенцем, села и расплакалась.
Это напоминало дождь после тридцатилетней засухи. Бесплодная пустыня расцвела.
Через полгода после прибытия Томаса в Липерс-Форк половина прихожанок уже ожидала прибавления в семействе. Включая и Мэри Луизу Бинкли, которая пыталась забеременеть двенадцать лет. По воскресеньям они, по-утиному раскачиваясь, выходили из церкви: ладони на гордо торчащих вперед животах, а на губах умиротворенные улыбки понимания.
Никто не говорил об этом вслух, однако все знали — это Томас разрушил сковывавшие город злые чары. Люди жаждали радости, которая, на взгляд женщин, возможна только вдвоем.
По округе поползла молва. В церковь, словно мотыльки на вечное пламя, стали стекаться старые девы, вдовы и молодые незамужние девушки. В магазине женского платья «Мадемуазель» не успевали выкладывать на полки духи и чулки — товар расходился, как горячие пирожки. А по субботам перед парикмахерской выстраивалась целая очередь: дамы с влажными волосами, накрученными на розовые пластиковые бигуди, ждали места у сушилок.
В божьих людях есть что-то такое, против чего невозможно устоять. Видимо, издержки профессии. Однако Томас сумел поднять планку. Он был не просто симпатичным и обаятельным, его присутствие каким-то загадочным образом помогало расшевелить женщин.
Чем глубже им в сердца проникали его проповеди, тем с большим остервенением они смешивали, взбивали и месили. На кухне в домике священника выстраивались баррикады из тортов и пирогов, а церковный холодильник был забит запеканками.
Они пекли яблочные шарлотки с корицей и бисквитные пироги, такие легкие, что, казалось, они парят над формами для выпечки. Они несли ему домашний хлеб и соленые огурцы, сливовый компот и всяческие маринады.
Каждое утро перед церковью выстраивалась вереница машин, и дамы тащили священнику подарки — медовые булочки и банановый хлеб, только из печи и прямо в храм. После особенно проникновенной проповеди про «Веру, рыбу и хлебы» прихожанки наготовили столько пирогов с лососем и запеканок с тунцом, что этого вполне хватило бы, чтобы накормить толпу.
Однако несмотря на все их усилия Томас оставался неприступен. Разумеется, их это не оскорбляло. Ничто так не распаляет женщину, как мужчина, которого нельзя заполучить.
Глава 44
По пятницам Томас всегда поднимался на кафедру и репетировал. Однажды он вошел в храм и обнаружил, что на его месте стоит старик. Волосы его были белы как снег, лицо — как обветренный кусок дерева, а пахло от него рыбой и озерной водой.
— Преподобный Лайл, — произнес Томас, — рад наконец-то встретиться с вами.
— Скажите, вы человек веры? — воскликнул преподобный Лайл, его голос громом разнесся по пустому помещению. — Потому что священник без веры — как продавец подержанных автомобилей без машин. Нельзя продать то, чего у тебя нет!
— Да, сэр, — серьезно ответил Томас. — Я человек веры.
— Принадлежите ли вы Богу?
— Да, сэр. Я принадлежу Богу.
Вцепившись в кафедру обеими руками, преподобный Лайл вперил в Томаса слезящиеся голубые глаза.
— Преподобный Джонс, — тихо сказал он, — вы нравственный человек?
Томас ничего не сказал. И преподобный Лайл понял его ответ.
— Так покончите с этим! — потребовал старый священник.
— Я люблю ее.
— Естественно, кто же из человеков ненавидит свой грех? — грозно произнес старик.
Преподобный Лайл не терпел сбившихся с пути священников. Однако он видел, что численность паствы возросла, и по дороге прошел мимо нового строящегося здания церкви. Так что в данном случае преподобный Лайл ратовал прежде всего за корпоративную этику.
— Девяносто дней, — предупредил он, сходя с кафедры. — Покончи с этим или убирайся из моей церкви.
— Она выйдет за меня замуж, — решительно заявил Томас.
