Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
Но вдруг Александр Финкеблод останавливается — потому что на пути у него возникает Тильте.
— Александр. — говорит она. — Я хотела бы переговорить с вами наедине.
Теперь-то вам уже, конечно, как и мне, ясно, что Тильте может остановить несущийся товарный поезд, и, естественно. Финкеблод останавливается, как будто его поразил смертоносный луч из фильма «Чужой», после чего — с остекленевшим и пустым взглядом — отпускает меня и идёт вслед за Тильте в комнату, где хранятся учебники.
Тильте закрывает за собой дверь, и за ней они обмениваются какими-то фразами, которые остались бы скрыты от потомков по соображениям тактичности и долга, если бы я не приложил ухо к замочной скважине и поэтому поневоле не подслушал бы их разговор.
— Александр, — говорит Тильте, — не знаю, известно ли вам, что у моего младшего брата немного повреждён головной мозг, у него вода в голове, это следствие родовой травмы.
Финкеблод отвечает, что ему об этом ничего не известно, и говорит он вяло, механическим голосом, которым начинают говорить многие мужчины, когда они оказываются с Тильте с глазу на глаз.
— Это первая причина, — продолжает Тильте, — по которой я предлагаю вам не вести его в кабинет вашего заместителя. Вторая, более важная, состоит в том, что если вы отведёте его туда, то тем самым поставите под сомнение свой талант учителя, который вообще-то, как всем в школе хорошо известно, действует на учеников завораживающе.
Финкеблод делает попытку ответного удара, бормоча что-то вроде того, что я вечно мешаю всем на уроках. Но Тильте отражает атаку ещё до средней линии.
— Питер проходит курс лечения, — сообщает она, — ему в голову имплантировали кран, чтобы мы каждое утро, перед уходом в школу, могли сливать воду.
Финкеблод замолкает, я едва успеваю отскочить от двери, когда они выходят, и он смотрит на меня взглядом, в котором сквозит какое-то подобие сострадания, из чего я заключаю, что у них возник чрезвычайно глубокий контакт, хотя он и не побывал в знаменитом гробу у Тильте в комнате. Мы возвращаемся в класс, где все смотрят на меня, как будто я зомби, который хотя и способен двигаться, но которого нельзя назвать по-настоящему живым существом.
Когда проходит какое-то время, я колоссальным усилием заставляю себя поднять голову и осмеливаюсь взглянуть на Конни. Над её затылком витает ореол задумчивости.
А на следующий день меня догнала Соня и передала вопрос Конни: хочу ли я с ней встречаться?
Всё это необходимо знать, чтобы понять происходящее в салоне «Белой дамы», теперь вам ясно, почему Александр Финкеблод говорил о воде в голове, и что Тильте меня героически спасла, но одновременно это может служить примером того, как работает карма: ведь то, что было маленькой ложью во спасение, оборачивается теперь для нас большой проблемой.
Из-за стойки, за которой мы прячемся, нам видно, что Ларс и Катинка держатся под столом за руки.
— Мы сопровождали детей по пути из Копенгагена, — говорит Катинка. — Мне кажется, они вовсе не похожи на преступников.
Вокруг неё возникает некоторое напряжение.
— Я наблюдал за ними два года. — говорит Александр Финкеблод. — И за их собакой. Она пыталась спариваться с Баронессой — моей афганской борзой. И не один раз. И не так, как это обычно бывает у собак. Это было похоже на изнасилование.
Хотя Катинка и Ларс сидят к нам спиной, мы чувствуем, как в их души закрадываются некоторые сомнения.
— Полностью согласен с вами. — говорит Торкиль Торласиус. — Как врач и психиатр. А вспомните, как мальчишка прикинулся вараном. И у меня есть подозрение, что они вполне могут оказаться здесь на судне. В качестве представителей какой-нибудь религиозной секты.
Мы с Тильте чувствуем, что Ларс и Катинка начинают ещё больше сомневаться, ясно, что теперь они уже не испытывают прежнего доверия к Александру и Торкилю Торласиусу.
Александр Финкеблод встаёт.
— Давайте выпьем шампанского, — говорит он. — Когда детей поместят в надлежащие учреждения, я сам лично усыплю их собаку.
Очевидно, он решил так пошутить, но я что-то не уверен, что Ларс с Катинкой поняли смысл его шутки — они задумчиво провожают взглядом Александра, который отправляется за шампанским.
Мы делаем знак Рикарду, он отступает назад в морозильник и захлопывает за собой дверь. Мы с Тильте прячемся за стопками салфеток и скатертей.
Минуту спустя Александр Финкеблод возвращается. В руках у него шампанское. Но лицо приобрело цвет замороженного овечьего сердца в вакуумной упаковке.
Он обходит стойку, подходит к столу, но не садится.
— В морозильнике тело, — говорит он.
Он говорит это довольно громко, голосом, который поэт назвал бы загробным. Буллимилла слышит его слова. И идёт к столику. Выражение её лица таково, что невольно думаешь, как повезло Александру, что под рукой у неё нет какого-нибудь топора для рубки мяса.
— Надеюсь, что так, — говорит она. — У нас в этом морозильнике больше трёх тонн лучшего экологически чистого мяса.
— Там человеческое мясо, — уточняет Александр.
Возникшее ранее напряжение становится всё более заметным. Мы с Тильте видим, что Катинка и Ларс пристально разглядывают Александра, размышляя о том, что, может быть, ему не следует разгуливать на свободе. А Буллимилла смотрит на него так, как будто обдумывает на будущее возможность пополнения морозильника человеческим мясом, и что для начала вполне сгодилось бы мясо Александра.
— Может быть, это женщина из кареты, — вдруг высказывает предположение Торкиль Торласиус. — Рядом со мной сидела пожилая женщина. Я бы сказал, что она была при смерти. С медицинской точки зрения.
— А потом, — говорит Катинка дружелюбно, — она, должно быть, встала, вышла из кареты и улеглась в морозильной камере, чтобы испустить дух?
— Села, — поправляет её Александр Финкеблод. — Она сидит в кресле.
Катинка медленно поднимается с места.
— Давайте сходим и посмотрим, — говорит она.
Она кивает в сторону Александра.
— Вы, я и шеф-повар.
Мы с Тильте мгновенно вскакиваем, открываем дверь морозильной камеры, делаем знак графу, стерегущему Вибе, заталкиваем инвалидное кресло под стол с салфетками, накрываем Вибе, кресло и графа скатертью и пригибаемся — и всё это ещё до того, как они успевают встать и сделать первый шаг.
Александр Финкеблод, Катинка и Буллимилла заходят в холодильное помещение. Дверь за ними закрывается. Минута тянется бесконечно долго. Дверь открывается, они выходят. Теперь Александр более всего напоминает нечто освежёванное и подвешенное на крюке в ожидании повара. Они возвращаются к столу, даже не бросив взгляд в нашу сторону.
— Какая-то ошибка, — говорит Катинка. — Возможно, у господина Финкеблода галлюцинации.
Чувствуется, что настроение уже не для шампанского, бутылки и бокалы одиноко и грустно стоят на столе. Вся компания расходится. За столом остаются лишь Катинка и Ларс.
В салоне тем временем собираются пассажиры. Но Ларс с Катинкой их не замечают, видно, что им как-то не по себе. Ларс открывает одну из бутылок и наливает себе и Катинке шампанского.
— Нам надо было послушать того местного полицейского, — говорит Ларс. — С собакой, ворсистой, как ковёр. Таких, как эти, нельзя выпускать на свободу. Да и ту, епископа, тоже. Ими должны заняться судебные психиатры.
— Он специалист по болезням мозга, — говорит Катинка. — Этот лысый, со взглядом убийцы.
Они тяжело вздыхают.
— Мы могли бы попросить о переводе в отдел по борьбе с мошенничеством, — говорит Ларс. — Сорок неразговорчивых коробок с документами на каждое дело, никаких сумасшедших. Люди, обманывающие других людей, обычно обаятельны. Но те, кто обманывает самих себя…
Они смотрят друг другу в глаза. Поднимают бокалы.
— Дети. — говорит Ларс. — Конечно, себе таких не пожелаешь. Если только у тебя нет ранчо в Австралии, где можно с утра выпускать их на полста гектаров, к аллигаторам, кенгуру и сумчатым львам. Но они не похожи на преступников. В каком-то смысле именно они свели нас. Всё ещё ничего нет по прослушке их телефонов?
Если вы, подобно нам с Тильте, углубитесь в изучение мистических учений в сети и в городской библиотеке Финё, то обнаружите, что многие из великих — позвольте мне привести в пример таких замечательных людей, как Иисус, Магомет и Будда — говорили, что на самом деле не надо переделывать себя, можно прекрасно достичь просветления даже с таким темпераментом, как, например, у Айнара Тампескельвера Факира.
Это та сторона мистики, которая лично мне очень симпатична. Потому что. хотя многие в футбольном клубе Финё и считают, что сын священника Питер сильно продвинулся на пути совершенствования своей личности, в нём всё-таки осталось кое-что из того, что можно назвать взрывной яростью, и именно она и вспыхивает во мне за стопками салфеток, когда я слышу, что разведывательное управление полиции прослушивает наши с Тильте телефоны.
